Зелененький он был

Когда одни российские экологи публично обвинили других в недостаточной патриотичности с помощью саммита в центре Москвы, а те ответили им «нам некогда, мы пожары тушим», этот обмен мнениями спровоцировал дискуссию о том, какими должны быть настоящие, эталонные экологи и как их «аутентичность» оценивать.

«Зеленый» в экологическом смысле обычно противопоставляется не мадженте, как можно было бы подумать, а коричневому: «коричневая» экономика работает на угле, нефти и газе (в противоположность «зеленым» ВИЭ), «коричневый» экономический рост представляют угрозу для окружающей среды, и так далее. Воспользовавшись этим удобным цветовым решением, N+1 предлагает оценить экологические движения по примеси коричневого в их позициях по некоторым важным научным вопросам.

Вообще-то экологи, как и биологи в более широком смысле, а также примыкающие к ним химики, почвоведы, климатологи, океанологи и так далее — ученые. Их заботят такие занудные, но очень важные штуки, как научный метод, объективность, фальсифицируемость, воспроизводимость, пределы знания, неопределенности и риски. Но главное, все ученые, сколько бы они ни спорили между собой о гражданском долге и нейтральности знания, с профессиональной точки зрения всегда должны быть строго на одной стороне с тем самым научным методом, идеализирующим доказательность и отсутствие предвзятости.

От экологических активистов ждать непредвзятости абсурдно — напротив, вместо этого предполагается, что они как раз должны быть предвзяты в правильную, то есть благородную и справедливую сторону. Обычно это называется защитой окружающей среды, но на самом деле давно пора бы признать, что это защита людей и комфортной для них окружающей среды. Иначе не было бы проблемы уродливых животных, которых никто не хочет спасать.

Вместо критериев научности в экологическом активизме тоже есть свой ориентир. Обычно во всем мире это называют environmental integrity, что-то вроде экологической «честности» — это мера того, насколько идея, проект или мера действительно решает поставленную природоохранную задачу, а не какие-то другие задачи, как правило, куда менее благородные. Полное отсутствие environmental integrity — это гринвошинг, пиар на экологии, когда под зеленым прикрытием извлекается прибыль или привлекается внимание СМИ, а результат «для природы» нулевой. Проект со стопроцентной environmental integrity может оказаться неприятным и затратным и для бизнеса, и для активистов, и для рядовых людей — для всех сторон, кроме собственно «природы», которая и спасибо—то не скажет и вообще не в курсе, что вы что-то там сделали.

Волшебный триграмматон: ГМО

Активисты

Посконные экологи в конце 2013 года в своей Экологической палате провели слушания по вопросу «готовности России к принятию ГМО». По итогам слушаний экологи приняли обращение к президенту с требованием «ввести мораторий на выращивание трансгенных культур на территории России до получения убедительных доказательств их биологической и экологической безопасности». Под обращением подписались, например, Ирина Ермакова, главный борец с ГМ-угрозой всея Руси, уровень дискуссии которой можно оценить, например, здесь; а также Борис Акимов, который не использует у себя в хозяйстве дигидрогена монооксид.

WWF России в разговорах о ГМО почти не участвует, а глобальная позиция WWF по вопросу ГМО крайне осторожная: постоянный государственный контроль, «отсутствие консенсуса» по вопросу рисков и преимуществ применения этих технологий, обязательное сохранение «натуральных» сортов. (Позиция действует до конца этого года, потом ее будут пересматривать). WWF участвует в работе двух крупных отраслевых проектов, по ГМ-сое и ГМ-хлопку, за что им постоянно прилетает от коллег по активизму.

Гринпис в вопросе ГМО куда менее сдержан, и глобально, и на местах: на сайте Гринпис России, скажем, есть раздел о рисках ГМ-продуктов для здоровья человека, который начинается со слов «многие ученые» и в котором в буквальном смысле нет ни одной ссылки на источник и ни одной гиперссылки.

Ученые

Раз мораторий нужно вводить до получения убедительных доказательств, то, надо полагать, ни европейцы, ни другие метаанализы импортозаместительных экологов не убедили. Более того, их не убедили даже насквозь российские ученые, причем не самоназвавшиеся таковыми, а с полноценными аффилиациями, которые легко проверить. Не очень хочется дальше начинать пересказывать всю «Сумму биотехнологии» Александра Панчина, настоятельно рекомендую прочитать ее самостоятельно.

