День науки

Восьмого февраля на государственном уровне отмечается день российской науки, и это повод для того, чтобы задуматься: а в каком состоянии сегодня она пребывает? Мы решили обратиться к результатам недавно проведенного опроса среди граждан России, а также задали несколько вопросов двум десяткам ученых, как работающим в России, так и уехавшим за рубеж. Оказалось, что граждане в целом скорее довольны состоянием российской науки, а вот у ученых другое мнение.

В последние дни января Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ) провел телефонный опрос среди двух тысяч случайно отобранных респондентов (максимальный размер ошибки не превышает 2,2 процента). Каждому из них было задано по пять вопросов, касающихся развития мировой науки и места в нем отечественных ученых. С его полными результатами можно ознакомиться здесь, а мы коротко выделим главное.

Большинство опрошенных уверены, что мировая наука сейчас находится на подъеме (48 процентов от общего числа респондентов), а современные открытия напрямую влияют на развитие общества. При этом наибольшие оптимисты принадлежат к двум возрастным группам — 18–24 года и 60 лет и старше (по 51 проценту в своей категории). Доля тех россиян, кто считает, что современная наука пребывает в упадке, относительно невелика — 8 процентов.

В отношении успехов российской науки на фоне мировой россияне менее оптимистичны. 26 процентов респондентов ответили, что российская наука опережает мировую — значительно (6 процентов) или незначительно (20 процентов). Больше половины респондентов, однако сочли, что она отстает — незначительно (37 процентов) или значительно (15 процентов). При этом больше всего пессимистов оказалось в Москве и Санкт-Петербурге (российская наука значительно опережает мировую — 3 процента; значительно отстает — 26 процентов), а меньше всего — среди жителей российских сел (значительно опережает — 9 процентов; значительно отстает — 8 процентов). Наибольшая доля тех, кто считает, что российская наука немного отстает от мировой — 46 процентов — пришлась на респондентов с незаконченным высшим или высшим образованием.

На вопрос о том, что делать — повышать финансирование ученых или повышать компетенцию самих ученых, голоса распределились так: половина считает, что отечественной науке не хватает денег (50 процентов), треть полагает, что ей не хватает компетентных ученых (31 процент).

Еще один вопрос касался научного менеджмента — и тут оказалось, что доля россиян, полагающих, что учеными должны руководить чиновники, упала почти вдвое по сравнению с подобным опросом, проведенным пять лет назад. В 2013 году респондентов, готовых поставить науку под управление государства, был 41 процент, сегодня их осталось 23 процента. Практически на неизменном уровне сохранилась доля тех, кто считает, что стратегические решения в науке должны принимать сами ученые (в 2013 году — 44 процента, в 2018-м — 43 процента).

На вопрос «Какие достижения мировой и отечественной науки последних десяти лет вы можете вспомнить?» 72 процента наших сограждан ответить не смогли. Среди тех, кто сумел справиться, большинство назвали разработки в области вооружений и оборонной промышленности (9 процентов), космоса и медицины (по 6 процентов).

Высокого мнения о развитии российской науки придерживается и бывший министр образования и науки, а ныне помощник президента России Андрей Фурсенко. По его словам, российские власти сегодня активно поддерживают молодых ученых и наиболее востребованные научные направления, например через специальные программы Российского научного фонда, а также университеты, для которых работает Проект 5–100. Помощник президента отметил, что в результате приток молодых ученых в науку за последние десять лет увеличился в полтора раза.

Фурсенко также постарался развенчать устоявшееся мнение о том, что российская наука страдает от «утечки мозгов». По его словам, сегодня российские научные институции наладили тесное общение с диаспорой и уехавших ученых по сути можно снова считать своими. «Мы любим мифы. И у нас был [миф], что все уехали. Это неправда... во-первых, далеко не все уехали, порвав все [связи]. Во-вторых, даже те, кто уехал как бы навсегда, они сегодня очень многие усилия прилагают для того, чтобы все-таки эти связи или сохранить, или даже восстановить [связи], которые потеряны».

Для того чтобы разобраться, какого мнения о российской науке и ее месте в развитии мировой науки придерживаются сами ученые, редакция N + 1 обратилась со своими пятью вопросами примерно к двум десяткам ученых, часть которых когда-то покинула Россию, а часть продолжает заниматься наукой здесь. Вот что они нам ответили.

