«Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии»

Мнение редакции может не совпадать с мнением автора

Каждый день мы принимаем решения: простые, сложные, иногда судьбоносные. Решаем, ставить ли лайк, подписываться или не подписываться — управляем своей жизнью сами. Но некоторые эксперименты как когнитивных, так и нейрофизиологических наук позволяют говорить, что это не совсем так. Да и здравый смысл подсказывает, что человека — часть физического мира, а значит, должны существовать законы, управляющие нашим поведением и сознанием. В книге «Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии» (издательство «Corpus»), изданной в переводе с английского под редакцией Алёны Якименко, американский нейробиолог Майкл Газзанига рассказывает, что нейронауке известно о взаимосвязи разума и мозга и как она определяет человеческое поведение. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с фрагментом, посвященным важности бессознательных процессов, которые управляют нашими поступками.

Интерпретатор

Хотя мы и понимаем, что мозг собирается из несметного количества центров принятия решений, что нейронная активность, происходящая на одном уровне организации, необъяснима на другом и что, как в интернете, здесь нет начальника, все это не перестает оставаться загадкой. Устойчивая убежденность в том, что мы, люди, обладаем собственным «я», которое принимает все решения о наших поступках, не ослабевает. Эту мощную и всепоглощающую иллюзию почти невозможно с себя стряхнуть. На самом деле, у нас нет или почти нет причин от нее избавляться, поскольку она сослужила нам добрую службу. Однако имеет смысл постараться понять, как она возникла. Как только мы разберемся, почему чувствуем себя главными, хотя и знаем, что мозг просто с небольшой задержкой транслирует нам запись о том, что делает, мы поймем, как и почему совершаем мыслительные ошибки и ошибки восприятия. В следующей главе мы также обсудим, где следует искать личную ответственность, и увидим, что она жива и здорова в нашем редукционистском мире.

Сознание: медленный путь

В детстве я провел много времени в пустыне Южной Калифорнии — среди кустарников и сухих злаков, в окружении лиловых гор, креозотовых кустов, койотов и гремучих змей. Там находился участок земли, принадлежавший моим родителям. И я сейчас еще жив потому, что в моем мозге протекают бессознательные процессы, выкованные эволюцией. В частности, я жив благодаря врожденному чувству настороженности по отношению к змеям («змеиному шаблону»), которое упоминалось в прошлой главе. Я не раз отскакивал от гремучей змеи. Но это еще не все. Я отпрыгивал также и от травы, когда она шелестела на ветру. Иначе говоря, я бросался в сторону еще до того, как осознавал, что в траве шуршит ветер, а не трещотка гремучника. Если бы я полагался только на сознательные процессы, то, вероятно, отскакивал бы реже, но был бы укушен, причем далеко не один раз. Сознательные процессы — медленные, равно как и то, что мы считаем осознанными решениями.

Когда человек идет, сенсорные сигналы от зрительной и слуховой систем поступают в таламус, нечто вроде станции ретрансляции. Затем импульсы посылаются к зонам обработки в коре головного мозга, а потом передаются лобной доле. Там они интегрируются с другими высшими психическими процессами — и, видимо, информация попадает в поток сознания, то есть человек начинает ее осознавать («Змея!»). При столкновении с гремучей змеей память воскрешает сведения о ядовитости этого животного и о последствиях его укуса — и я принимаю решение «Не хочу, чтобы змея меня кусала!», быстро прикидываю, насколько она близко и какова ее дистанция для броска, и отвечаю на вопрос: «Нужно ли мне сейчас поменять направление движения и скорость?» Да, надо отступить. Команда посылается мышцам, чтобы они принялись за работу и выполнили ее. Вся эта обработка занимает много времени, до одной-двух секунд, — и змея могла бы меня укусить, пока я еще был в раздумьях. К счастью, все это и не должно происходить. Мозг срезает путь по бессознательной тропке через миндалевидное тело, которое располагается под таламусом и следит за всем, что в него поступает. Если миндалевидное тело узнает нечто, напоминающее об опасности в прошлом, оно посылает импульс напрямую стволу мозга, который активирует реакцию борьбы или бегства и бьет тревогу. Я автоматически отскакиваю, еще не понимая почему. Я не принимал сознательного решения отпрянуть, это произошло без моего осознанного согласия. Еще нагляднее случай, когда я отскочил на ногу брата, и только тогда мое сознание наконец сработало — это не змея, просто ветер. Этот хорошо изученный, более быстрый путь — древняя реакция борьбы или бегства, отшлифованная эволюцией, — характерен, разумеется, и для других млекопитающих.

