«Просто потому что можем»

Создание и тестирование экспериментальных психоактивных препаратов — обычное дело для выпускников фармакологических и химических ВУЗов. Если, конечно, вы получаете за это гранты, имеете хорошую лабораторию и публикуетесь в престижных изданиях. Но что делать, когда ничего этого нет, а быть полезным науке все-таки хочется? В таких случаях появляются теневые химики, медики, биологи, которые собираются в закрытые группы по интересам и пытаются самостоятельно синтезировать новые биоактивные вещества. Мы нашли несколько таких «подпольщиков» и расспросили их о том, как и над чем они работают, что составляет материальную базу их исследований, какие они ставят перед собой цели и какое отношение вся эта деятельность имеет к науке. Все наши собеседники предпочли не раскрывать свои настоящие имена.

«N+1»: Скажите, с чего начиналась теневая фармакология, кто в этом участвует? И есть ли организация как таковая?

Х (Санкт-Петербург): Нет, мы не организация и не сообщество. Каждый занимается тем, чем хочет. Вот, например, паблик *** — это лишь клуб по интересам в огромном клубе по интересам.

Среди коллег есть люди с научными степенями, есть психиатр кандидат медицинских наук, кандидат химических наук, те, кто занимаются фармакологией официально, но не хотят раскрывать свою личность. В целом, это все лица, которым интересна «фарма».

Другой вопрос — что понимать под подпольщиной? Я, например, не считаю, что люди, варящие винт на кухне, — это подпольщина. Это, извините, просто «торчки». Опять же, можно ли назвать подпольной деятельность химика-технолога, который занимается чем-то, что не входит в его должностные обязанности, но при этом публикует полученные результаты в научной литературе? И это подпольщиной не назовешь. В данном случае одно перетекает в другое и трудно понять, где кончается «фарм-подпольщина» и начинается создание лекарственных препаратов.

Например, Александр Шульгин, знаменитый американский химик и фармаколог, создатель многих психоактивных веществ, в 60-х, 70-х годах синтезировал психоделик STP (2,5-диметокси-4-метиламфетамин). Полевые наблюдения показали, что лица, употребляющие данное вещество, статистически имеют крайне низкий процент аутоиммунных заболеваний, в том числе ревматизма. Начали смотреть и выяснили, что STP изменяет работу Толл-подобных рецепторов и оказывает прямое иммуномодулирующее действие, гася воспаление. Получилось, что STP в дозировках, гораздо меньших тех, что могли бы повлиять на нервную систему человека, могут быть полезны для контроля аутоиммунных заболеваний.

Есть и обратные варианты, например, изобретение LSD. Изначально шведский химик Альберт Хофманн искал средства для стимуляции тонуса матки и лактации. Известно, что такое вещество, как эрготамин (алкалоид спорыньи), раньше как раз использовали для родовспоможения, а LSD и есть его синтетическое производное. Психотропные свойства этого соединения были обнаружены случайно. 19 апреля 1943 года (также эта дата известна как День велосипеда) Альберт Хофманн первым из людей принял 250 мкг LSD. Поначалу ученый ощутил головокружение и чувство беспокойства, но затем эффекты усилились. В течение нескольких часов Хофманн находился в состоянии бреда. Его одолевали визуальные и слуховые галлюцинации, посещали странные разноцветные образы.

Я думаю, Хофманн догадывался о возможном эффекте, поскольку он знал, что производные эрготамина имеют низкие действующие дозировки (т.е. активны в самом малом количестве) и могут влиять на гормональный статус человека. Так или иначе, вещество, задуманное как лекарство, стало использоваться совсем не в научных целях.

Как в теневой науке обстоят дела с оборудованием и лабораториями? Где проводите опыты, исследования?