Нет решительно никаких свидетельств связи числа диагнозов «расстройства аутистического спектра» в США, глифосатом, гербицида Monsanto, и ГМО, о которой иногда рассказывает одна из главных героинь мирового экологического движения, Вандана Шива (а так-то, от балды, можно и органическую еду обвинить ведь).

Ученых волнуют совсем другие вопросы: экономическая эффективность применения ГМ-сортов для мелких хозяйств и крупного агробизнеса, сопутствующие изменения в использовании пестицидов и удобрений, интеллектуальная собственность, процедуры сертификации и выхода на рынок, риски для биоразнообразия и возможности управления ими, технологические возможности производства нужных сортов под задачи конкретных регионов.

Вывод

С тех пор, как мы узнали, что 80% американцев поддерживают обязательную маркировку продуктов, содержащих ДНК, и только треть россиян точно знает, что обычные растения тоже содержат гены — любое экологическое движение, действительно работающее в интересах людей, просто обязано сосредоточить свои усилия на борьбе не с ГМО, с каких бы позиций оно их ни критикует, и не на этикетках, а на искоренении ерунды и неграмотности.

Атом — Это Страшно: атомная энергетика

Активисты

В английском языке есть такой чудесный акроним, NIMBY — Not In My Back Yard, «только не в моем дворе». Так (презрительно) называют тех, кто протестует против строительства чего-нибудь — на странице в вики 35 популярных примеров — рядом с местом, где протестующие живут.

Так вот, большая часть аргументов антиатомного активизма по части безопасности — это откровенный NIMBY-изм, когда «новую Фукусиму» прямо у них во дворе предлагают представить себе жителям условного Ульяновска, где нет ни землетрясений, ни цунами (ни японских операторов АЭС). Это, естественно, не означает, что безопасность атомной энергетики совсем не надо обсуждать, но градус алармистской риторики, как и в случае с ГМ-растениями, не пропорционален реальным угрозам.

Более интересный и осмысленный спор сторонников и противников АЭС сейчас идет вокруг сценариев развития мировой экономики и необходимости атомной энергии в светлом зеленом будущем. Анти-активисты считают, что мы вполне обойдемся только возобновляемой энергетикой, и атомная просто не понадобится и, более того, напрасно оттянет на себя необходимые инвестиции.

Какое-то время назад активно обсуждали и цитировали французское исследование о том, что в национальной атомной отрасли по каким-то причинам не работает традиционная learning curve внедрения новых технологий: атомная энергия не становится дешевле в расчете на единицу производства по мере расширения и развития ее использования. Похожие исследования есть и для США, и это звучит довольно печально на фоне постоянных сообщений о том, как быстро падает стоимость энергии из возобновляемых источников.

Ученые

World Nuclear Association, отраслевая ассоциация, насчитала три крупные аварии на АЭС (Three Mile Island, Чернобыль, Фукусима) на 16 тысяч реактор-лет работы станций в 33 странах мира. Даже если ослабить критерии «крупных» аварий и включить вообще все, ситуация все равно будет напоминать авиаперелеты, где объективная оценка невысокого риска (летать безопаснее, чем ездить в автомобиле) сильно затруднена впечатляющими последствиями его реализации в каждом случае.

Экологическая организация «Друзья Земли» как-то заказала Тиндалл-центру в Великобритании брифинг к строительству новых АЭС в стране: документ заключает, что «в целом риски безопасности, связанные с атомной энергетикой, в пересчете на мегаватт-час поставленной энергии ближе к долгосрочным рискам ВИЭ во всем жизненном цикле (от начала производства до выведения из эксплуатации) и существенно ниже, чем у угля и природного газа». Это никого не удивило, потому что, по некоторым консервативным оценкам, экономический ущерб от загрязнения воздуха станциями на ископаемом топливе только в США составляет более 360 миллионов долларов в год.