Если бы вы меня спросили, почему я отпрыгнул, я бы ответил, что подумал, будто вижу змею. Такой ответ, определенно, имеет смысл, однако на самом деле я отпрыгнул до появления осознанной мысли о змее: я ее увидел, но еще не знал об этом. Мое объяснение основывалось бы на информации, полученной сознанием уже задним числом, — на фактах, что я отскочил и что увидел змею. Реальность же состоит в том, что я отпрыгнул задолго (в миллисекундах) до того, как отдал себе отчет о змее. Я не принимал осознанного решения отскочить и не осуществлял его затем сознательно. Мой ответ на ваш вопрос в каком то смысле был конфабуляцией: я придумал рассказ о событии прошлого, веря в его истинность. Подлинная причина моего прыжка — автоматическая, бессознательная реакция на чувство страха, которое было запущено миндалевидным телом. Я выдумал объяснение произошедшему событию по той причине, что человеческим мозгом движет установка выявлять причинно-следственные связи. Он стремится находить объяснение событиям, собирая разрозненные факты. Факты, с которыми моему сознательному мозгу пришлось работать, — что я увидел змею и что я отпрыгнул. Он не зафиксировал, что я отпрыгнул до того, как осознал встречу со змеей.

В этой главе нам предстоит узнать нечто странное о самих себе. Когда мы беремся объяснять свои поступки, у нас в голове всегда возникают истории, выдуманные задним числом, с использованием запоздалых наблюдений, без доступа к бессознательным процессам. Мало того, наш левый мозг немного жульничает, стараясь подогнать данные под правдоподобный рассказ. И только когда история слишком сильно отклоняется от фактов, правое полушарие сдерживает левое. Все подобные объяснения строятся на том, что попадает в наше сознание, но в действительности поступки и чувства случаются прежде, чем мы их осознаем, и большинство из них — результат бессознательных процессов, которые никогда не будут упомянуты в наших историях. Таким образом, слушать, как люди объясняют свое поведение, интересно, а в случае политиков и забавно, но зачастую это пустая трата времени.

Айсберг бессознательного

Осознание требует времени, которым мы не всегда располагаем. Наши предки были теми, кто быстро реагировал в опасных для жизни ситуациях или в ситуациях конкуренции; медлительные же жили недостаточно долго, чтобы оставить потомство, и потому не стали прародителями. Можно легко продемонстрировать различие в скоростях автоматических реакций и тех, при которых в процесс вмешивается сознание. Если я посажу вас перед экраном и предложу нажимать на кнопку всякий раз, как вы видите вспышку, после нескольких попыток вы сможете выполнить такое задание за 220 миллисекунд. Если же я попрошу вас делать это чуточку медленнее, скажем, за 240–250 миллисекунд, вы не сумеете. Ваша скорость снизится более чем вдвое — приблизительно до 550 миллисекунд. Поскольку сознание работает с меньшей основной скоростью, как только вы его подключаете, ваш сознательный контроль быстроты реакции занимает больше времени. Вероятно, вам это уже знакомо. Вспомните, как вы занимались на фортепиано или на любом другом инструменте и разучивали музыкальное произведение. Когда вы хорошо отрабатывали какую то часть, ваши пальцы могли прямо таки порхать, пока вы не ошибались и сознательно не пытались исправить то, что сделали не так. В тот момент вы даже едва могли вспомнить, какая нота шла следующей. Вам было проще начать играть произведение заново и надеяться, что пальцы самостоятельно преодолеют трудный участок. Вот почему хорошие преподаватели предупреждают своих учеников, чтобы те не останавливались, когда делают ошибку во время концерта, а просто продолжали играть, чтобы автоматические движения оставались автоматическими. То же справедливо и в спорте. «Не думай об этом штрафном броске, просто кидай, как ты делал сотни раз на тренировках!» «Заклинивание» происходит, когда сознание вступает в игру и все затормаживает.

