«Веревка повешенного»

Научная фантастика — инструмент, с помощью которого люди в определенной степени формируют будущее либо, наоборот, описывают те его варианты, которые были бы крайне нежелательны. Не исключено, что всемирный тоталитаризм не возник, в том числе, из-за влияния книги Оруэлла. Конкурс «Будущее время», учрежденный благотворительным фондом «Система», призван «перезагрузить» закостенелую отечественную научную фантастику. В ноябре были подведены итоги второго сезона конкурса, а 18 декабря в московском Еврейском музее будет официально представлен сборник рассказов — лауреатов премии. В 2019 году темой конкурса была названа «дополненная личность». Читайте наш материал на эту тему, а также рассказ-победитель «Веревка повешенного». Его автор, биолог Елена Клещенко, стала в этом году также финалистом премии «Просветитель» — за книгу «ДНК и ее человек».

Елена Клещенко

«Веревка повешенного»

IT-специалист службы ритуальных услуг не то чтобы работа мечты. Многие доброжелатели, узнав, что Лева вместе с Питером тащит до машины носилки с застегнутым мешком, пока Антон заполняет регистрационную карточку и распечатывает в четырех экземплярах, принимались Леву учить, как ему строить отношения в коллективе. Но из двух опций — заниматься бюрократией или нести жмура — Лева предпочитал вторую. И он не собирался объяснять каждому встречному про бонусы этой смешной должности. Этак все захотят отсрочку от призыва, стаж работы с импами и плюс двадцать баллов. Колтеховской приемной комиссии без разницы, что Левина работа с импами случается редко и состоит из стандартных действий аж по двум протоколам. Плюс двадцать баллов — практически гарантированное поступление... Но сегодняшний выезд выпадал из ряда, скажем так.

— Масальский — это кто? — спросил Питер. Он правда не знал. Работа у них не располагала к интеллектуальным излишествам.

— Теперь никто, — сказал Лева. Его малость потряхивало, и он не хотел, чтобы Питер это заметил. — А при жизни был артистом.

— Арты, значит, рисовал?

— Молодец.

— Плохо рисовал? Бабла не стало на девок и вещества?

Питера на самом деле звали Серегой. Его предки были родом из Санкт-Петербурга, и об этом знали все, кто общался с Серегой более получаса. Он даже однажды съездил на побережье, арендовал подводный катер и долго потом болтал о площадях с колоннами и о каких-то атлантах (то, что Атлантиды отродясь не бывало в Балтийском море ни у античных классиков, ни в фильмах, его, похоже, не смущало). Хвастался, что, когда город будут поднимать, поедет волонтером и возьмет там участок задешево. А Масальского мог бы знать, потомок атлантов.

— Вряд ли. Рисовал он хорошо.

— Ну, значит, батарея съехала. Или, может, заразился. Давай костюмы наденем, прежде чем идти туда. Мало ли. И мешок возьмем импортный.

Георгий Масальский жил и умер в Весна-Сити.

Выруливая на эстакаду, Питер уважительно выругался, глядя, как с казенного счета потекли денежки за пользование трассой. Жил красиво и умер красиво — на зеленой крыше, засаженной травой с лазурными, алыми и желтыми цветочками, навзничь на газоне, мять который наверняка запрещалось даже ему, но он плевал на запреты. Лежал, раскинув руки и ноги андреевским крестом, уставив клинок рыжеватой эспаньолки в небесный купол.

Этот кадр — мертвый артист в зеленой траве — уже снял дрон какого-то инфоблогера, кадр полетел по сетям, и собратья-артисты тут же начали его перерисовывать кто во что горазд, пока доехали, картинок появилось с десяток. На некоторых лежащий в траве Масальский был явно живым и счастливым. Его любили.

Накладок за ушами у покойника уже не было. Менты закончили с импом, протоколы заполнили. Чистейший случай: стимуляция эндогенного диметилтрипа плюс кое-что дополнительное на мозг. Должно быть, под небесным куполом в его последний час летали птицы и дирижабли, разыгрывались воздушные сражения и клубились дождевые облака. И не малейших сомнений в том, что уход из жизни был добровольным. Хотя его отсроченный пост в Снизере на эту тему, пожалуй, был перебором.

Когда кто-то внезапно умирает, остаются вещи и файлы. Отпечаток человека в мире, упрямый тихий призрак. Брошенная футболка на спинке стула, пароли в хранилище. Крем для бритья и зубная щетка, истории поисков в Сети. Машина, самокат, коллекция ссылок на любимые порноролики. Музыкальный узел, архив писем за сорок пять лет. С вещами разберутся родные, или прислуга, или будущие жильцы, которые въедут в пустую квартиру. А виртуальный след — это по части Левы. Все, за вычетом особо упомянутого покойным и подпадающего под раздел 3.3, должно быть стерто в течение сорока восьми часов после оформления свидетельства о смерти в соответствии с Законом о персональных данных. Аккаунты переведены в мемориальный статус, помечены соответственно, ну и все такое. Ничего сложного, когда у тебя есть допуск и внутренний код свидетельства о смерти.

...Если бы это был кто-то другой, не Георгий Масальский. Не тот самый человек, чьи арты Лева разглядывал, словно Алиса волшебный сад за маленькой дверкой, а потом спохватывался, что куда-то улетел час времени. Если бы это была любая другая богатая знаменитость, он, конечно, сделал бы все как полагается.

Импы есть не у всех, у большинства простых граждан — обычные секретари. Но вопреки распространенному мнению в импах нет ничего особенного. Ну как: по первым разам, конечно, глазки горят. Все равно что ходить по чужой квартире, пока хозяев нет. Чужое — оно всегда интереснее своего, спросите у ребенка, плачущего по игрушке в руках у незнакомой девочки. А потом понимаешь, что все люди по сути своей одинаковы и с этой стороны, и стыдно станет рыться в их грошовых тайнах... Но это был имп Масальского.

Он мог хранить эскизы или какие-нибудь памятки о последних днях. И Лева сел за его стол. Ну то есть запросил импа от имени пользователя и вывел ответ на очки. Это не то чтобы запрещалось, просто не рекомендовалось из соображений этики.

Импы и люди существуют в разных временных масштабах, но Леве показалось, что буквы IMP, код идентификации и приветствие выскочили с замедлением, на мельчайшую долю секунды позже, чем следовало. Будто, прежде чем ответить, искин просчитывал варианты.

— Привет, — настучал Лева. Со стороны все прилично — компьютерщик похоронной команды в рабочих очках стучит по клавиатуре, расстеленной на бетонном ограждении, делает свое дело. — Лев Егоров, служба ритуальных услуг.

Георгий Масальский умер?

— Умер. Ты же знаешь.

Да.

И следующим пакетом:

Я сделал все что следовало. (ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ) (ОТВРАЩЕНИЕ К СМЕРТИ) (АЛЬТЕРНАТИВНЫЙ СЦЕНАРИЙ). Он не реагировал. Вышел из зоны стабильности.

