Годовалые дети распознали в иностранном языке средство коммуникации
Маленькие дети уже в возрасте одного года способны понять, что главная цель незнакомого им языка — коммуникация. К таким выводам пришла американский психолог, наблюдая за реакцией детей на бессмысленные фразы, построенные по правилам, просодически и фонотактически отличным от их родного языка. Результаты эксперимента описаны в журнале Cognition.
Обычно для исследования способности детей понимать разницу между двумя объектами одной категории используют экспериментальную парадигму привыкания. Ребенка в течение некоторого времени учат соотносить две пары стимулов (например, резиновый мячик и звук хлопка), а затем показывают ему другой визуальный стимул (иногда — в паре со старым). В случае, если ребенок дольше смотрит на новый стимул, который не может связать с парой, соответствующей старому стимулу, можно утверждать, что ребенок понимает разницу между стимулами.
Младенцы способны понимать главную функцию языка (язык как средство коммуникации) уже в полугодовалом возрасте — еще до того, как сами учатся говорить. Психолог из Нью-Йоркского университета Афина Вулуманос (Athena Vouloumanos) использовала парадигму привыкания, чтобы выяснить, способны ли дети распознать средство коммуникации так же эффективно в неродном языке.
Эксперимент, в котором приняли участие 62 ребенка из англоговорящих семей, проходил следующим образом. На столе стоят два предмета (красная воронка и небольшая синяя доска), один из которых первый экспериментатор берет в руки и держит несколько секунд. Затем первый экспериментатор исчезает за ширмой и появляется второй: он, в свою очередь, поднимает и рассматривает оба предмета. После этого за ширмой вновь появляется первый экспериментатор (ширма открыта не полностью: видно только верхнюю половину лица экспериментатора), смотрит на оба предмета, а затем на второго экспериментатора и просит его подать предмет. Второй экспериментатор, в свою очередь, может поднять либо тот предмет, который «заинтересовал» первого («правильный»), либо другой («неправильный»).
В качестве просьбы подать предмет первый экспериментатор использовал несуществующие, но фонетически правильные фразы на одном из трех языков: родном для детей английском («Tiv lee kuh blicket»), русском («Я хочу влиздрю») и испанском («Da me la ñepa»). Русский язык отличается от английского фонотактически (по тому, какие сочетания согласных и гласных звуков доступны языку), а испанский — просодически (по суперсегментным единицам языка: тону, интонации, ударению, протяженности звуков и слогов): такой выбор языков позволяет избавиться от предположения о том, что дети будут «понимать» язык на основе того, что он фонетически похож на их родной. Бессмысленные фразы, в свою очередь, были использованы для того, чтобы избавиться от вероятности того, что ребенок будет лучше понимать свой родной язык, английский, потому, что используемые слова уже ему знакомы. В качестве контрольного условия фраза на английском была не артикулирована (промямлена).
Результаты эксперимента показали, что дети смотрят на «неправильный» объект (то есть тот объект, который первый экспериментатор не выбирал) значительно (p < 0,05) дольше, чем на «правильный», причем даже в тех ситуациях, когда просьба была произнесена не на их родном языке.
При отсутствии артикуляции фразы разницы между временем наблюдения за двумя разными предметами не было. Это позволяет сделать вывод о том, что младенцы в действительности понимают, что любой язык — это средство для коммуникации: получения и передачи новой информации. При этом, как отмечает сама автор, это понимание не обязательно может быть перенесено на другие языки, и в будущем необходимо использовать в схожих экспериментах языки с еще более отличающейся фонетикой: например, языки с кликсами (щелкающими согласными), такие как банту, распространенные на территории Африки.
Ученые также изучают понимание маленькими детьми и других аспектов языка. Например, в нашей заметке вы можете узнать о том, как способность соотносить предмет с его значением появляется уже в возрасте полугода.
