Повлияла ли смена диеты на язык?

Исследование не заканчивается после публикации научной статьи. Статья может вызвать критику, возражения, замечания со стороны других ученых. Так, в частности, произошло с исследованием, о котором мы написали обычную новость. Новость попалась на глаза российскому лингвисту Александру Пиперски, и выводы авторов исходной работы показались ему недостаточно обоснованными. Пиперски обратился в журнал Science, на страницах которого вышла исходная статья, и журнал принял его замечания к публикации. Мы же приводим русскую версию этого письма.

В середине марта в журнале Science вышла статья Дамиана Бласи, Стива Морана и др., в которой прослеживается связь между человеческим прикусом и звуковыми системами языков мира. Авторы доказывают, что распространению губно-зубных звуков (т. е. звуков типа [v] и [f]) способствовало изменение прикуса: сейчас верхние резцы у нас обычно перекрывают нижние (так называемый «орогнатический прикус»), и поэтому приближать нижнюю губу к верхним зубам нам удобнее, чем нашим предкам, у которых верхние резцы располагались прямо над нижними (так называемый «прямой прикус»). Изменение прикуса, в свою очередь, связано с изменениями в хозяйстве: распространение мягкой пищи снизило нагрузку на челюсти.

Исследование Бласи, Морана и др. подходит к вопросу сразу с нескольких сторон. Они доказывают, что с точки зрения механики и физиологии произносить [v] и [f] с орогнатическим прикусом легче. Более того, при таком прикусе велика вероятность случайно произнести [v] вместо [b] и [f] вместо [p]. Также авторы показывают, что в современных языках охотников и собирателей губно-зубных звуков чаще всего нет, а в языках народов с производящим хозяйством они чаще всего есть (на картах отсутствие губно-зубных обозначено голубым цветом, а наличие — оттенками коричневого).

Однако у традиционного лингвиста, который знакомится с этими данными, сразу возникает пожелание: покажите же общество, которое стало есть мягкую пищу и из-за этого начало говорить [v] и [f]. Чтобы ответить на этот вопрос, Бласи, Моран и др. обращаются к истории индоевропейских языков — самой надежно документированной языковой семьи мира. Правда, именно эта часть статьи вызывает особенно много вопросов с лингвистической точки зрения.

Авторы разбирают, какие звуки праиндоевропейского языка (на нем говорили 6–8 тысяч лет назад) перешли в губно-зубные в языках потомках, и показывают, что количество губно-зубных сильно возросло. Это утверждение неоспоримо, поскольку в традиционной реконструкции праиндоевропейского языка губно-зубных согласных вообще нет: есть только губно-губные [p], [b], [b^h] (= [b] с придыханием) и [w]. Но способ, которым авторы доказывают рост числа губно-зубных, кажется не вполне корректным: по историческим грамматикам индоевропейских языков они находят в том числе и единичные примеры перехода звуков в [f] и [v] — например, переход индоевропейского [b] в [f] в шведском подтверждается примерами из одной рукописи, написанной около 1500 года, хотя в шведском языке в целом такой переход не происходит. Есть риск, что для любого звука при таком жадном поиске окажется, что его частотность по сравнению с праиндоевропейским языком увеличилась.

Еще одна проблема состоит в том, что [f] и [v] часто возникают в рамках более общих процессов, когда взрывные звуки ([p], [t], [k], [b], [d], [g]) переходят в щелевые ([f], [θ] как th в английском think, [x] как русское х, [v], [ð] как th в английском the, [ɣ] как украинское г). А если в языке происходит сразу комплекс изменений типа [b] > [v], [d] > [ð] и [g] > [ɣ] (так, например, случилось в греческом), неясно, какую роль в этом играет прикус: может быть, [b] стало превращаться в [v] и это повлекло за собой изменение двух других согласных, что подтверждает гипотезу Бласи, Морана и др.? А может быть, это именно изменение взрывных в щелевые, с прикусом напрямую не связанное? Если же отбросить такие примеры комплексных изменений, переходов звуков в губно-зубные станет гораздо меньше.

Но если отвлечься от сомнений в индоевропейских примерах, статистические данные по типам обществ и наличию губно-зубных в их языках представляются вполне убедительными. Надо только надеяться, что авторам удалось правильно сделать поправки на географию и генеалогическую классификацию языков: даже по карте хорошо видно, что можно описать эту картину и по-другому и просто сказать, что в Австралии и Северной Америке губно-зубных мало, а в Европе и Африке много. Единственно правильного способа делать такие поправки не существует, но то, как с этим справляться, в лингвистике сейчас активно обсуждается — в том числе и членами авторского коллектива этой статьи.

В целом же это исследование приближает нас к пониманию того, как язык связан с условиями окружающей действительности. И хотя большинство лингвистов осознанно или неосознанно придерживаются идеи, что «единственным и истинным объектом изучения лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя» (этой фразой завершается знаменитый «Курс общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра), прорывы за пределы языка очень важны: их начали совершать в середине XX века в рамках изучения гипотезы лингвистической относительности, затем продолжили в исследованиях по социолингвистике, а сейчас активно совершают в ходе типологических исследований, основанных на данных большого количества языков мира, находя корреляции между лингвистическими явлениями и явлениями из совсем других сфер — например, между звуковыми системами и прикусом.