Х (Санкт-Петербург): В основном люди используют либо оборудования официального места работы, какого-нибудь НИИ, университета. Либо собирают свои частные лаборатории из технического наследия Советского союза, ГДР, Чехословакии. Как только становится известно, что какой-нибудь старый завод прекращает работу, то, конечно же, всякие школосталкеры бегут за фоточками в подземелье. Но иногда там появляются и странные люди, которые первым делом идут в отдел контроля качества заброшенного завода и сметают оттуда все колбы, все химическое оборудование и реактивы.

Когда закрывали ГИПХ (Государственный институт прикладной химии), туда ходили целые паломничества (ГИПХ был снесен весной-летом 2012 г. в связи с реализацией проекта «Набережная Европы». — Прим. N+1). Известны даже случаи, как некоторые преподаватели неофициально агитировали студентов прийти на развалины ГИПХа, взять себе что-нибудь. Чтобы просто не пропало. Как разбирался ГИПХ — это, конечно, апофеоз варварства. Дело в том, что в этом институте проводились исследования на некоторые закрытые тематики, и те реактивы, которые там использовались, при неправильном хранении и неправильной транспортировки очень опасны. На фотографиях, опубликованных в некоторых сообществах, посвященных «залазам», видно, что пара комнат, судя по всему, была загрязнена веществами с изотопными метками, то есть с радиоактивными изотопами. Химики, сами студенты и сталкеры с [форума спелеологов] Кавес, которым было не лень ходить с дозиметром, специально помечали эти комнаты, рисовали знак «Осторожно, радиация!». При разборе ГИПХа разнорабочими емкости с опасными газами и реактивами выбрасывались из окон. Оборудование на миллионы рублей тоже варварски выбрасывали или ломали.

А реагенты откуда берете?

Х (Санкт-Петербург): Сложные реагенты иногда делали сами. Бывало, заказывали из западных стран у качественных поставщиков. Например, у известных компаний Sigma-Aldrich или Merck.

Этот же вопрос мы задали другому нашему респонденту. Y (Москва): Есть множество магазинов химреактивов, которые свободно отпускают необходимое частным лицам. Но вообще у нас законодательное регулирование здесь очень странное. C одной стороны, есть и подробные списки прекурсоров, и документы, регулирующие их оборот. С другой стороны, в этих списках встречаются самые необходимые вещества. Например, серная и соляная кислоты. Они необходимы любым лабораториям, в том числе школьным и университетским. В целом такая ситуация создает преграды скорее не тем, кто занимается изготовлением и сбытом запрещенных веществ, а вполне нормальным лабораториям и школам. Очень странно запрещать оборот серной кислоты, если она составляет основу электролита автомобильных аккумуляторов. Аккумуляторы тоже в список надо вносить что ли?

Расскажите, как устроен ваш рабочий процесс. С чего начинается изучение того или иного вещества? Где находите нужную информацию?

Х (Санкт-Петербург): Вначале работы оцениваются два параметра. Во-первых, материальная база, что есть на руках. Во-вторых, наличие теоретических данных. Чтобы таковые найти, приходится перелопачивать авторитетные издания наподобие Journal of Medicinal Chemistry. 

Вот человек видит, что есть новые классы соединений, смотрит, что можно с ними сделать, сравнивает результаты разных научных групп и разных публикаций. Далее находит 3D-структуру белка и рассчитывается докинг. Докинг — это подгонка искомой молекулы к нужному рецептору теоретически, на уровне компьютерного моделирования.

Здесь есть забавная история. В российской среде некоторые любят пользоваться программой, определяющей биологическую активность веществ по сравнительному методу PASS. На сервер загружаются придуманные и спроектированные соединения, и программа показывает, что с такой-то вероятностью такое-то вещество будет иметь такую-то активность. Но общедоступный российский сайт этой программы целиком поддерживается одним из российских медико-биологических институтов. И все те как бы «эксклюзивные» соединения, которые люди прогоняли через программу, сохранились на серверах института. Данный факт не афишируется, однако если прокрутить страницу вниз, то видно, кто админ сайта. Я не верю, что институт не пользуется тем огромным количеством структур, которые к ним загружаются. Получается, что люди сами «сливают» новые соединения.