Вопрос 1. Считаете ли вы себя российским ученым, что бы это ни значило?

Ответы на этот вопрос распределились следующим образом. Шестнадцать человек (76 процентов) более или менее уверенно ответили «да». Двое (10 процентов) уверенно ответили «нет».

Еще трое ученых (14 процентов) выбрали иной вариант ответа. «Считаю себя русским ученым, работающим в Чикагском университете», — таков был ответ экономиста Константина Сонина*, профессора Чикагского универстита и ВШЭ. Молекулярный биолог Константин Северинов, профессор Сколковского института науки и технологий и профессор Ратгерского университета (Нью-Джерси) выразил сомнение, что относится к классу «российский ученый», потому что в научном смысле сформировался под влиянием педагогов, принадлежавших к советской научной школе, а десятилетия работы в США сделали из него американского ученого. Лингвист Алексей Касьян из РГГУ прокомментировал этот вопрос так: «Считаю себя русским ученым. Стараюсь не оперировать искусственно навязываемым национальным самоназванием «россияне».

Положительные ответы включали следующие объяснения. «Я российский гражданин и, следовательно, российский ученый», — говорит заведующий Лабораторией космической гамма-спектроскопии Института космических исследований РАН Игорь Митрофанов. Приблизительно так же высказался Михаил Иванов, заведующий лабораторией сравнительной планетологии ГЕОХИ РАН и сотрудник университет Брауна (США), и другие наши респонденты.

«Здесь я родился, учился и состоялся как исследователь. Основную часть времени я работаю в России, подавляющее большинство моих работ основано на данных российских телескопов», — говорит астрофизик, ведущий научный сотрудник Специальной астрофизической обсерватории РАН Алексей Моисеев. «Слово „российский“ не вызывает сомнений. Не австралийский же. Родился в СССР, живу в России, работаю в России, пишу в основном по-русски», — поддерживает коллег заведующий кафедрой биологической эволюции биофака МГУ им. М.В. Ломоносова Александр Марков.

Иначе думает Дмитрий Титов, сотрудник Европейского космического агентства: «Я работаю в Европе с 1998 года, и хотя стараюсь поддерживать личные контакты с коллегами из ИКИ и ГЕОХИ, боюсь, больше уже не могу называть себя российским ученым» (пер. с англ. — N + 1). Андрей Ревякин из Лестерского института структурной и химической биологии предпочитает вообще не ассоциироваться ни с одной страной: «Нет, не считаю. Но также не считаю себя ни американским, ни английским. Для меня национальная принадлежность не означает ничего, [означает] только качество исследований».

Вопрос 2. Кажется ли вам важным, что то или иное открытие или научная работа сделаны именно в России? Именно выходцами из России?

Ответы ученых разделились, в том числе из-за неоднозначности вопроса — многие предпочли дать развернутые ответы, разделяя ситуации, в которых открытия делаются в самой России или за рубежом, но выходцами из России. В первом случае положительные ответы дали 14 человек (67 процентов), а в первом и втором вместе — вдвое меньше, 7 человек (33 процента).

«Да, это важно. Это говорит об уровне образования в стране и уровне науки в стране, которые во многом определяли развитие общества за последние 100-200 лет», — говорит физик Дмитрий Денисов, специалист международной лаборатории Fermilab. «Считаю это важным показателем интеллектуального потенциала нации», — согласен с ним Алексей Касьян. «Полагаю, что национальная принадлежность научного результата важна для национальной гордости и национального духа. Это относится не только к России», — считает Дмитрий Титов.

«Когда в каком-то российском вузе или институте делается открытие — это повод гордиться тем, что в России есть хорошие школы и замечательные учителя, что в вузе или лаборатории были созданы правильные условия для работы, что государственные деньги, деньги российских граждан были потрачены на эти школы и эти условия не зря», — уверен Константин Сонин*. «Этот факт вселяет надежду на то, что в тот будущий знаменательный день, когда наше руководство осознает значение фундаментальной науки для развития и национальной безопасности страны, у нас найдутся новые Королевы, Курчатовы и Ландау», — согласен с ним Игорь Митрофанов.

В то же время сам факт того, что открытия делают выходцы из России, но за ее пределами, может говорить не в пользу отечественной науки. Так считает, например, заместитель директора Института проблем передачи информации РАН, биоинформатик Михаил Гельфанд. Появление в России серьезных научных работ важно, потому что показывает, «что еще не все умерло», но не менее важны открытия наших соотечественников за рубежом, поскольку это показатель того, «какое количество сильных людей предпочло уехать из страны».