Сторонники использования атомной энергии открыто признают, что она слишком дорогая, и говорят, что сделать ее дешевле помогут только новые научные разработки, в том числе и в области переработки или захоронения отходов — для которых непросто найти поддержку вне самой атомной отрасли. На проблему, поднятую во французском исследовании, обычно отвечают, что США и Франция — это лишь 26% общего количества реакторов, и в целом картина куда более разнообразная, как и со всеми источниками энергии вообще.

По мнению критиков оптимистичных «100% ВИЭ» сценариев, кое-какие предположения в таких расчетах, мягко говоря, нереалистичны (энергоемкость падает беспрецедентно — ни у кого пока так не получалось — быстро, а объем потребления энергии и вовсе местами снижается, хотя как это реализовать, когда 1 (один) с лишним миллиард сидит без электричества в круглосуточном таком «часе Земли», не очень понятно).

Вывод

На документальный спектакль «ЧЕРНОБЫЛЬ» аудитория придет, а на документальный спектакль «Почему не падает стоимость строительства АЭС и значит ли это, что они нам и не нужны вовсе, а также Прозрачность атомной энергетики как отрасли» — вряд ли, это понятно. Но когда тема оказывается настолько токсичной и оторванной от научных аргументов, что некоторые экологи не могут публично высказать свое мнение по этому поводу из страха «расколоть движение напополам», у движения явная проблема.

Климат-контроль: глобальное изменение климата

Прежде всего: если у вас есть подозрения, что проблема воздействия деятельности человека на климатическую систему придумана на западе в рамках заговора против России (или не против России специально, а, скажем, против энергетических компаний), идите сначала почитайте первый и второй доклады Росгидромета на эту тему, основанные в том числе на обобщении наилучшей доступной информации по этой проблеме от климатологов и других специалистов. Потом почитайте еще раз, потому что одного раза мало. А потом, если хотите, почитайте сборник типичных вопросов и ответов на них от Алексея Кокорина из WWF России.

Активисты

Там, где у Межправительственной группы экспертов по изменению климата (IPCC) отдельный доклад, у активистов очень часто одно предложение: из-за влияния человека на климат у нас будет больше погодных катастроф всех сортов. Более того, гипотетические катаклизмы в будущем сильно проигрывают катаклизмам в настоящем, поэтому было бы, конечно, очень здорово, если бы можно было не пугать абстрактными прогнозами, а показать пальцем: вот оно как, изменение климата и на вашей улице. Тем более что это работает, люди меняют свои убеждения, отмыв свои дома от грязи после шторма.

Мобилизующий потенциал разрушительных ураганов, засух и наводнений для активизма настолько велик, а телевизионные картинки настолько эффектные, что даже самые стойкие экологические организации иногда не выдерживают и говорят журналистам то, что вообще-то сначала требует подтверждения публикациями в рецензируемых журналах, как это, например, было с жарой лета 2010 года (далеко не сразу разобрались, к слову).

Такие исследования требуют времени и все равно полны вероятностей и осторожных формулировок, а это неудобно, времени объяснять ведь нет. Так что пока на переговорах ООН в конце 2013 года в Варшаве все уже, кажется, решили, что тайфун «Хайянь» вызван изменением климата, научные издания скромно уточняют, что все не так однозначно.

Ученые

Насколько все сложно бывает с распутыванием причинно-следственных связей, удобно показать на примере относительно недавней статьи о наводнении в Крымске, прямо связанном с ростом температуры поверхности Черного моря, в Nature Geoscience. «Нагрев» Черного моря точно есть, но два российских автора статьи не могут сказать, кто в этом виноват, человек или естественная изменчивость — и это нормально, потому что это очень сложный вопрос, спешка в котором не даст ничего хорошего.

На самом деле американские академии наук сделали вывод о том, что, похоже, мы наконец-то можем аккуратно оценивать степень «вины» изменения климата в сегодняшних опасных погодных явлениях, опять же, в вероятностных оценках, а не «точно тебе говорю», без преувеличения в прошлом месяце. И, конечно, никто не отменял необходимость рецензируемых публикаций, воспроизводимости и так далее.

