«Пересекая границы: модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе»

В 1917 году в Москве была основана Социалистическая академия общественных наук, позже переименованная в Коммунистическую академию. Новое учебное заведение должно было стать воплощением постлиберальной философии и действовало в традиционной для того времени оппозиции партия — интеллигенция. В книге специалиста по российской истории позднеимперского и советского периода Майкла Дэвида-Фокса «Пересекая границы: модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе» рассказывается, как на протяжении десяти лет Комакадемия конкурировала со старой академией в Ленинграде за статус главного учебного заведения в стране. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным борьбе и своеобразному симбиозу двух академий в 1920-е годы.

Агрессивный симбиоз: вражда и подражание в 1920-е годы

Главной причиной конкуренции между Социалистической академией и Академией наук была символическая и бюрократическая борьба за статус. До 1925 года, хотя формально старая академия и подчинялась Наркомпросу РСФРС, партийные ученые жаловались, что она обладала скорее всесоюзным (а не республиканским) статусом ввиду своей необычайной независимости. Но рассмотрение Политбюро этого вопроса в тот год обернулось «повышением» прежней академии: она стала официально подчиняться Совнаркому и получила название «Советской» как всесоюзная организация. Еще большее раздражение вызвало официальное присвоение Академии наук статуса «высшего ученого учреждения» в стране.

Однако за кулисами руководители Коммунистической академии активно предпринимали усилия, чтобы удержать официальные позиции, и Покровский заручился поддержкой Авеля Сафроновича Енукидзе, видного партийного деятеля, в 1920-е годы вовлеченного в постоянную борьбу партийной интеллигенции за преобразование советской науки. В 1925 году Енукидзе, секретарь Центрального исполнительного комитета, не только возглавил главную комиссию по контролю деятельности Академии наук (об этом ниже), но и вошел в состав Коммунистической академии как член нового Института советского строительства. Эта организация, задуманная как исследовательское подразделение Рабоче-крестьянской инспекции, для Коммунистической академии была важным шагом к упрочению своей полезной для государства функции. Покровский заручился вмешательством Енукидзе, чтобы обеспечить статус «высшего ученого учреждения» и партийной академии. Коммунистической академии удалось добиться для себя аналогичного всесоюзного статуса в 1926 году. Для руководителей Коммунистической академии не было тайной, что подобная партийно-государственная привилегия, если только добиться ее, могла оказаться решающей в любых столкновениях с «буржуазной наукой».

Академия наук, в свою очередь, пыталась подчеркнуть свое положение высшего научного учреждения, акцентируя свою традиционную и историческую роль в высших сферах академической среды. Владимир Вернадский, первым заговоривший об изучении биосферы, стал председателем комитета по истории науки, выразившего обеспокоенность сохранением традиций и культурного значения академии. «Больше всего Академия стремилась продемонстрировать, что именно она являлась главным двигателем развития научной мысли в России, а также наиболее значимым для мировой науки учреждением в российской академической среде».

Между двумя академиями — старой, находившейся в Ленинграде, который был не только окном в Европу, но и средоточием беспартийной интеллигенции в 1920-е годы, и другой, расположенной в Москве, центре власти и мировой революции, — возникло негласное разделение труда, которое в чьих-то глазах могло оправдывать их сосуществование. В сферу влияния Коммунистической академии вошли марксистские социальные науки (включавшие в себя более узкие дисциплины, изучающие труд, социализм и что бы то ни было с очевидным социологическим, экономическим или философским уклоном), современные исследования в областях, по сути не являющихся марксистскими (таких, как литература и история), и консультации по вопросам, которые воспринимались именно как политические и стратегические (а не технические или научные). Консультирование партийных и государственных органов — тенденция, игравшая все более значительную роль, — составляла часть работы академии, в особенности Института советского строительства, сельскохозяйственного отдела и Института мировой экономики и политики.