Так же считает Константин Северинов: «Работы, сделанные выходцами из России, имеют к России минимальное отношение и скорее служат напоминанием о том, что условия для работы в нашей стране способствуют выдавливанию талантов вовне».

Еще шесть наших респондентов (29 процентов) полагают, что ни место, где делается открытие, ни национальность причастных к нему ученых никакого значения не имеют. «Для человечества в целом безразлично, какой национальности были Ньютон, Эйнштейн или Менделеев», — полагает руководитель Лаборатории компьютерного дизайна материалов МФТИ и профессор университета штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук (США) Артем Оганов.

«Наука интернациональна. Если кто-то из моих коллег достигает успеха, я радуюсь за него — независимо от того, где он работает», — согласен с ним заведующий Лабораторией радиоизотопного комплекса Института ядерных исследований РАН Борис Жуйков.

Вопрос 3. Считаете ли вы, что государство вправе делать поводом для национальной гордости все открытия и разработки, которые сделаны учеными российского происхождения?

Ответы ученых на этот вопрос отличались особенным разнообразием, главным образом из-за многозначности слова «государство». Нейробиолог Константин Анохин, руководитель отдела нейронаук НИЦ «Курчатовский институт», даже указал N + 1 на то, что наш «вопрос поставлен некорректно минимум в трех местах». Тем не менее, попробуем суммировать полученные ответы.

Восемь человек (38 процентов) либо полностью, либо с не очень существенными оговорками признали за государством право гордиться открытиями ученых российского происхождения.

«Если под государством имеется в виду власть, то есть, по существу, обслуживающий персонал для граждан, то, конечно, они могут гордиться открытиями и разработками всех, кто родился, учился и работал в России. Как сотрудники роддома гордятся успехами тех, кто выходит из роддома — этот успех означает, что они хорошо работали... Если государство — это вся страна вообще, то тем более. Это так же как со школой: если через много лет выпускница добилась успеха в науке... то правильно, что ее школьные учителя ею гордятся», — полагает Константин Сонин*.

Многие из ответивших утвердительно решили, что право на гордость государству дает система отечественного образования. «Если речь идет об исследователе, учившемся в России, то это законный повод для гордости за отечественную систему образования (или ту, что была у нас ранее)», — ответил Алексей Моисеев. «Если эти открытия сделаны людьми, получившими российское образование», — согласен Артем Оганов.

«Если ученый выучился и получил профессию в стране, то он принадлежит соответствующей научной школе независимо от того, где его карьера развивается потом. И если он достиг больших успехов, этой школе и стране, которой она принадлежит, есть чем гордиться», — считает историк-антиковед, член-корреспондент РАН Аскольд Иванчик.

Трое ученых (14 процентов) предъявили государству более жесткие требования и сочли, что гордиться оно может, только если активно содействовало появлению высокого научного результата. «Государство может испытвать чувство национальной гордости, если оно финансировало работу ученого», — считает Дмитрий Титов (пер. с англ. — N + 1). «Если научный результат был получен отечественными учеными в рамках реализации государственной программы или национального проекта, то этим результатом государство безусловно может гордиться», — согласен Игорь Митрофанов.

Однако в противном случае государству следует не гордиться, а испытывать стыд и срочно принимать меры для исправления ситуации. «Государство вправе делать поводом для национальной гордости все открытия и разработки, которые сделаны учеными российского происхождения, но только при условии, что оно (государство) признает, что оплата труда ученых в нашей стране позорно низкая, и начнет это положение исправлять», — говорит Александр Базилевский, главный научный сотрудник Лаборатории сравнительной планетологии ГЕОХИ РАН и сотрудник университет Брауна (США).

«Если научный результат был получен отечественными учеными, которые не захотели уезжать из своей страны за рубеж и упорно продолжали заниматься наукой, несмотря на скудное финансирование институтов и оскорбительно малые зарплаты, то в этом случае государство должно испытывать не гордость, а стыд и серьезную озабоченность... Если научный результат оказался получен учеными российского происхождения, которые живут и работают за рубежом, то здесь государству следует признать свое поражение — оно не смогло удержать дома людей, которые были здесь воспитаны, получили образование и первые навыки научных исследований», — полагает Игорь Митрофанов.