Елизавета Ивтушок
И не повысили чувство безопасности
Патрулирование опасных районов в городе Кали (Колумбия) военной полицией не только не снизило уровень преступности в них, но и не повысило чувство безопасности у местных жителей. Кроме того, как сообщается в статье журнала Nature Human Behaviour, после ухода военных уровень преступности даже увеличился. Правительства стран с низким и средним уровнем дохода часто полагаются на вооруженные силы для усиления защитной функции полиции. Такой подход «железного кулака» особенно распространен в Латинской Америке — регионе с самыми высокими показателями государственного насилия. Существующая концепция того, что патрулирование полицией должно отпугивать преступников, в латиноамериканских странах часто не работает из-за того, что полиция плохо обучена и оснащена, коррумпирована и сама может быть причастна к организованной преступности. В связи с этим лучше обученная армия с большей подотчетностью выглядит как рабочий способ снизить преступность, к тому же военные пользуются большим уважением у населения, нежели полиция. Однако существует мнение, что присутствие военных в опасных районах может, наоборот, повышать преступность, поскольку организованные преступные группы могут жестко реагировать на них. Кроме того, противники «железного кулака» сетуют на то, что военные не обучены методам работы с мирным населением, из-за чего велик риск нарушения прав человека. Роберт Блэр (Robert Blair) из Брауновского университета и Майкл Вайнтрауб (Michael Weintraub) из Андского университета исследовали, как изменился уровень убийств в Кали — третьем по величине городе Колумбии. В 2018 году (за год до начала исследования) показатель убийств составлял 46,7 на 100 тысяч жителей. Это вдвое выше, чем в Медельине — втором городе государства, — и втрое больше, чем в столице Боготе. В ответ на это правительство страны организовало ночное военное патрулирование (Plan Fortaleza) в двух коммунах с самыми высокими показателями убийств в городе. Ученые оценивали динамику изменения уровня убийств в разных районах города после этого решения и сравнивали эффективность военного патрулирования с обычным полицейским патрулированием. Для этого они запрашивали данные у мэрии города, военного начальства и общественных организаций. Всего в выборку попало 1255 кварталов, из которых 214 патрулировала военная полиция, 765 располагались рядом с ними, а 275 патрулировала обычная полиция. Анализ не показал достоверных доказательств того, что план Форталеза снизил распространенность убийств (р = 0,934). Также ученые не нашли свидетельств того, что военные патрули снизили преступность в смежных кварталах (р = 0,212). После ухода военных преступность только увеличилась (р = 0,029). В среднем увеличение составило 69 процентов по сравнению с контрольными кварталами, то есть в кварталах военного патруля стало на 24 преступления больше. Согласно плану Форталеза все патрулирования проводились по вечерам и ночью в будние дни. Нет достоверных свидетельств снижения преступности в исследуемых и смежных с ними кварталах в эти часы и дни. Ученые дополнительно опросили 10000 человек — жителей исследуемых кварталов — о том, становились ли они или члены их семьи жертвами любого из десяти преступлений: вандализма, вооруженного ограбления, кражи со взломом, угона автомобиля, убийства, покушения на убийство, деятельности банд, домашнего насилия или вымогательства. Ученые не обнаружили доказательств того, что военные патрули снизили уровень этих преступлений ни вовремя, ни после своей работы. Кроме того, людей спрашивали о том, чувствуют ли они себя в безопасности, разговаривая по смартфону или прогуливаясь по кварталам днем и ночью, и насколько они обеспокоены тем, что могут стать жертвами насильственных или ненасильственных преступлений в ближайшие две недели. Респондентов также спросили о мерах предосторожности, которые они принимали из-за страха перед преступлениями в предыдущем месяце, включая отказ от общественного транспорта, пребывание дома по ночам, смену школы или работы, а также запрет детям играть на улицах или посещать школу. Владельцев бизнеса также спросили, закрывали ли они свои предприятия, меняли ли график работы или нанимали частных охранников из-за страха перед преступлением. Ученые не нашли доказательств того, что военное патрулирование повышало чувство безопасности у населения, хотя владельцы бизнеса чувствовали себя немного безопаснее. Однако исследователи зафиксировали снижение числа свидетельских сообщений о насилии со стороны представителей власти: практически не наблюдалось случаев нарушения прав человека со стороны военных. В то же время в контрольных кварталах люди сообщали о большем числе злоупотребления полномочиями и оскорблений со стороны полиции. Ученые приходят к выводу, что военная полиция в Кали была в лучшем случае неэффективной, а в худшем — контрпродуктивной. Они не находят доказательств того, что план Форталеза снизил преступность как по административным данным, так и по данным опроса, а даже, наоборот, повысил ее после своего окончания. Кроме того, военная полиция не улучшила восприятие безопасности, за исключением, возможно, владельцев бизнеса. В связи с этими выводами авторы призывают признать концепцию «железного кулака» неэффективной и не заслуживающей затрачиваемых на нее ресурсов. Исследователи считают, что необходимо разработать иные тактики и стратегии работы в городах и районах с высоким уровнем преступности. О том, как статистические модели помогают полицейским предсказывать преступления, можно прочитать в нашем материале «Она предсказала убийство».