Естественный отбор поощряет бессознательные процессы. Быстрота и автоматизм — вот залог успеха. Сознательные процессы дорого обходятся: они требуют не только много времени, но и много памяти. Неосознаваемые процессы, наоборот, протекают быстро и на основе правил. Яркие примеры таких процессов легко продемонстрировать с помощью оптических иллюзий. Наша зрительная система регистрирует определенные сигналы и автоматически подстраивает под них наше восприятие. Посмотрите на два стола на рисунке (на нем представлена так называемая иллюзия повернутых столов, автор которой — Роджер Шепард): они совершенно одинаковые по форме и площади. Никто не верит! Кстати, когда эту картинку помещают в учебник по психологии, студенты вырезают изображения столов, чтобы убедиться, действительно ли они полностью накладываются друг на друга. Ваш мозг вычисляет и вносит в восприятие поправки, приспосабливаясь к визуальной информации об ориентации столов, — и вы не в силах ему воспрепятствовать. Даже после того, как вы вырежете столешницы, наложите их друг на друга и убедитесь, что они абсолютно одинаковых размеров, вы не сможете сознательно изменить зрительный образ так, чтобы столы стали казаться одинаковыми. Таким образом, когда некие стимулы обманом заставляют вашу зрительную систему создать иллюзию, а вы понимаете, что вам морочат голову, иллюзия все равно не исчезает. Та часть зрительной системы, которая ее вызывает, невосприимчива к корректировкам, основанным на осознанном знании*.

*

Некоторые убедительные иллюзии, однако, могут не влиять на поведение. Например, демонстрируя знаменитую иллюзию Мюллера-Лайера, людей просят показать пальцами длину линий, обрамленных с обоих концов стрелками, которые обе направлены либо внутрь, либо наружу (см. рисунок на странице 96). Хотя стрелки могут изменять воспринимаемую длину отрезка и обманывать глаз (все, как правило, говорят, что линия с «остриями» на концах короче), люди не вносят соответствующую корректировку в расстояние между пальцами. Рука не оказывается обманутой. Значит, процессы, определяющие внешнее поведение, изолированы от тех, которые обусловливают восприятие. Так, зрительно-моторный процесс, отвечающий на визуальный стимул, может проходить независимо от восприятия этого же стимула в тот же самый момент. Однако все меняется, когда подключается сознание. Если попросить человека показать длину отрезков пальцами только после того, как пройдет немного времени, он сделает поправку и покажет разную длину.

При этом стимулы, воспринятые не сознательно, могут влиять на поведение. Например, в одном французском исследовании Станислас Дехан и его коллеги в течение короткого времени (43 миллисекунды) показывали участникам эксперимента какое либо простое число, записанное цифрами или словом, в качестве стимула, который оказывает воздействие на последующие реакции. За ним следовали маскирующие стимулы — два бессмысленных набора цифр. Добровольцы не могли ни достоверно сказать, присутствует ли то простое число в случайных последовательностях, ни выделить его из них. Иными словами, ключевое число или слово не попадало в их сознание. Затем участникам высвечивали целевое число и предлагали нажать на кнопку одной рукой, если оно больше пяти, и другой, если меньше. В том случае, когда числа — и первое простое, и целевое — были оба меньше либо больше пяти, скорость реакции испытуемых была выше. C помощью методов визуализации мозга исследователи показали, что первое число, которое никогда не достигало сознания и проходило незамеченным, на самом деле активизировало моторную кору. Если вспомнить еще и наблюдение, что стимулы, не воспринимаемые сознательно, могут вызвать устойчивые перцептивные постэффекты3, становится очевидным, что значительная часть работы мозга проходит вне сферы осознанного понимания и контроля. («Мой мозг заставил меня сделать это!») Итак, системы, встроенные в наш мозг, осуществляют свои операции автоматически, когда сталкиваются со стимулом в своем поле деятельности, часто без нашего осознанного понимания.

Автоматичность может быть также приобретена. Она приходит с практикой. Наряду с игрой на музыкальных инструментах другой пример — печатание на клавиатуре. Если вы хорошо натренировались, то можете набирать текст, даже не думая об этом. (И каждый из нас встречал несколько таких книг!) Однако, если я спрошу, где на клавиатуре находится буква «в», вам придется остановиться и задуматься. Это долгий процесс. Работа «на автомате» куда более эффективна. Автоматизированные процессы — вот что делает нас экспертами. Рентгенологи, анализирующие маммограммы, делают это тем точнее и быстрее, чем больше маммограмм изучили. Система распознавания образов в их мозге натренировалась и уже автоматически узнает тени патологических тканей. Люди становятся экспертами, развив способность автоматически распознавать образы, значимые в определенной области деятельности.

Подробнее читайте:
Газзанига, Майкл. Кто за главного? Свобода воли с точки зрения нейробиологии / Майкл Газзанига; пер. с англ. Алёны Якименко. — Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2021. — 272 с. (Книги Политеха).

Нашли опечатку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.