Наконец, большинство опрошенных ученых — 10 человек (48 процентов) — уверены, что дело государства — не гордиться достижениями своих соотечественников, а нормально делать свою работу. «Мне кажется, что это вообще не дело государства (в смысле, государственного аппарата, правительства, парламента и всяких государственных органов) решать, что должно быть поводом для национальной гордости, а что не должно», — уверен Александр Марков.

«Смотря что понимать под государством. Если нынешние власти — то они ничего не вправе делать, потому что все разумное, что делается в сфере науки, делается не благодаря их деятельности, а вопреки. Если общество — то, разумеется, наукой, литературой и искусством гордиться правильнее, чем спортом, армией и «крымнашем», — считает Михаил Гельфанд.

«Какое отношение может иметь теперешнее государство к работам Евгения Кунина или Шухрата Муталипова? Университеты, в которых учились эти ученые (соответственно, биофак МГУ и Тимирязевка), безусловно, должны гордиться своими выдающимися выпускниками (забавно, что они этого как раз не делают). Институты, где они начинали научную работу и где начали формироваться как ученые, могут и должны гордиться. Первые научные руководители... А государство-то тут причем? Их тут рядом не стояло», — полагает Константин Северинов.

«Задача государства во многом — выстраивание системы функционирования науки в стране. И тут было бы уместнее гордиться, например, открытием индийского постдока в российской лаборатории», — полагает Сергей Попов, ведущий научный сотрудник Государственного астрономического института им. П.К.Штернберга (МГУ имени М.В. Ломоносова).

Вопрос 4. Насколько для вас важно ваше российское гражданство?

На этот вопрос подавляющее большинство ученых — 17 человек (81 процент) — ответило «важно», хотя их ответы были не равнозначны: от «Вопрос о важности российского гражданства для таких, как мы, не стоит: Россия — это наша страна, мы гордимся ее успехами и мы должны преодолевать ее трудности и неудачи» (Игорь Митрофанов) до «В каком смысле? Является ли это поводом для специфической гордости — нет. Считаю ли я себя гражданином России — да» (Михаил Гельфанд).

В то же время два человека отметили, что гражданство для них носит скорее значение технической процедуры и может быть изменено в зависимости от того, где и как долго намерен работать ученый. Андрей Ревякин назвал его «скорее преград[ой] для перемещений и конференций», а Дмитрий Титов пожаловался, что, поступив на работу в Европейское космическое агентство, вынужден был выйти из российского гражданства и принять гражданство одной из европейских стран.

Вопрос 5. Существует ли для вас суверенная российская наука? Если да, то что вы вкладываете в это понятие?

Большинство ученых, ответивших на этот вопрос — 14 человек (67 процентов) — уверенно заявили, что не только не знают никакой «суверенной российской науки», но и вообще считают, что любое деление наук на национальные «вотчины» бесперспективно.

«Любая наука по определению интернациональна. Если какая-то часть науки объявляется суверенной, она перестает быть наукой и превращается в нечто иное», — считает Аскольд Иванчик. «Настоящая наука не может быть „суверенна“, она не имеет границ», — согласен Алексей Устинов, заведующий лабораторией «Сверхпроводящие метаматериалы» НИТУ «МИСиС», приглашенный профессор Российского квантового центра и заведующий кафдерой Технологического института Карлсруэ (Германия).

«Наука интернациональна, и в большей степени, чем литература, искусство и спорт. Это продукт умственной творческой деятельности всего человечества в целом», — развивает ту же мысль главный научный сотрудник Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау РАН, академик Алексей Старобинский. «Сегодня есть общемировая наука или просто наука. Любые попытки обособить группу ученых под каким-либо национальным или религиозным ярлыком с якобы своей научной базой и методологией („суверенная российская наука“, „мусульманская наука“, „британские ученые доказали“ и т.п.) говорит только о том, что данная группа не дотягивает до стандартов мировой науки и не востребована на мировом рынке», — полагает Алексей Касьян.

Остальные семеро (33 процента) попытались найти определенный смысл в понятии «суверенная» или, в смягченном виде, «национальная» наука.