Все нуклеотиды защищены: «патенты на гены»

Активисты

На сайте Greenpeace International рядом с радикальной позицией по ГМО можно найти следующее утверждение: «Мы также выступаем против всех патентов на растения, животных и людей, а также патентов на их гены. Жизнь — это не промышленный товар». Похожей позиции придерживаются, например, «Друзья Земли», и другие организации. Активисты обоснованно ссылаются на данные о том, что на 2005 год запатентовано было 20% известных генов человека, а на 2013 — по-видимому, 41%; по их мнению, это создает барьеры для медицинских исследований и просто несправедливо.

Аргументация на уровне добра, справедливости и прав Матери-Земли смотрится особенно интересно, если учесть, что те же активисты приветствовали принятие в 2010 году Нагойского протокола о доступе к генетическим ресурсам, называя его «началом конца биологического пиратства». То есть жизнь — не промышленный товар, но доходами от ее коммерциализации хорошо бы делиться.

Ученые

Нагойский протокол — одно из тех экологических соглашений, в котором без 300-страничного гида-комментария от Международного союза охраны природы не разберешься. Если совсем кратко, он призван обеспечить «справедливое разделение» выгод от использования генетических ресурсов — всего того полезного для химии, медицины, сельского хозяйства, биотехнологий и так далее, что люди находят в природе — и доступа к ним между пользователями (преимущественно развитые страны и биотехнологические корпорации) и поставщиками (преимущественно развивающиеся страны).

Логика примерно такая: если компания А’ из страны А нашла у цветочка, который растет только в стране Б и нигде больше, какой-нибудь особенно нужный белок, страна Б, наверное, не должна оставаться как бы не при делах (а потом когда-нибудь и платить на общих основаниях за лекарственные препараты на основе этого открытия). Хотя бы уже потому, что сохранением цветочка в дикой природе, скорее всего, занимается именно она. Ученые из страны Б, наверное, должны иметь доступ к публикациям по результатам этого открытия (это к тому, что не все выгоды, которыми предлагается делиться, строго материальны).

Поскольку на эту задачу в реальности с трудом хватит букв нескольких алфавитов, общее соглашение должно создать единые правила игры, которые упорядочат эту сферу экономических и правовых отношений и покончат с «диким Западом», который там творится. Никто не удивился, впрочем, что шесть лет спустя протокол хоть и вступил в силу, но ратифицировали его почти исключительно типичные поставщики генетических ресурсов. Ни США, ни Россия, ни Китай протокол не ратифицировали. Дикий Запад тоже всегда кому-то выгоден.

Тема генетических ресурсов и защиты интеллектуальной собственности применительно к ДНК- и РНК-последовательностям — это по-настоящему сложный вопрос, требующий от спорщиков даже не научной, а юридической подготовки, не в последнюю очередь потому, что решается он в судах (а ведь есть же еще и международная торговля и TRIPS!). А на вопрос о том, действительно ли патенты мешают научным исследованиям, есть разные ответы.

Принципиальная патентуемость (patentability) естественных последовательностей нуклеотидов, встречающихся в природе, кажется, определена (нет), а дальше начинается поиск обходных путей и изучение коллизий. Хороший разбор того, что происходит в сфере «патентов на гены» по данным на 2016 год, юридические нерды могут найти в Nature Biotechnology; главный вывод в том, что все, в общем-то, уже почти бросили патентовать «гены растений, животных и людей» и переключились на более надежные «искусственные» объекты.

Вывод

Вообще-то ученые скорее не любят патенты, особенно так называемые патенты «высоко по течению» (upstream) — когда патентуется нечто настолько фундаментальное, что вообще все, кто с этой темой потом связывается, фактически вынуждены получать на это разрешение у держателя патента. (То, что эта сложность частично компенсируется наплевательским отношением ученых к патентам, — заплатка на проблеме, а не ее решение). Куда, казалось бы, еще выше по течению, чем генетическая информация, поэтому экологи и экологи-штрих в этом вопросе вполне могут занять единую позицию даже без применения зажигательной риторики о том, можно ли торговать жизнью.

Frack you: фрекинг

Активисты

Если вы никогда не видели, как горит водопроводная вода в раковине, значит, вы не интересуетесь темой добычи нефти и природного газа с помощью фрекинга (fracking), гидравлического «вскрытия» нефтегазоносного пласта закачиванием туда воды или другой жидкости под давлением. Хотя образ объятого пламенем крана для проблемы — во многом символический, университет Дьюка действительно нашел следы более сильного загрязнения колодцев метаном, этаном и пропаном вблизи мест добычи сланцевого топлива — правда, исследование потом раскритиковали за методологические недостатки. Йель ничего не нашел, как и некоторые другие университеты, и в конце концов в утечках обвинили собственно дефектные скважины, а не фрекинг.