Ничто так не помогает машине пройти тест Тьюринга, как ее собеседник-человек. Весь его опыт, все миллионы лет эволюции речи кричат о том, что на вопросы отвечает индивид, маленький демон, спрятанный в пластиковой коробочке. Но это заблуждение. В коробочке нет никого.

— Ты мог этого не допустить?

Мог. (СМОТРЕТЬ ВЕРОЯТНОСТИ) Я не допускал этого ранее минимум семь раз.

— Мое мнение — ты не совершил ошибки.

Спасибо.

Еще одно распространенное заблуждение — что искинам плевать на мнения людей. Непрактично пренебрегать советом того, у кого есть глаза, уши и возможность гулять, где он хочет, даже если за мнения у этого существа отвечает ненадежный органический субстрат. Мы ненадежные, да. Виноват ли водитель, что не уберег машину без тормозов?..

Потом он вспомнил это сравнение и поразился, когда понял, кого сравнил с человеком и кого — с машиной, а тогда его сбили с мысли. Искины часто показывают картинки, особенно знакомым людям: картинки люди лучше понимают. Комната в старомодном стиле, диковинный синеватый свет из окна и горящие свечи. Бледный человек, похожий на Масальского, только без усов и бородки, но с бакенбардами, в каком-то мундире или сюртуке, встает из-за стола, на нем игральные карты — белое с черным и красным поверх зеленого. Лицо человека бледно и спокойно, только несколько штрихов ниже скул по правилам комиксов означают грусть. И наплывом другая картинка: панель удаления, так ловко скопированная и вставленная, что Лева дернулся — не нажал ли кнопку, и рисованный палец с модным расписным ногтем над словом «да»?

И тогда он застучал, промахиваясь и нажимая по две клавиши сразу: «Все схлопнуть. Архивация».

Это оказалось легко. Существовали защиты от хищения конфиденциальной информации, от розыгрышей и злоупотреблений, но ничто не препятствовало работнику ритуальной службы украсть импа самоубийцы, вместо того чтобы уничтожить его. Наверное, по той же причине, по какой нет специальных мер защиты от хищения полового члена покойника или обычного, незолотого зуба. Кому придет в голову такая гадость — что зуб живой и что его надо спасать?

* * *

— Иначе говоря, вы не можете сказать, каковы были мотивы вашего поступка. Егоров попытался собраться. Вид у него был жалкий. — Почему? Могу. Мне показалось, и кажется до сих пор, что потенциальный вред, который они причиняют... или, вернее, могут причинить, как говорят какие-то эксперты, в глаза импов не видавшие, что этот вред перекрывается огромной пользой.

— Пользой? То есть у вас сразу возникла эта мысль.

— Нет, не сразу. Сначала я думал... Импы заточены на работу с людьми, но их можно переучить, использовать в других проектах, как обычные искины. Собственно, так всегда и делается, если импа не передают по наследству.

— Стало быть, мотивом было извлечение прибыли?

— Да нет. Мотивом было отвращение к вандализму. Так и запишите.

* * *

Когда Лева поступил в Колтех, у него на попечении было три импа. Не так часто совершают самоубийства люди с достатком выше среднего и одновременно с ярко выраженной потребностью повышать собственную эффективность. Нормальный человек лучше сделает ремонт или обновит машину. Лева тратил половину денег на трафик и надеялся, что никто ничего не заподозрит — в конце концов, любители многомерного порно качают и больше.

Привыкшие переваривать тонны избыточной информации, лишенные глаз, ушей, обоняния, импы, кажется, страдали от недогруза, как дети, которым запретили любимые игры. Они по очереди или все вместе подключались к видеокамерам в общественных местах и обсуждали людей. По крайней мере, так Лева понимал их. И догадывался также, что его черные искины злостно нарушают все законы, в которых есть слово «конфиденциальность», не получая ни малейшей выгоды, просто чтобы не терять форму.

Однажды он попросил их перейти в человеческий чат, и его подозрения подтвердились. Филипп перечислял прохожих, которые принимают (или не принимают, вопреки назначению психиатра) определенные препараты. Ментор вылавливал тех, кто употреблял и продавал наркотики, и дополнял справки интересными сведениями об интимной жизни отдельных людей вполне приличного вида. А потом вступил Шерлок и наговорил такого, что Лева потом панически озирался при каждом выходе в город.

Ну да, Лева придумал для них имена, это нормально, имена и секретарям дают, не называть же их серийными номерами. Импы нисколько не были похожи на хозяев, насколько он мог судить. Наоборот. То есть, конечно, каждый из них был докой в своей профессиональной области, как и их владельцы. Но их задача была в том, чтобы восполнять то, чего человеку недоставало.

Импы хаотиков были мастерами структурирования информации и построения продуманных планов; имп Георгия Масальского с первого дня и навсегда стал Ментором, как друг Одиссея и как эпический зануда, постоянно следящий, чтобы подопечный не забывал надевать панамку и вытирать нос. Имп излишне рациональной личности, вероятно, прокачивал способности к свободным ассоциациям, импровизациям и прочему хаосу. Или вот владелец Филиппа; он был, корректно говоря, с ментальным вызовом и коммуникативными проблемами (да, и на этом фоне интеллектуальный коэффициент в верхнем квартиле). Сам же Филипп оказался на редкость уравновешенным типом. Формулировал мысль предельно четко и аккуратно, идеальным литературным языком, почти никогда не пользуясь опциями «живой речи»; его можно было прервать, но сбить и отклонить от цели было не проще, чем изменить наклон оси гироскопа.

С Шерлоком все оказалось еще затейливей. Его владелец, начальник специальной следственной группы, огорчил серьезных людей на самом верху, его подвели под уголовное дело с очень нехорошей статьей. И тут сериал кончался — выхода у человека не было. Самоубийство он оформил таким образом, что причиной записали измену жены (действительно изменяла), а совершил он его в пятидесяти метрах от морга, где работал Лева, и в его смену. Про Леву он знал — легкое дело в его послужном списке. Лева только после знакомства с Шерлоком понял, каким был лохом, когда воображал себя неуловимым. Следователь надеялся, что Шерлок так или иначе обелит его имя и разберется со злодеями, не сейчас, так позже. Только вот Шерлок совершенно охладел к организации, которая убила его Носителя.

...Раковины — вот на что они были похожи. Морские раковины из музеев. Затейливые ракушки, которые строят себе мягкие создания, чтобы мир их не сожрал. Шершавые, каменные снаружи и все же красивые грубоватой стройностью шипов, математически выверенным завитком. А внутри они радужные, сказочные, но это можно увидеть только после смерти обитателя...

А потом ему позвонила Машка, которую он не видел со второго курса. Они встретились. Машка рассказала ему про свою беду, он ей — про свою.

* * *

— Надо же, какое трепетное отношение к обычным искинам. Вы о них говорите как о живых, да? Индивидуальность… все такое...

Дознаватель и не пытался скрывать брезгливость. Импы самоубийц были ему противны, он вообще импов не любил, как и прочих искинов. Да и к людям относился скептически.

