«Бабий Яр. Реалии»
Как нацисты собирали евреев на первый расстрел
Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
С 29 по 30 сентября 1941 года нацисты убили в овраге на северо-западе Киева почти 34 тысячи евреев. В книге «Бабий Яр. Реалии» (издательство «The Historical Expertise») историк Павел Полян рассказывает о первом массовом расстреле, а также описывает, что происходило в этом месте до и после немецкой оккупации. Книга вошла в длинный список премии «Просветитель» 2024 года. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом о реакции евреев и их соседей на приказ явиться на расстрел.
Поверившие и смирившиеся
Для осуществления «Гросс-акции» необходимо было в определенном месте собрать людей. А для этого надо было напечатать и расклеить по городу тысячи объявлений!
27 сентября две тысячи штук напечатали на грубой оберточной бумаге серого или, как вариант, синего цвета в полевой типографии «Ост-Фронт» 637-й пропагандной роты вермахта. А в середине дня 28 сентября 1941 года эти листовки были расклеены Украинской вспомогательной полицией (УВП) по всему городу.
Вот что можно было прочесть на трех языках — русском, украинском и немецком (соответственно, крупным, средним и мелким шрифтом):
Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской [Дегтяревской. — П. П.] улиц (возле кладбищ).
Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр.
Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян.
Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян.
Об этой листовке Ирина Александровна Хорошунова (1913–1993), летописец оккупации Киева, написала так:
Проклятая синяя бумажка давит на мозги, как раскаленная плита. А мы абсолютно, абсолютно бессильны!..
Хорошунова И. А. Киевские записки. 1941–1944 // Die Shoah von Babij Jar, 1991. S. 293.
Грубый и ЦДА ГОУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 121. Л. 2. Подписи немецкого коменданта Киева на листовке нет (Эберхард был назначен только 29 сентября), но ее нередко «пририсовывают» для порядка.
Первые — а таких явное большинство — внутренне подчинились предписанию и побрели назавтра к указанному перекрестку Мельникова и Дегтяревской. Внутри этой группы большинство испытывало всевозможные сомнения, но опция уклониться, бежать, спрятаться была ими под страхом расстрела отвергнута. Мол, ничего не поделаешь! Многие еще помнили «хороших» немцев-оккупантов в 1918 году — по сути защитников евреев от петлюровских погромов, и дичайшая мысль о смертельной западне такими даже не отметалась — не приходила в голову.
28 сентября Нина Герасимова, русская девушка, записала в дневнике:
20:00. Каждый час новости. В середине дня был вывешен страшный для евреев приказ: чтобы завтра 29/IX все они явились к 8 ч утра на Лукьяновку (в Бабий Яр) с документами, теплыми вещами. Кто не явится, тот будет расстрелян.
Как видно, все они будут высланы из Киева. Волнение среди евреев страшное. Тяжело видеть страдания людей. Многие из них думают, что они идут на смерть. Пришла Мария Федоровна, страшно взволнованная, и сказала, что они евреи и завтра им нужно идти. А паспорта у них были русские, но она их потеряла. Тяжело было смотреть, как плакал Филипп Игнатьевич, стараясь скрыть слезы. Я дала ему валерьянку. Евреи этого никак не ожидали. Вечером пришел Виктор и позвал Ф. И. играть в дурака. Я отговаривала, но он боялся не пойти, чтобы не вызвать подозрений, т[ак] к[ак] все соседи их считают русскими. Скоро вернулся. Люда мне сказала, что ей сказал Ароньчик, что евреев вышлют в Советский Союз. Я радостно прибежала и сказала своим. Ф. И. поверил, был страшно рад и сказал: «Ниночка, вы у меня с души камень сняли, позвольте мне вас поцеловать», — и поцеловал в щеку. Я, кажется, этот поцелуй никогда не забуду. Пошел лично поговорить с семьей Арона.
Я уговорила завтра отправить только старуху, а самим пока не идти. Все равно в один [присест] не отправят, а там видно будет.
Старухе 80 лет. Она просила, чтобы я никогда не расставалась с подаренной мне пудреницей и всегда помнила, что ее молитва всегда со мной. Приготовила ей белые сухари на дорогу.
Портал «Прожито». URL: https://prozhito.org/
Большинству же соседей было не до сухарей. Они-то поняли немецкий приказ безошибочно и с гнусной любезностью помогали растерявшимся или беспомощным евреям собираться в их последний путь. Сами же все норовили оказаться в их комнатах и доброхотно брали «на хранение» мебель, посуду и все-все-все. А иные, подсадив «старичье» на свою подводу, даже подбрасывали их до Бабьего Яра.