Сфера интересов Академии наук в 1920-е годы, безусловно, изменилась под влиянием претендовавшей на социальное направление партийной науки. «Центр тяжести» научного поиска старой академии в послереволюционный период медленно перемещался от гуманитарных наук к естественным, и в этой области предпринимались серьезные усилия для расширения прикладного знания. Ее гуманитарные подразделения, поскольку она не должна была вторгаться на марксистскую территорию, занимались эпохами, далекими от современности, узкоспециальными или вспомогательными исследованиями, о чем свидетельствуют ее знаменитые археологические и этнографические экспедиции. Первый советский устав академии наук, разработанный в 1927 году при участии руководителей Коммунистической академии, содержал отсылку к «научным дисциплинам, входящим в круг ее [старой академии] ведения», и академики считали эту фразу указанием на то, что им не полагается затрагивать области, близкие к марксизму.

Однако некоторые тенденции нарушали это удобное разделение обязанностей. Хотя после 1917 года советская власть, выделяя средства на развитие Академии наук, старалась поощрять ее физико-математическое направление, продолжительный переход академии к естественным наукам едва ли можно назвать гладким. Два гуманитарных отдела — русского языка и словесности и историко-филологический — изображались партийными учеными как главная институционально-идеологическая угроза и в 1927 году были объединены.

Более того, после 1923 года Коммунистическая академия сама вторглась в область естественных наук, косвенно угрожая тем самым мирному сосуществованию двух академий и пытаясь расширить сферу влияния марксистской методологии, перенеся ее на нетронутую почву. Хотя Коммунистическая академия оставалась слабой в естественных науках — и столкнулась с серьезными проблемами даже в процессе поиска компетентных марксистов, которых можно было бы привлечь к работе в ее подразделениях, занимавшихся естественными и точными науками, Обществе биологов-марксистов и Институте высшей нервной деятельности, — ее действия в этом направлении имели большое политическое и идеологическое значение. Когда в 1927 году на заседании президиума академии прозвучало предложение передать Институт высшей нервной деятельности Наркомздраву, Покровский убежденно заявил, что какие-либо признаки неудачи в области естественных наук чересчур обрадуют всесоюзную академию наук и подобные учреждения, и от этой мысли отказались. В отчете для внутреннего пользования Покровский подчеркивал, что Комакадемия «не есть… учреждение только обществоведческое, это есть несомненный (и довольно уже зрелый) зародыш Коммунистической Академии Наук. <...> Академия… должна работать „во всех отраслях знания“. Попытки сузить в чем-либо работу академии в этом отношении были бы попытками определенно ослабить значение этого „научно-методологического центра“. И так как центр у всякой окружности бывает только один, то из этого вытекает, не будем бояться слов, известная монополия нашей академии на руководство партийно-научной работой во всесоюзном масштабе».

Конкурентный симбиоз двух академических лагерей в 1920-е годы также наложил заметный отпечаток на то, что можно назвать научной идеологией каждой из сторон, — идеи и представления о роли и задачах науки и ученых. Октябрьская революция отбросила большую часть академиков, чьи взгляды сформировались в рамках дореволюционной академической культуры, из умеренно левого политического крыла в правое. При царском режиме движение за независимость академии было связано с освободительным движением и идеалами социального служения. Но в той борьбе, которая велась в научных кругах через пять лет после 1917 года, противниками тех, кто отстаивал независимость академии, оказались самопровозглашенные носители прогресса и лидеры масс. На фоне большевистских высказываний о политической и даже классовой природе знания (которые касались прежде всего социальных наук, но не ограничивались ими) и настойчивых требований к естественным наукам ориентироваться на практическое применение исследовательская деятельность ради нее самой и ради чистой науки приобрела черты инакомыслия.

Подробнее читайте:
Дэвид-Фокс, М. Пересекая границы: модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе / Майкл Дэвид-Фокс; пер. с англ. Татьяны Пирусской. — М.: Новое литературное обозрение, 2020. — 464 с