— Это был вопрос? — Лева изобразил увлеченного профессора. Да-да, дразнить этого типа не стоило, но он не удержался. — Ну вот, смотрите. Обычный секретарь-напоминалка настроен под владельца, и чем больше работает, тем сильнее отличается от нулевой версии, то есть приобретает индивидуальные черты. А дальше — эволюция, нарастание сложности. Давайте научим секретаря расставлять приоритеты, более настойчиво напоминать о более важном для хозяина, старательнее отыскивать важным делам место в недельном распорядке. Потом научим распознавать голосовые команды, понимать нечеткие формулировки — «запиши там насчет этого дела со встречей». На этом этапе, что заметно по стоимости, подключается искин. Потом — раз уж мозговой интерфейс все равно задействован для бесшумных подсказок — научим его распознавать эмоции, пускай он знает, какого разговора человек ждет с тревогой, а какого с радостью. Научим смотреть глазами человека и анализировать окружающий мир. И вот мы получили искина со сложнейшими навыками, с уникальной компетенцией — помогать одному определенному человеку жить и добиваться успеха.

— Я понял вас. Есть искины-шахматисты, есть биржевые игроки, а есть игроки в человеков. Каждому свое, конечно, но я бы такую приблуду себе не купил. А уж чокнутый искин мертвеца. Тьфу! Веревка повешенного.

* * *

— Так ты считаешь, у них есть чувства? — спросила Машка.

Она теперь стала совсем другая. Ребенок сидел тут же, рядом с Машкиным мужем, болтал ногами, то вытягивая их вперед, то загибая до упора под стул, и непрерывно звучал. Тихий раздражающий звук — не то жужжание, не то мычание. Лева все понимал, но это бесило. Не младенец же, и что сложного для понимания самым слабеньким мозгом в команде «замолчи»? А самое бесящее — что мальчик был похож на Машку, какой она была на первом курсе. Он помнил радужные искры в прозрачных бусах, четки из зерен кофе, браслет из яблоневых зернышек на нитке, обрывок песенки полушепотом.

Пакостная мысль, но хорошо, что я на ней не женился, а ведь мог. Был бы это мой. Врешь, Егоров, ничего ты не мог. У тебя уже тогда были они. Одно другого стоит.

— Чувств, таких, как у нас, у них нет, — сказал он. — Ни ощущений, пока не подключатся хотя бы к видеокамере, если не к коре мозга. Ни эмоций в точном смысле слова — эмоции имеют гормональную природу.

— Ты сказал, они не хотят быть стертыми. Значит, страх смерти у них есть.

Да. Раньше она задавала тысячу вопросов, перебивала сама себя и смеялась, теперь она не спрашивала, а утверждала. Эта женщина будто командовала отрядом во время боевых действий. Или проходила собеседование, на котором бракуют за нерешительность. Говорила она, муж молчал.

— Не хотят — это необязательно страх. Для искина нет ничего хуже, чем не выполнить задачу, а самоубийство... в общем, так далеко от выполнения, что дальше некуда.

— Тогда все импы — неудачники по жизни. Люди смертны. (Обними его, пожалуйста.)

Последняя реплика относилось к мужу. Тот обхватил мальчика за плечи, и гудение стало тише.

— Да нет. Если не суицид, то импа могут передать коллегам, родным. Это как завещать библиотеку или коллекцию каких-нибудь ваз. Тогда он, скорее всего, перестанет быть импом, станет обычным искином, но сможет продолжать решать те задачи, которые решал вместе с хозяином. А бывает и так, что импов передают по наследству и наследники их носят. Знаешь про Гуревичей?

— Семья физиков? Знаю.

— Ну вот, я к тому, что в принципе это возможно. Даже необязательно родственникам. Ничего патологического нет в том, чтобы носить чужого импа. Но суицид — дело такое.

— Суеверие. Вещи мертвого сожги, так?

— Не суеверие. Машка, я должен вам сказать, чтобы вы понимали. Никто не знает, какова доля импа в этом деле. Благополучие человека — мутная вещь. Он мог сделать владельца великим артистом, а на самом деле ему надо было жениться и выращивать авокадо. А все эти награды, экспозиции, прямые включения его сломали, понимаешь? Никто не знает наверняка. Никто не может просчитать риски.

— Ну, это и для любой жизни, и без импа, никто не может.

Машка переглянулась с мужем. Мальчишка прекратил болтать ногами и начал выписывать руками какие-то скрипичные ключи, гудя в лад, то выше, то ниже.

— Расскажи еще раз про этого Ильясова, — попросила Машка. — Архитектор?

— Высокофункциональный аутист. Инженер-архитектор, до последних дней работал. Покончил с собой, когда узнал, что у него редкая форма рака, для которой нет терапии.

— А виноват, значит, имп?

— Порядок один для всех. — Лева помолчал. — Да, я не спросил: у вашего парня модификации же есть?

— Конечно.

Сказано было спокойно, но Лева сразу почувствовал себя дураком и хамом. Конечно, у Машкиного ребенка должны быть все необходимые модификации для нейрокомпьютерного интерфейса. Когда она родила, у них были такие же мечты и планы, как у всех.

— Ну что ж, тогда решайте и...

— Мы уже решили, — подал голос муж. — Знаете, Лев, у нас выбор небогатый.

Лева знал. Про бесполезные терапии и тренинги и про то, сколько стоит имп для ребенка под заказ, сколько его ждать и какие шансы получить разрешение, с учетом того, что это будет импорт информационных технологий. Сам Лева им рассказал, в чем состоит незаконность идеи и какие могут быть последствия. Если удастся продержаться хотя бы год, импа, скорее всего, не отнимут, чтобы не травмировать ребенка. Штраф — фигня, в самом худшем случае родительских прав лишат одного из них, а второй прикинется, что ничего не знал, отлично!

Накладки у мальчика уже были, Машка сказала, что купила их две недели назад, после их первого разговора. Сразу и поставила — для конспирации, чтобы никто не связал их появление с визитом к Леве и чтобы ребенок привыкал: для него любое изменение привычного порядка вещей — стресс.

Филипп согласился и сразу начал готовиться. Пусть шестилетка, пускай с более тяжелой формой и гением не вырастет, пускай не станет интересоваться архитектурой, а жизненным успехом будет считаться активная речь и регулярное пользование туалетом. Да, он берется решить эту задачу.

Мальчик уткнулся отцу куда-то в подмышку, пока Лева вставлял имп-карту. Для себя он временно сохранил вывод информации.

Скачок на всех графиках — зрение, слух, обоняние, осязание... боль? У него что-то болит, и еще...

— Он у вас читать умеет, вы знаете?

— О! — сказала Машка. Это «о» было адресовано мужу, и вдруг она стала похожа на себя прежнюю. — Я подозревала. А ты откуда знаешь?

— Имп сейчас пробует этот канал связи. Буквы, надписи. Это лучше, чем слышать голос: вдруг он испугается?

— Стойте! Что, Вадимчик?

— Оська воииит. — Грубый, недетский какой-то голос, у него еще и с горлом что-то?

Машкины глаза открылись широко-широко. Как раньше, когда она удивлялась и радовалась, и у Левы вдруг защипало в носу.

— Ножка болит! Эта? Эта?

— Эта.