Вот картина, запавшая в душу профессору Владимиру Михайловичу Артоболевскому (1874–1952), директору Киевского университетского Зоологического музея. 29 сентября он шел по Гоголевской улице к себе в музей:
Особенно запечатлелась в моей памяти фигура одной женщины. Я проходил мимо дома, парадное было раскрыто, перед ним стояла подвода, а на подводе на вещах стояла женщина, старая, ее седые волосы были растрепаны, вид выражал крайнее отчаяние, ее жалкие тощие руки были подняты, и она что-то кричала. Что она кричала, я не знаю, так как она кричала по-еврейски, но вся ее фигура — безумный ужас, предел человеческого отчаяния, что не выразить словами. Нельзя это рассказать, только искусный скульптор мог бы воплотить ту муку и страдания, которые выражали ее вид и жесты. Было больно, было тяжело и было стыдно почему-то видеть эту фигуру, видеть все это шествие евреев, обреченных на неведомое будущее.
ГДА СБУ. Ф. 5. Д. 55663. Т. 20. Л. 71–72.
До пункта невозврата: провожающие — домашние и соседи
Иные евреи решили проводить и отправить стариков, а сами — будь что будет! — вернуться и остаться с детьми (случай Дины Проничевой, между прочим).
До «пункта невозврата» — первого немецкого поста около противотанкового ежа и заградки из колючей проволоки у перекрестка Мельникова (бывшей Большой Дорогожицкой) и Лагерной (Дорогожицкой) провожать родных и близких можно было без риска для сопровождающих.
По другим сведениям, точка невозврата была у перекрестка улиц Мельника и Пугачева (Академика Ромоданова). Вот одно из свидетельств Дины Проничевой (1946):
Шли утром, в 7 часов утра для того, чтобы к 8 попасть к месту, иначе нам грозил расстрел. Народа было столько, что о том, чтобы добраться до 8 часов, не могло быть и речи. Стоял шум, гул, мы шли с Тургеневской улицы... Мы дошли к половине дня до ворот еврейского кладбища, шли по улице Мельника, в самый конец. Почти у самых ворот еврейского кладбища находилось заграждение из противотанковых ежей, недалеко было и проволочное заграждение. Туда проходили все совершенно свободно, но обратно выйти нельзя было.
На Киевском процессе 1946 года (ГДА СБУ. Ф. 5. Д. 55663. Т. 20. Л. 98). Согласно Баташевой, пункт невозврата был где-то между двумя названными.
Неевреи из смешаных семей с понурой покорностью, но дисциплинированно провожали своих еврейских супругов и детей до роковой точки и, уже слыша выстрелы, разворачивались домой, как если бы в сумочках у их жен или мужей лежали путевки в санаторий, а у них у самих сертификаты высшего правомочия на продолжение жизни от Гитлера-освободителя, только что освободившего их от самых близких и любимых людей.
Частыми провожающими были и соседи: событие-то неординарное, да и не дотащатся старики в одиночку со своей поклажей — надо же им помочь, бедным, проводить, поднести. Вот впечатления поэтессы Людмилы Титовой. Она провожала мадам Лурье, свою 80-летнюю соседку по Они жили по адресу: Крещатикский переулок, 13. Мадам Лурье, возможно, была теткой И. Эренбурга.
Дома же Людмилу ждал «второй Бабий Яр» за день — домашний:
Она пришла домой, двери комнаты мадам Лурье были распахнуты — соседи торопливо растаскивали барахло. «Что вы делаете?! — закричала Люда. — Когда она вернется, вам стыдно будет!» «Она не вернется», — криво усмехнувшись, сказала одна из соседок. Глаза их встретились, и Люде стало не по себе. Она прошла в свою комнату, закрылась изнутри, опустила шторы. Она не желала ничего больше видеть, ей просто не хотелось жить. Так она провела четыре дня.
Заславский Р. «Была я неробкой, веселой и гибкой, как стебель...» // Пятнадцать поэтов — пятнадцать судеб / Сост. Р. Заславский. Киев: Радуга, 2002. С. 110–115.
Поведение Люды Титовой не было типичным. Характернее были соседские насмешки, злобные или глумливые, и оскорбления: Когда выходили из дома, у ворот увидали дочку дворника. Ни свет ни заря она вышла посмотреть на спешащих к месту сбора людей. Стояла, лузгала семечки. С ухмылкой посмотрела на нас и, лениво сплевывая шелуху, Г. Я. Баташева. Цит. по: Шлаен, 1995. С. 113–115.
Подробнее читайте:
Полян Павел. Бабий Яр. Реалии. — Кишинев: The Historical Expertise, 2024. — 628 с., ил.