Научный процесс методичного поиска свидетельств того, как гидроразрыв пласта вызывает пылающие краны (или, например, землетрясения), входит в противоречие с деятельностью активистов, у которых почти никогда нет времени объяснять, краны же горят.

Если добавить к этому то, что де-факто вопрос регулирования фрекинга достался небольшим муниципалитетам (никто выше уровнем очень долго не хотел к нему прикасаться), где в Штатах очень сильна прямая демократия, возник полный регуляторный карнавал, с запрещением запретов фрекинга. Это тоже NIMBY-изм во всей красе: интересно, какое количество протестующих против добычи нефти и газа уже полностью отказались от личных автомобилей и перевели свои дома на ВИЭ.

Ученые

Ожидается, что совсем скоро задачу о том, загрязняет ли фрекинг пресноводные ресурсы, окончательно решат трейсеры, безобидные соединения-маркеры, которые позволят точно установить, откуда (вплоть до конкретного производственного участка) в воду попало загрязнение. Интересно, что как минимум один стартап разрабатывает трейсеры на основе ДНК, так что если вы думали, что уж темы-то ГМО и фрекинга скрестить нельзя, у меня для вас плохие новости.

Пока же имеем отчет Агентства по защите окружающей среды (EPA) США об отсутствии каких бы то ни было научных свидетельств систематического загрязнения воды и исследование 2014 года, проведенное в Пенсильвании Министерством энергетики США (как раз с трейсерами из перфторуглеродов). Ну, допустим, они все, и чиновники, и Йель, в кармане у нефтедобытчиков, но ведь другая сторона иногда тоже ведет себя интересно: после того, как исследовательница из Цинциннати получила отрицательный результат — фрекинг, кажется, не загрязняет воду — она не получила дальнейшее финансирование от части доноров. Эта конспирологическая теория, как и все конспирологические теории, на равных «правах» в этом тексте.

Вывод

Когда против фрекинга выступают ученые, они обычно делают это с совершенно других позиций — по сути, как обыкновенные активные граждане, а не как исследователи: коль скоро мы решили, что ради борьбы с изменением климата будем агрессивно сокращать потребление ископаемого топлива, зачем мы тогда так изворачиваемся, чтобы его достать? На фрекинг уходит довольно много (и все больше) воды: с 2005 по 2014 года на добычу сланцевых нефти и газа ушло чуть меньше триллиона (1 000 000 000 000) литров воды, примерно 182 миллиарда в год в последние годы. По статистике Геологической службы США, в одном 2010 году общий объем промышленного использования воды составил около 21,97 триллиона литров, так что это, конечно, проблема, но не только фрекинга.

Выводы

У экологических активистов и ученых есть много примеров успешного сотрудничества с применением имеющейся научной информации по назначению — для информирования содержательного диалога. Благодаря Монреальскому протоколу проблему защиты озонового слоя Земли можно считать в целом решенной (именно так, а не потому что все переключились на новые страшилки; если вы лично забыли про озон и взялись разоблачать глобальное потепление, то это не значит, что ученые и активисты про него тоже забыли), ученые когда-то помогали разоблачать нарушения договоренностей о запрете промысла китов, а сейчас поддерживают полный отказ от (псевдо)научного промысла Японии. Стойкие органические загрязнители, защита лесов от неконтролируемых вырубок и пожаров, ртутное загрязнение — иногда и те, и другие отлично умеют слушать друг друга.

«Ученые доказали» — это отличная и работающая опора для экологического активизма, вот только использовать ее исключительно там, где это удобно, нельзя, как нельзя быть немножко беременной или слегка мертвым. Научный подход — как наследство, принять его частично не получится. И уж точно нельзя отказываться от неудобной правды только потому, что она неудобная и «расколет движение», и притворяться, что наука еще не сказала свое слово, когда это слово вам не нравится.

А никто и не обещал, что будет легко.