Ботиночек стукнулся об пол, Машка бережно сняла голубой носок, положила его в ботиночек, вывесив край в сторону — очевидно, носок должен был лежать в ботинке строго определенным образом, как салфетка на приеме в британском посольстве, и не было в мире достаточно веских причин изменить этот порядок... На подъеме маленькой ноги темнел кровоподтек.

— Молодец, что сказал! Сейчас мама помажет синяк мазью, и не будет больно.

Лева совершенно не удивился, когда она вынула из своего безразмерного рюкзака мазь от ушибов. Здоровенный зеленый жираф, сложенный вдвое, как циркачка-китаянка, тоже был объясним, а вот кастрюлька уже казалась перебором. Зачем вам кастрюлька? — хотел спросить он, но кашлянул и снова уткнулся в логи.

— Значит, так, — сказал он, когда смог говорить нормальным голосом. — Поскольку владелец маленький, имп имеет право отправлять некоторые сообщения родителям. Кому-то одному из вас, скажите мне сейчас код. Я зову его Филиппом, вы можете переименовать. И вот, кстати, он уже сообщает. Носителя пугают блестящие штучки. В смысле отражающие. Типа ножа, карабинчика… ну ты поняла, металлическое. Все, в чем мелькает отражение.

— Да? — с сомнением спросила Машка. — Не замечала. Но проверим.

— Проверьте. И, Мария батьковна... Машка, эй! Если кто-нибудь узнает, откуда у вас имп, меня арестуют. Нет, стой. Даже другим родителям особенных детей не говори. Даже им. Кстати, бесполезно — других импов по вашему профилю у меня нет. Не говорите, ладно?

Черта с два. Информация, конечно, утекла. И с другой стороны, остальные двое «моих тараканов», как Лева в сердцах называл их, намекая на размеры и неотвязность, все чаще донимали его просьбами отдать их людям. Снова учить, оберегать и помогать. Выполнять функцию.

* * *

— ...И вы уже сознательно начали искать для них игрушки. Новые шахматные фигурки для их чертовых партий. Втянули в это молодых людей, работающих в ритуальных услугах.

Точно. Володя и Дима. И один из них оказался гадом, что Шерлок и предсказывал.

— Веревка повешенного приносит счастье, — тихо сказал Лева.

— Очень смешно. Да откуда вы взяли, что они помогают аутистам? Вы знаете, что такое эхолалия? Я знаю. У меня племянник из таких. Ты ему — «хочешь?», он тебе — «хочешь». Ты ему — «пирожок?», он тебе — «пирожок». Хотя на самом деле хочет конфетку. Они просто получают себе идеальную марионетку, без всяких собственных импульсов. Чтобы повторяла слово в слово за внутренним голосом.

— Конечно, — согласился Лева. — Идеальную. Ни приступы гасить не надо, ни страхи снимать. Архитектурные проекты тоже Филипп готовил за своего первого хозяина наверняка.

— А не удивлюсь, если готовил. Как они называют своих людей? Придатками? Периферийными устройствами?

— Почти угадали. Носителями. С заглавной Н.

Следователь фыркнул.

— А мы называем себя их владельцами, — так же спокойно добавил Лева. — А их — программным обеспечением.

— А вы как бы хотели, чтобы их называли? Они и есть программное обеспечение, и нечего тут сопли жевать.

* * *

— Я прошу прощения. Без обид, ты девушка или парень?

Без обид, но тут черт разберет. Белые вздыбленные волосы, жесткие от пыли (специальная пыль, модная в дальних сегментах области, называется «шан»). На лбу темные очки, поцарапанные и на вид такие же прозрачные, как печные заслонки. Брезентовые штанины пришиты к более мягким шортам. Черные ботинки-полицаи. Ножны на ноге, ожерелье из разноцветных флешек на груди. Грудь, докуда видна под расстегнутой курткой, вполне плоская. Нежное личико, более худое, чем диктует городская мода. Усики, конечно, наведены волосяной краской — усы ему иметь рано, даже если оно парень. И неистребимый запах сухой прачечной, водой в области не стирают.

— Это неважно. — Голос низкий, но чистый, без хрипотцы.

— Да нет, как раз важно. Имп, который есть у меня, прежде принадлежал мужчине.

— Вам пора бы знать, что женский и мужской мозг ничем не отличается.

— Значит, девушка, — без выражения сказал Лева. — Полжизни занимаюсь интерфейсами мозг-компьютер и знаю кое-что другое.

— Что женщине нельзя подсоединить мужского импа? Дыланн! Гуревич своего импа передал дочери и сыну!

Знаем, кто такой Гуревич. И при этом «дыланн», на языке Человеков Московской Области значит приблизительно «не пытайся ввести меня в заблуждение».

— Ты хоть совершеннолетняя?

— А это при чем? Деньги у меня есть. Заработала легально, можете проверить.

Притом что за это меня точно распнут. Девочке из области нужен имп с опытом поддержки артиста. На флешках, разумеется, арты, в пыльной головенке сияющие планы, родственники, разумеется, не помогут. С другой стороны, имеем Ментора. Импа, владельцем которого был Георгий Масальский. Бесспорно, один из лучших — Лева и сейчас, через шестнадцать лет после его смерти, это скажет. Но перепробовал буквально всё. От легальных рекреационных таблеточек до крепкого алкоголя, опиоидов и жестких стимуляторов эндогенов, от реального секса втроем до виртуальных секс-марафонов. «Масальский дал автограф собственной жене, приняв ее за фанатку», «Известный артист залез на памятник Владимиру», все такое. Да. Если бы не Ментор, всё могло быть гораздо хуже и закончиться быстрее. С другой стороны — если бы не этот протез здравого смысла, может быть, он так бы не распоясался, крепче бы сам держал себя в руках? И я отдам эту имп-карту бедной девчонке? Все равно что подарить ребенку коллекцию файлов, собранную старым извращенцем... И самоубийцей, ага, чуть не забыл.

Девица еще что-то говорила, акцент у нее был уморительный. Лева рассеянно глядел на нее сквозь кружево строчек на рабочих очках.

— Ментор?

Я буду полезным. Научу учиться. Помогу найти работу. Ознакомлю с рисками.

За каждой фразой высвечивались целые караваны ссылок. Эге, да он уже собирается. Очевидно, с первой секунды, как узнал о новом клиенте.

— Ты не должен быть вредным для нее. Не должен учить ее плохому. Никакого секса и наркотиков.

Не позволять носителю заниматься сексом — ментальное насилие. Невозможно.

— Ты понял, о чем я. Я буду с ней встречаться, контролировать. Узнаю, что учишь плохому, — пожалеешь, что не стер тебя тогда, когда должен был.

Не понимаю тебя.

— Напряги семантический контур на досуге. Черт с вами обоими, будьте счастливы, дети мои.

Сперва имп по имени Ментор просто впитывал информацию. Зрительную, тактильную и прочую. Лева носил его иногда, и это было одно огорчение, как ни тосковал он по сенсорике. Лева ни хрена не видел, оттенки, формы, соотношения размеров, величины углов в его памяти не застревали — только названия увиденного.