Игорь Митрофанов из Института космических исследований полагает, что «суверенная наука» необходима для обеспечения безопасности страны: «В принципе, мировая наука принадлежит всему человечеству, но есть избранные страны, которые являются носителями и генераторами научных знаний. При этом есть такие науки, которыми в принципе могут заниматься только ученые этих нескольких стран, поскольку там созданы необходимые инфраструктуры и технологии, — сегодня, например, это ядерная физика, биофизика, космические исследования. И часто оказывается, что полученные в этих странах научные результаты не попадают в открытые публикации — их предпочитают сохранить для использования в своих национальных интересах. Поэтому такая „суверенная наука“ у ведущих научных держав, безусловно, есть... Если бы в 40-ые годы прошлого века у нашей воюющей с нацистами страны не нашлось достаточного числа ученых мирового уровня в области ядерной физики, то судьба нашего народа могла бы быть совсем другой, вероятно трагичной. Сейчас наука и техника продолжают бурно развиваться, и никто не знает, где и когда произойдет очередная революция в естествознании. Поэтому для обеспечения национального суверенитета в текущем XXI веке наличие у России „суверенной науки“ является, на мой взгляд, абсолютно необходимым».

Константин Сонин* готов рассматривать «суверенный» характер российской науки через призму потребностей российской экономики: «Если говорить про науку высоких достижений, про исследования, которые раздвигают границы человеческого знания, то „национальная наука“ — столь же осмысленное понятие, как „национальный чемпионат мира по футболу“. Если же речь идет про организацию научных исследований в каждой стране, то эта наука национальна и суверенна в том смысле, что на нее тратятся деньги граждан этой страны. Соответственно, приоритетом при расходе денег являются интересы граждан и это может сильно зависеть от конкретной страны. Скажем, в России естественно тратить больше денег на исследования климата — из-за того, что наша огромная территория покрывает самые разные климатические зоны, или на лингвистические исследования — из-за разнообразия языков, или на исторические, антропологические, экономические исследования, потому что в общественных науках у нас было „средневековье в ХХ веке“, или на математику, раз уж у нас есть мощная традиция и сложившиеся институты математического обучения».

Для Артема Оганова «национальная наука» — прежде всего вопрос престижа России: «Я не знаю, что означает „суверенная наука“. Если говорить о национальной науке, то она, конечно, существует, являясь частью мировой науки и культуры и одной из основ и российской интеллектуальной собственности и технологий, и рейтингов наших университетов, и престижа нашей страны».

Некоторые попытались осмыслить «суверенный» стиль руководства наукой. Тут мнения были более критические по отношению к российским администраторам от науки.

«Фундаментальная наука, наверное, — один из наиболее интернациональных видов человеческой деятельности. Хотя ее многочисленные результаты и находят прикладное применение в областях, непосредственно связанных с обеспечением военного, политического, экономического суверенитета. Вот что, действительно существует, так это „суверенная российская система управления наукой“, но я бы точно не стал ее делать поводом для гордости», — полагает Алексей Моисеев.

«В России наука довольно сильно изолирована в смысле притока кадров извне. Плюс система организации (унаследованная во многом от СССР) тоже слегка специфична. Вдобавок мало средств на мобильность — вполне типична ситуация, когда результаты есть, а возможности представить их на международных конференциях нет или почти нет, равно как и практически нет возможностей приглашать коллег из других мест приехать для докладов или совместной работы. Это делает российскую науку „суверенной“ в плохом смысле», — сожалеет Сергей Попов.

В свою очередь, Константин Северинов, примыкая к критикам, предлагает отделять советское научное наследие от российского: «[Суверенная наука] есть. Она состоит из людей, выросших на территории бывшего СССР, получивших образование и по крайней мере первые навыки научной работы в советских/российских вузах и научных учреждениях. В зависимости от того, где делались эти шаги... прикосновение к российской науке может быть терминальным диагнозом для персональной научной карьеры или, гораздо реже, входным билетом в большой мир и приобретением уникального стиля работы. Однако стоит задуматься о том, что именно представляет собой „российский стиль“. Часто это умение работать вопреки обстоятельствам, в условиях недружелюбной, мешающей и бессмысленной бюрократии. Российской науки, как чего-то самостоятельного сформированного после распада Советского Союза на территории РФ, нет и не может быть — прошло недостаточно времени, чтобы люди, родившиеся после распада, смогли сделать что-то свое. Делать им это будет очень сложно. Так что вопрос скорее в том, возникнет ли российская наука».

Дмитрий Иванов

* 1 сентября 2023 года Константин Сонин был включен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов