Ученые разрешили не искать логику в грамматике английского языка

Лингвисты и биологи из Пенсильванского университета (США) впервые применили методы популяционной генетики для оценки роли случайности в эволюции языка. На примере трех грамматических явлений они проверили, прослеживаются ли за изменениями в языке закономерности, и выяснили, что многие грамматические новшества могут возникать случайно, а не под влиянием лингвистических законов. Результаты исследования опубликованы в журнале Nature.

Подобно живым организмам, языки непрерывно эволюционируют. Например, как только значительная часть носителей начинает говорить «обеспече́ние безопасности» (вместо «обеспе́чение») или «я скучаю по вам» (вместо «по вас»), можно констатировать, что в русском языке появилась новая форма, и заносить ее в словарь. Сперва она становится вариантом нормы, а потом может и вовсе вытеснить прежний вариант. Правда, далеко не всегда можно с уверенностью сказать, почему победила новая форма. Объяснение может, например, звучать так: слово X стали произносить иначе по аналогии с похожим словом Y, или чтобы его было легче выговорить, или потому что забыли его историю. В XVII веке слово «юбка» писали через букву «п», а мы почему-то пишем «б». Иногда эволюция языка подбрасывает лингвистам загадки наподобие того, зачем у людей от воды сморщиваются пальцы. У биологов до сих пор нет однозначного ответа на вопрос, как это приспособление может способствовать выживанию нашего вида. Вероятно, некоторые вещи вовсе не имеют рационального объяснения.

Примерно к такому выводу пришли американские ученые, которые проверили, можно ли ряд изменений в английской грамматике списать на случайные колебания. Чтобы оценить возможный масштаб таких колебаний, лингвисты воспользовались моделью Фишера — Райта, которую они позаимствовали из инструментария популяционной генетики. Эта модель описывает динамику соотношения двух вариантов одного гена в популяции с конечной численностью особей без учета мутаций, миграций и естественного отбора. Таким образом, она воспроизводит эффект дрейфа генов, то есть изменения частоты генов в популяции по случайным причинам, не связанным с приспособлением к среде.

Представим, что у каждого носителя русского языка есть особый «ген ноля», который имеет два варианта. Один из них заставляет человека говорить и писать «ноль», а другой — «нуль». Успешные люди передают свой ген ноля следующему поколению. Можно предположить, что со временем один из вариантов закрепится, а второй вымрет и сохранится только в качестве реликта в устойчивых выражениях, таких как «счет ноль-ноль» и «я на нуле». Модель Фишера — Райта позволяет оценить, как соотношение популярности слов «ноль — нуль» может колебаться по случайным причинам, не связанным с приспособлением языка к нашим нуждам. Предложенный метод можно использовать для проверки различных теорий возникновения новшеств в языках. Он дает возможность сформулировать нулевую гипотезу, которая сводит изменения к случайным колебаниям. Лишь в тех случаях, когда удается ее опровергнуть, имеет смысл искать в языке логику.

Американские лингвисты опробовали свой метод на трех языковых явлениях. Одно из них — неправильные глаголы. То, что в английском до сих пор остались нерегулярные формы (to build — built, а не builded, хотя в конце XIX века и этот вариант был распространен), психологи объясняют склонностью людей неосознанно «зарифмовывать» форму прошедшего времени с распространенными неправильными глаголами. В результате на фоне других глаголов со сходным звучанием, таких как to hit — hit, to slit — slit, to split — split, повышается частотность глагола-рифмы, например to quit — quit (не quitted). То есть наличие одних неправильных форм консервирует другие, не давая всем глаголам стать правильными.

Чтобы проверить эту теорию, ученые использовали корпус, в который вошли тексты на американском варианте английского языка общим объемом 400 миллионов слов, написанные с 1810 по 2009 год. Лингвисты сопоставили динамику употребления 36 неправильных глаголов и зарифмованных с ними форм. Оказалось, что в ряде случаев изменения вполне могут быть вызваны случайными колебаниями, зато для шести глаголов (в том числе to light — lit, to dive — dove) принятое объяснение не только статистически подтверждается (p < 0,05), но и уточняется. Так, выяснилось, что форма dove (вместо dived) обрела вторую жизнь на фоне резкого роста популярности созвучного глагола to drive — drove («водить») после изобретения автомобиля, а глагол «венчаться», to wed — wed (вместо wedded) вопреки прогнозам становится все более неправильным (p = 0,08).

Помимо неправильных глаголов авторы исследовали структуру английских отрицаний. В XII веке они строились так же, как современные русские: Ic ne secge, то есть дословно: «Я не говорю». Но уже в XIV веке отрицательная частица в обязательном порядке дублировалась: I ne seye not, как если бы мы сказали по-русски: «Я не говорю ничего». Кстати, именно так строятся отрицания на письме в современном французском: Je ne dis pas. Но устная речь эволюционирует быстрее, чем письменная, и сегодня среднестатистический француз скорее опустит первую отрицательную частицу и скажет: Je dis pas (без ne). Именно этот процесс произошел в английском языке примерно в XVI веке, когда отрицание I ne seye not перешло в I say not.

Авторы проанализировали пять тысяч отрицаний из массива текстов XII–XVI веков и пришли к выводу, что появление в английском языке отрицательной частицы — «дублера» и поздне́е отмирание первой из двух частиц не вызваны случайными колебаниями (p < 0,05). Одно из предложенных объяснений описанного явления состоит в том, что двойное отрицание изначально делает высказывание более веским: «Я не говорю ничего!», но со временем носители начинают использовать его без повода и две отрицательные частицы становятся нормой. Затем та из них, что быстрее проговаривается, отпадает за ненадобностью, чтобы было проще произносить.

Третьим языковым явлением, которое проанализировали исследователи, стало использование вспомогательного глагола do в настоящем времени. Как видно из динамики структуры отрицания, вспомогательный глагол там попросту отсутствовал. Лингвисты проверили, могло ли его появление в отрицательных и других типах предложений быть вызвано случайностью, при помощи корпуса из более тысячи текстов XII–XX веков общим объемом семь миллионов слов. Нулевая гипотеза была отвергнута в случае отрицаний (p = 0,005) и «повелений» (p = 0,003) — I do not say и Do not say, — но не вопросов. Эти результаты опровергают выдвинутые ранее предположения, что вспомогательный глагол стал употребляться во всех типах предложений одновременно. Авторы предлагают альтернативное объяснение: сначала случайные колебания способствовали закреплению do в вопросах, а затем имела место направленная адаптация отрицаний и повелений под новую схему. Предполагается, что носителям было легче оперировать таким набором аналогичных конструкций, а не использовать вспомогательный глагол только в вопросах.

С одной стороны, исследование показывает, что роль случайных процессов в возникновении новых слов и грамматических структур недооценивается. Не все изменения продиктованы стремлением говорить более кратко, понятно и не напрягая память. С другой стороны, предложенный метод позволяет показать, что некоторые направленные изменения в языке едва ли могли произойти сами собой. В этих случаях имеет смысл рассуждать, почему язык адаптировался под нужды носителей тем или иным образом. Подвергнув предложенные объяснения статистической проверке, мы можем подтвердить их значимость и понять, какие законы заставляют нас делать неосознанный выбор, когда мы говорим «он» или «оно» про кофе или ставим ударение в словах вроде «звонит».

Если вы хотите узнать о том, как употребление отдельных слов и синтаксических структур может повлечь за собой рост их частотности не на протяжении столетий, а в масштабе одного короткого разговора, вас могут заинтересовать результаты этого исследования.

Николай Посунько