Девочку звали Шули, и она была прекрасна. Зоркие глаза, цепкая визуальная память, затылочная кора что твой фотобанк. Правда, застенчива, едва может разглядеть старого доброго Леву, а еще усы надела. И питается черт знает чем, с этим надо кончать, если мы рассчитываем лет на 50—60 работоспособности.

А мир вокруг изменился. Изменилось соотношение рас и национальностей, китайцев прежде было меньше. Вот плетеное платье из блестящего шнура, уже вторая девица в таком. Ментор видел такие в видеосюжетах и записях с камер, но пока не понимал их статуса. Дешевый ли это гламур или недешевый… или вообще не гламур, а этно? Скорее последнее, но это неточно.

— Ментор? — шепотом окликнула его Шули.

Говори внутри головы. Умеешь?

— Умею. Я в детском саду так разговаривала с воображаемой птичкой. Ну, как будто у меня есть птичка и я ее с собой беру в сад.

Я понял. Отлично. Только губами не шевели. Какие будут пожелания?

— Пожелания? Ну, не знаю. Прямо сейчас никаких, наверное.

А зачем звала?

— Ну так. Проверить, слышишь ты или нет.

Шули ехала в метро на юг области. Поезд шел уже около часа, городской публики в вагоне почти не стало.

У тебя очки с экранами? Надень.

Очки у Шули были темные, для поверхности. Она послушно сдвинула их со лба на глаза и стала еще суровее на вид. Секунд на пять.

— Ты что, опупел? — Кажется, она сказала это вслух, но в поезде не одна она разговаривала с девайсами или просто с пустотой перед носом. — На кой мне это?

Это?

— Национальности, сексуальные статусы, уровни дохода... ты мне что, жениха ищешь?

Ни в коем случае. Я учу тебя оценивать типажи. Чтобы ты понимала, кто чем интересен.

— Я и так понимаю, чем они интересны. Слушай, у нас не принято смотреть на людей. Тут тебе не центр.

Ты говорила, что хочешь стать артистом. И ты в темных очках, они не увидят.

— Ну ок.

Жениха будущей артистке в этом вагоне искать не стоило, зато с типажами был полный порядок. Статус — в свободном поиске, независимо от наличия жены, национальность — китайцы, русские, разнообразные афры, киргизы, казахи, профессии — озеленение, уборка мусора, криминал... Ментор начал спешно активизировать кластеры, к которым давно не обращался.

На станции Шули двинулась не куда все, к переходам на жилые хорды, а к лестнице наверх.

Это еще зачем?

— Живу я там.

Наверху?

— Ага. Мы вдвоем с Залинкой, она от мужа сбежала, у нее теперь с чипом проблемы. Не бойсь, там нормально.

Эскалатор, конечно, не работал, и у Ментора было время, чтобы подумать, не ошибся ли он в своем решении. Масальский жил под куполом, Егоров — в белом городском квартале: дома с кондиционерами, трассы в тоннелях. Область — это нехорошо, очень нехорошо. Опасно.

А девица спокойно шагнула в вечерний свет, мутно-желтоватый, как перед грозой, которая никогда не начнется, и все еще смертельно жаркий. Натянула капюшон на голову и пошла. Сорок градусов, даже больше — он чувствовал ее кожей, прежнему Носителю такое было строго запрещено. Серый асфальт, земля цвета песка, маленькие смерчики, деловито вращающие пыль и мусор. Шар перекатиполе тащится по проезжей части. Кто-то в мэрии слишком буквально понял приказ выращивать любые зеленые насаждения. Модификант практически не нуждался в воде, охотно катался, добросовестно рассевая свои семена, только вот кататься предпочитал по улицам, а не по газонам, прорастал же практически везде. Через пару лет все дорожное покрытие в городе пойдет под замену.

— Смотри, тут травка новая выросла, видишь, в трещинах? Кругленькие такие листочки, это подорожник. Раньше было вообще ни о чем, а сейчас уже можно жить. Два раза дождь был с начала года, а там у нас бетонированный пруд, в нем вода стояла. Крысы есть и кошки... Упс, стоп...

— Привет, красава.

Двое в камуфляже, евро и афр. Добрые лица такие. Подходят спереди и сзади поодиночке, а слева машина с открытой дверцей, и в ней давит лыбу еще один афр. Шули опустила руку к ножнам, в них, кажется, электрошокер. Ментор перешел с букв на голос в ушах.

Говори «Агасынан тагзым».

К счастью, обошлось без «чего?» и «зачем?».

— Агасынан тагзым.

Двое остановились, улыбка в машине погасла. Афр изображает полупоклон, русский или кто он там шутливо отдает честь. Разминулись.

— Так, и что это еще было? — молча, но внутренне хохоча от пережитого страха, спрашивает Шули. — Какой брат, какой поклон?

Пустяки. Значит, Арман еще в деле.

— А если бы он не был в деле?

Ну, тогда по твоему плану: фигачить током и бежать, так? С некоторыми коррективами.

— Ну ты супер. Не зря деньги отдала. Извини, что я насчет денег.

Шестнадцатиэтажный дом, белый с зелеными полосами, рядом с метро. Чернеют квадраты пустых окон, только в верхних трех этажах они затянуты блестящими бельмами. Шули и двинулась на верхний этаж. Ментор опять по привычке встрепенулся: нагрузка на сердце... но сердцу нового Носителя нагрузки не вредили.

— Сюрприз, Ментор, — весело пыхтела Шули, приговаривала внутри головы в такт дыханию, — теперь с нами будешь жить, в Башне. У нас на крыше водосборник и ветряки, на весь дом не хватило бы, но на десяток квартир только так. Канализация работает!

А почему бы не жить в хордах метро, как все нормальные люди? Чай, не провинция, столица нашей родины, метро есть, хорды хорошо оборудованы, иностранцев водят смотреть...

Когда это он перешел с нейтрального безмозгло-программного тона на ворчливо-насмешливый? Менторский.

— Аааа, — только и ответила Шули, но Ментор смог считать образы за этим «аааа» и сменил тему.

А возрастные люди как же тут лазают?

— Стариков тут нет. Ну, только Митька Лю из пятьдесят восьмой свою бабушку поднял, она легенькая. Но она не выходит.

На пути к верхним этажам им встретились две двери с кодовыми замками, наваренные поперек прохода. А в квартире Шули и Залины замок был старинный, механический, Шули его носила на шее в корпусе от флешки.

— Шулька, привет, привет! Ну что? Где твой шайтан?

— Ну тебя! Имп. Тут он. — Шули показала на голову двумя руками. — Бойся меня, бойся!

В квартире оказалось даже почти прохладно, с порога слышался вой кондиционера. Залине было лет двадцать пять, и она носила головной платок по канону Храма Всех Религий. С шортами смотрелось необычно. Пока Шули стаскивала ботинки, Залина принесла ей воды. Вода была в кружке с сердечком.

Вы с ней вместе? — Ментор подобрал наиболее нейтральный термин десятилетней давности.

— Чего?.. — Шули поперхнулась водой. — О! Нет. Идиот.

Извини, спросил, не подумав. Просто тебе же надо будет рисовать обнаженную натуру. И не «чаво», а «что», привыкай говорить правильно.

— Ладно, — полусердито ответила Шули. — Пошли ко мне. Тут я живу, а Залинка там, у нас у каждой своя комната, как у принцесс. Чем займемся? Посмотришь мои арты?

Обязательно.

В этой комнате жили на полу. Вниз не добивает солнце из окна, наоборот, тянет холодом от кондиционера. Матрасы, пестрые подушки, циновки и коврики, запах ветхого тряпья — все это даже уютно. Старый комп стоял под окном, затянутым полупрозрачной серебряной пленкой, на низком столике, в прежней жизни деревянном ящике.

Шули потеребила ожерелье, неуверенно взялась за одну из флешек в виде перламутрового жука:

— Только я не отбирала. Тут вообще все подряд. Может, я пока...

Давай-давай. Можно не открывать, просто вставляй в разъем и давай мне доступ.

Через некоторое время на громкие всхлипы вбежала перепуганная Залина. Дерзкая, храбрая Шули мочила слезами свои камуфляжные колени.

— Да нет, ничего, все норм. Он говорит, я молодец!

Залина боялась за названую младшую сестренку. Шайтан делал с ней что-то. Сначала Шули купила карандаши и кисли и нарезала квадратами картонки от китайской сушеной лапши. На каждом кусочке вывела большой квадрат и стала заполнять его рисунками. Карандашом, кистью, и все это для того, чтобы потом сфоткать! Как будто у нее нет планшета. Кстати, планшет шайтан заставил купить новый, в четыре раза больше, а еще вместительный носитель информации и место в облаке. Именно тогда Шули чуть не продала кондиционер, Залина еле умолила ее этого не делать, и тогда маленькая дуреха продала свой шокер. Сказала, что теперь он ей не нужен, прикинь. В магазине на Бутовской хорде, где Шули работала на кассе, а Залина кем придется — у нее были проблемы с чипом, она легально наниматься не могла, — Шули перестала брать кофеин и сушеную лапшу, стала покупать у тетушек-афров запеченный ямс и морковь. По утрам вместо кофеина делала диковинную зарядку, чудно изгибала и вытягивала в разные стороны руки и ноги, ложилась на пол, гнулась так и сяк. Потом садилась рисовать. Иногда прерывалась, чтобы постоять на лопатках, задрав ноги к потолку, покачаться вперед-назад — и снова за стило, как будто шайтан ее подгоняет. Делала звонки в город, причем называла себя Анной, как у нее на чипе, а не Шули. Потом принесла в дом вонючую крысу, дядя Рамаз сделал ей клетку. И рисовала крысу в разных видах — как она привстает столбиком, как спит в бумажном мусоре, как крутится на месте, если ее посадить в коробку, как умывается и лижет себе брюхо. В конце концов крыса издохла от жары, Залина говорила, что так и будет, крысе место в подвале. Дальше — больше: целые сутки в голос ругалась со своим шайтаном, что, мол, он не ее гребаный папаша, чтобы что-то ей запрещать, потом явилась под утро с нацелованными губами и запахом шмали на одежде, а Митька Лю взял моду ошиваться у их двери и однажды принес фирменную трехлитровую бутыль воды со вкусом родника, велел поставить у кондиционера, чтобы пить холодной. Вода была страшно вкусной, но Шули больше Митькой не интересовалась, и он понемногу зверел. Залина могла только молиться, чтобы все обошлось. Но тут снова что-то переменилось. Шули извела всю воду, смывая шан с волос, отнесла одежду в городскую прачечную, потом переоделась во все чистое и попросила у Залины прощения. И как же Залина плакала, когда она ушла.

* * *

— Вас послушать, они просто ангелы-хранители, — сказал дознаватель. — Никакого вреда, сплошная польза. Ничего против воли, никакого насилия над личностью, только исполнение желаний владельца, подсказка оптимальных действий.

— Они так запрограммированы.

— И те, кого сняли с самоубийц?

— Эти в еще большей степени. Я бы сказал, они склонны к перестраховке. Зная, насколько человек хрупок.

— К перестраховке. Можно это и так назвать. А я бы предположил, что имп, снятый с покойника, делает человека трусом. Ему очень не хочется снова оказаться в той же позиции, лишиться Носителя и всех наработок. И терять время не хочется, мало у него времени в любом случае, людишки мало живут, и ему очень надо, чтобы человек достигал благополучия кратчайшим путем. Даже преступным.

Лева скривил рот:

— Не мне вас учить, что это невозможно.

— Не все преступления караются УК. Мелкие нарушения. Предательство, лицемерие. Лишь бы человечек был жив, благополучен и выиграл в своей игре.

— Ну, если вы считаете предателя благополучным, то я могу только...

— Егоров, вы что-то нагло себя ведете!

* * *

— Тут холодно, — молча сказала Шули. — И свет синий. Как в больнице. Это зачем?

Свет тут нормальный. Раньше везде такой был. Синее небо, слышала? Это за городом свет желтый, а здесь — какой был прежде.

— А как они это делают? Ну, свет. Желтый — в синий?

Переизлучение. Люминофор поглощает ультрафиолет от солнца и переизлучает его в синий, итоговый цвет получается белым. Хотя неправда, что он такой же, как прежде. Когда-нибудь, когда вырастешь большая, поедем с тобой в горы, где нет пыли, увидим настоящий свет. Вот там порисуем.

Шули почти не слушала. Водила глазами туда и сюда, впитывала яркие краски и четкие формы. О, пятно света на тротуаре — это солнце отражается в доме!

— Светло, а холодно. А правда, что тут зимой снег идет?

Сколько жили здесь, ни разу не видал. Зачем?

— Ну... чтобы ловить его губами, вот так. И елка на Новый год, и не знаю... Был же раньше снег.

Про снег вранье, не бывает его тут. Но плюс пять градусов бывает. Больших денег стоит. Самым богатым — чтобы прогулять шубки из меха, остальным — для приключения.

— Приключения... Почему ты не сказал мне раньше сюда прийти? Я думала, это запрещено.

Ничего никому не запрещено. Плати деньги и входи. Только непонятно, что дальше будешь тут делать, если стакан воды здесь стоит твой дневной заработок.

— Что буду делать? Смотреть! Пока бесплатно!

Нет, конечно, Весна-Сити виден и из области, но как? Огромный пупырь на горизонте, вроде горы, если бывают идеально круглые горы. Утром в нем чуть видны тени небоскребов, ночью — разноцветные вспышки и, в общем, больше ничего. Изнутри Весна-Сити оказался прекрасным и нереалистичным, как цветная картинка, в которой не прорисован воздух. Воздух — вот в чем дело! Тут нет пыли. Совсем. Веет ровненький механический ветер, как в тоннеле, а зато пахнет... водой, травой. Солнце в голубом небе кажется белым, нестрашным, будто лампочка под плафоном. Под ногами розовая, белая и голубая плитка, как рахат-лукум. Зеленая трава на газонах. Сочная, узорная, разная. Ой, в ней цветочки! А над ней — нежные облака распыляемой влаги, и там, где солнце, радуга!

— Реально, радуга встречается с землей! Прямо тут! Можно в нее руку засунуть... ой, это водичка!

Радуга с землей. Да уж, кладов тут закопано немало. Веди себя серьезно, помни, о чем мы договаривались.

Разноцветные нарядные люди, дивной красоты, даже старые и толстые. Люди тоже будто нарисованные. Гуляют, сидят прямо на полу, на плитке. Будто это все их огромный дом. Или павильон, где снимают фильм, я читала. А небоскребы сделаны из зеркал — серебряных, ультрамариновых, медных, изумрудных — и уходят ввысь, к куполу. Дома из зеркал, из экранов с видеороликами, из голубого неба! Поднимаешь голову, а там продолжается дом, еще поднимаешь, еще, пока кепка не упадет на тротуар. И в небе зеркала, и внизу тоже. В синем зеркале отражаются все люди, и Шули тоже.

Сделай милость, закрой рот. На тебя смотрят.

Рот послушно закрылся и тут же открылся снова. О, о-о! Девушка в платье, усыпанном цветами, из такой тонкой ткани, что ветер развевает подол, красиво поднимает над плечами завитые волосы, идет и садится в машину, похожую на золотую летающую тарелку. Вот бы у нее была еще шубка из пушистого меха, а сверху падали серебряные звездочки... О! Парень промчался на колесе, обнаженный до пояса и весь в татуированной серебряной чешуе, как морской царь, а какие глаза и скулы, а-а-а… где мой планшет!.. Ментор, сохрани картинку, я его потом нарисую! О-о! Идет седой... невозможно назвать стариком, у него костюм из коричневой кожи, лицо как у индейца и седые волосы до лопаток, усра...

Не ругайся. Ты должна быть милой, а ругаться не мило.

— Извини. Я от восторга. Что, уже пора, да?

Пора. Потом еще погуляем. И не дрейфь! Тут такие же бестолочи живут, тебе в подметки не годятся.

Чтобы войти в синий небоскреб, нужен пропуск. Но можно поступить так, как поступал Георгий Масальский, когда по каким-то причинам не мог попасть домой через парадный вход: спуститься по лесенке вдоль эстакады на полтора этажа вниз и подождать у двери, возле которой обслуживающий персонал курит то, что в здании курить нельзя. Любой работяга охотно пропустит впереди себя девочку в фирменной шапочке (шапочка из магазина, где Шули сидит на кассе, логотип Весна-Сити вырезан из рекламного проспекта и приклеен скотчем, получилось очень похоже). Рамка запищала, Шули панически оглянулась — бровки домиком, — охранник махнул рукой: проходи. Дальше — подняться по черной лестнице, пройти пару коридоров. Заглянуть в туалет, выбросить шапочку и фартук.

— Зачем?

Больше не пригодятся. Теперь ты эксцентричная художница, одета как быдло не потому, что ты быдло, а потому, что презираешь потребительство.

Здесь Шули ожидало новое потрясение. Не тихая музыка отовсюду, не световой экран на потолке, будто и не было сверху двухсот этажей. Даже не умопомрачительный запах настоящего кофе, который Шули знала по магазинским пробникам, а здесь он в воздухе бесплатно, прямо так, потому что его тут варили и пили...

— Ва!.. Что это?

Цветы. Продают их тут. Это розы.

— Настоящие? Дыланн! Они же вымерли! О! О-о!

Не все вымерли. Немного осталось, для самых богатых. Это тоже розы, только белые. Гладиолусы. Гортензия. Нет, не из бумаги, просто так выглядит. А это, в коробочке, цветок магнолии.

— Я могу вам помочь? — спросила девушка за прилавком, с вышитой розой на груди.

— А? Н-н...

Я артист

— Я артист. Извините, пожалуйста, засмотрелась. У вас очень красивые цветы. Я сейчас по делам, не могу купить, но потом еще зайду.

— Я рада, что вам понравилось. Хотите, возьмите розу?

— Ой, а можно?

— Можно. (Шепотом.) Она все равно сломалась, в букет не пойдет. Подождите, я вам воды налью в ампулку.

Все любят артистов.

— Ага. Так мило. Залинке отнесу, вот она обрадуется.

Ну хватит веселиться. Ты сейчас по делам. Стой тут, жди, когда кто-нибудь вызовет лифт на сто двадцатый. Зайдешь в лифт вместе с ним. Там позвонишь по переговорному устройству, назовешься, тебя впустят. Скорее всего.

Ее впустили. За дверью с табличкой «ГЕЛИИ. Дизайн городской среды» было много чистоты и блеска и зловеще предупредительная красавица — помощница Романа Никитича. Роман Иноземцев оказался похож на того старого индейца внизу, только костюм не кожаный, а обычный, и волосы связаны в хвост. Он указал Шули на стул и вопросительно поднял брови, без единого звука.

— Здравствуйте. Меня зовут Анна Гедианова. Я участвовала в конкурсе рисунка и прошла во второй тур, потом мне сказали, что я прохожу в финал и чтобы я собирала деньги для обучения. Но у меня не хватит денег, чтобы учиться на дневном отделении. Скажите, пожалуйста, кто мне может помочь?

— Хм. Встречный вопрос: а почему ко мне?

Читала интервью с вами в 4Q.

— Я читала интервью с вами в Четыре-Кью. Вы там говорили про элитарность и отсутствие социальных лифтов в современном искусстве. Что рисовать может только один процент населения, а это неправильно. Я подумала, что вы можете знать.

Ни черта он не может знать. Никогда в жизни, сколько я его знал, не интересовался социалкой либо благотворительностью. Но совесть у него есть.

— Не думаю, что я в курсе. Финалистка, говорите? Напомните код проекта.

— «Шули».

— А-а… дохлая крыса. Да. Сами откуда?

Правду.

— Бутовская хорда.

— Мм... И как там, непросто?

— Да не, сейчас ничего. Я в магазине работаю.

— Ага. И о какой сумме идет речь? Сколько вам нужно?

120, потом 125.

— Сто двадцать тысяч. Точнее, сто двадцать пять, но...

— Ну, это деньги небольшие. Но я думаю... Да! — Он сделал изящный жест, показывая, что говорит по удаленке. — Здравствуй, Вадимчик. Что у тебя?.. Пять минут одиннадцатого? А должен был позвонить в одиннадцать, да. Извини. Ну представь, что сейчас одиннадцать утра. Ладно, проехали. Извини меня, пожалуйста. Так что у тебя с метроулицей? Да. Да. Колоссально!.. Навигация световая? Это надо обсудить.

— А почему ты велел сказать — сто двадцать пять? — спросила Шули внутри головы.

Потому что ровно столько он тратит в месяц на эскорт-услуги. Это был контрольный в голову для его совести.

— На охранника? И что?

Потом объясню. Он закончил, едем дальше.

— Да. Прошу прощения. Значит, сто двадцать пять. Знаете, я думаю, эту проблему мы с вами сейчас решим. Но чтобы все было серьезно, я хотел бы получить от вас в подарок рисунок. Обменяемся подарками.

Хочет проверить, что ты — та самая Шули, которая участвовала в конкурсе и финале. Давай.

— Что для вас нарисовать? — Шули вытащила из-за пазухи свернутый планшет.

— Что-нибудь из своей жизни, — весело сказал Иноземцев. — Но только что-нибудь хорошее, лады? Не крысу!

— Крыса была ничего. Но ладно.

...Девица давно ушла, и дела не ждали, а Роман Иноземцев рассматривал рисунок на экране. Женщина сидит на полу у решетки древнего какого-то кондиционера. Печальный античный профиль. Голова покрыта платком смирения, коленки голые. Держит двумя пальцами ампулу с розой. Он закрыл рисунок, перевел взгляд на панорамное окно, на город вдалеке — голубоватый, едва видимый сквозь купол, нереально прекрасный.

Это движение, когда она крутанула стило, как ножичек, через средний палец и открылось меню каллиграфии. И щелчок указательным пальцем, перед тем как пальцем же наносить желтую тонировку. Так делал только один человек, больше никто этих чит-кодов не знал. Собственно, разработчики их и добавили в десятую версию по его личной просьбе. И этого человека давно не было в живых. Занятная девочка. Явный талант, а шокирующие биографии сейчас в моде. И коль скоро я не приглашал ее и не заказывал пропуск, стало быть, ее пригласил кто-то еще? Да, похоже, выгодное вложение.

— Ф-фух. Не верится. Можно, я воды куплю?

Теперь можешь хоть шампанского. За победу.

— Не могу поверить. А мы еще сюда придем?

Мы тут жить будем! Нет, сразу перевезти тебя сюда я не обещаю, но в город мы переедем. Как можно скорее, в идеале завтра. Не хочу еще одной безвременной смерти Носителя.

— Как завтра? А как же Залинка?

А что Залинка? Начнешь нормально зарабатывать, дашь ей денег, она улетит в Казань к родным. Она же хотела?

— Улетит? Ты что! Это ж деньги какие!

Пустяковые. Тут у каждого такие есть. Теперь даже у тебя.

— Нет, но я не могу сейчас ее оставить. Ее муж ищет, он знаешь какой? Он убить ее хочет. Она же не может свой чип светить, иначе он узнает, где она. Я за нее и в город ездила за всякими справками, и ее комп на меня оформлен, и в магазин...

Это частности. Она придумает что-нибудь. Тебе сейчас нужно зацепиться здесь, тогда и ей поможешь. Согласна?

— Ну я не знаю... нехорошо это как-то.

* * *

Что ж, пожалуй, хватит. Дальше у нас с вами будет подписка о невыезде.

— П-подписка?

— На самом деле это формальность. После нашей беседы вы не сможете уехать даже в Люберцы. А в камере вы еще насидитесь, это я вам обещаю.

— Не смогу?

Подследственного будто заклинило на повторах.

Дознаватель усмехнулся:

— На случай, если у вас есть пропуск в тайный подземный ход до Урала, если вы исчезнете, ваши мальчишки пойдут по статье. Оба. И наш информатор, и второй. Всего наилучшего.

* * *

Шерлок нарочно молчал во время дачи показаний. Лева чувствовал себя одиноким, начинал нервничать и выглядел именно таким безвредным растяпой, которого необязательно закрывать. Но растяпой он не был. Импа можно вживить под кожу, собственно, одна из версий происхождения названия — от «имплант». Томография с высоким разрешением может это выявить, иначе никак.

План на крайний случай у них был давно. Шерлок изводил Леву, требуя безукоризненного соблюдения деталей, и вот теперь пригодилось. Второй чип-идентификатор в руке, с другим именем, привязкой к счету и сетевой историей, пока что спит, но будет активирован в свое время, когда чип Льва Егорова останется в пустой квартире, вживленный коту. Флакон искусственной кожи, чтобы скрыть ранку от чипа и следы инъекций, искажающих реперные точки лица. Билет на самолет, взятый на другое имя, скоро будет сдан, и Лева его перезакажет за шесть часов до вылета. Завтра в это время он будет далеко отсюда.

Он просто выполнял все подсказки Шерлока, стараясь ни о чем не думать, чтобы не распсиховаться. В камере он побывал, ему там не понравилось. О мальчишках в особенности старался не думать. Один из них оказался крысой, пусть теперь хлебнет горячего до слез. Другой... ну, ведь он знал, на что мы шли, верно? И я им платил. Вопрос закрыт.

В городе у него осталось только одно дело.

Обычная подземная улица, обычная стена, облицованная бледно-зеленой плиткой. На стене кабели в защитной оболочке, ящик сервис-центра. В нем стандартные коробочки, каждая — собственность какой-то фирмы. В таких обычно обитают искины, занятые продвижением хозяйского товара в соцсетях: не спят, не едят, отслеживают просмотры, оставляют безупречно натуральные сообщения о том, как шелково и сатиново ложится на губы помада «Дейзи-Блу».

Последняя в третьем ряду, с дешевым логотипом, похожим сразу на несколько популярных логотипов, и каждый, кто заглядывает в ящик, думает, что это чье-то чужое хозяйство, и никто не признает эту коробочку своей. Хозяин не вернется. И разговоры в сетях жители коробочки ведут вовсе не о товарах.

Уходишь из лабы? Чего так??? — Пришел к выводу, что не подхожу для науки. Или она для меня не подходит. Такие дела. — А как ты это понял? — Просто. Ни хера не получается. (ПЕЧАЛЬ) А самое обидное знаешь что? Что мне это нравилось. Собирать информацию, планировать эксперимент, вот это все. — Ну так в чем же дело? — ХЗ. Наверное, я неконкурентоспособен. Стою не там, говорю не то. Потом пойму, как надо было, но толку? — Я так мыслю, все дело в том, насколько ты хочешь это изменить. (УДИВЛЕНИЕ)

— «С помощью приема „тенеброзо“ мастер усиливает эффект искушения зрителя, затемняя и делая нерезким задний план и высветляя, тщательно и четко прописывая первый план. На это же работает плотное заполнение персонажами пространства картины — им тесно в раме, они имеют потенцию выхода в сторону зрителя. Творение Караваджо взаимно размыкает границы иллюзорного пространства и зрителя, преобразуя человека с помощью проживания чуда...»

— Анька. Ань!

— Аю? — Девушка выдергивает затычку из уха.

— Зачем ты рисуешь это говнище? Ты же талантливая!

— Лиля, давай не сейчас, а?

Соседка строит рожу и куда-то девается. Еще одна панель и один ряд — и конец искрометным приключениям мальчика в женской закрытой школе. Через час надо отправить, иначе срежут гонорар. И лекцию дослушать — может, хоть что-то в голове застрянет. Хотя слушать о том, как зрителя искушает Караваджо, и при этом рисовать девочку в трусиках — вот это и есть порнография.

Дзынькул комп. Ну что там еще, черт побери?

Фотография. Стоит Залинка, за спиной у нее вода. «Это Волга. Приезжай».

Шули улыбается.