Как проходит тестирование полученных препаратов? На ком испытываете?

Y (Москва): При тестировании в первую очередь, помимо синтеза и обязательно очистки, следует сначала узнать что-либо об уровнях активности и токсичности исследуемого соединения. Ведь существуют очень сильные препараты. Вообще, в отношении активных дозировок применяется термин потентность. Сейчас, например, среди опиоидов известны вещества, проявляющие анальгетическую активность уже с одного-двух микрограмм на человека, это очень мало.

Х (Санкт-Петербург): Испытывать можно на крысах, можно на кошках. Если токсичного действия не выявлено, испытания продолжаются на добровольцах. Аудитория набирается сама. В основном это люди, которые хотят бесплатно «поторчать». Но я этого не одобряю, я бы вручал им премию Дарвина, если бы вдруг что-нибудь пошло не так. Бывают разные реакции на вещества. Кто-то говорит с портретом Леонида Парфенова о построении демократии в России. Кто-то начинает истошно требовать листок, чтобы порисовать. Другие общаются с макаронами, смотрят видео на выключенном телефоне. Это все обычные рабочие моменты. Из серьезного — человек однажды оступился, упал и вывихнул челюсть. К счастью, по-настоящему серьезных реакций, когда действительно что-то пошло не так, на моей памяти пока не было.

На себе пробовали?

Х (Санкт-Петербург): Да, пробовал, но только то, что было протестировано на животных, о чем имеются данные по безопасным дозировкам и тот образец, чистота которого подтверждена.

Ради чего вы занимаетесь психофармакологией, и какова цель всех этих исследований? Это хобби или исследовательский проект?

Х (Санкт-Петербург): И то, и другое. Люди делают это, просто потому что могут. Очень круто, когда у нового синтезируемого вещества практически нет побочных эффектов, высокая селективность и низкие действующие дозировки. Это очень хорошо и вообще придает уважения в среде тех, кто понимает. 

Для меня синтез и разработка психофармакологических средств — это еще и своеобразное соревнование. Но в этой среде есть те, кто воспринимают опыты и исследования исключительно как средство для развлечения. Из-за такого непрофессионального подхода порой случаются курьезные истории. Например, в русскоязычной среде одно время ходил миф, что известное лекарство фенотропил (ноотроп, один из немногих легальных психостимуляторов в РФ, отпускаемый без рецепта. — Прим. N+1) якобы имеет структурные сходства с фенэтиламинами (класс психоактивных препаратов; производными фенэтиламина являются приходелики и стимуляторы. — Прим. N+1) и работает через дофаминовые рецепторы и дофаминовый транспортер. Но в публикации создательницы фенотропила отмечено, что он действует через активацию ацетилхолиновых, а не дофаминовых рецепторов. Важно понимать это различие. Ведь если в головах укоренился миф о «дофаминомиметике-психостимуляторе», то даже вроде бы неглупые люди часто воспринимают его как психостимулятор. Это не опасно, но просто очень смешно: многие потом удивляются: «Пацаны, я сожрал три таблетки фенотропила, и меня не вставило, вы че, пацаны, я думал, это как NZT из фильма «Области тьмы». На самом деле фенотропил ускоряет формирование долговременной потенциации — устойчивой связи между нейронами. Этот процесс, упрощенно говоря, и является «запоминанием» с точки зрения нейрофизиологии. И то, что фенотропил якобы психостимулятор, неправда. Он именно ноотроп — лекарство для процесса улучшения запоминания. Такие истории показывают общий уровень понимания фармакологии, который можно встретить в нашей среде.

В целом ваше «комьюнити» сохраняет высокую конфиденциальность. Бывало ли такое, что вам доставалось за свою деятельность?

Y (Москва): Уже упомянутый паблик *** пережил достаточно много реинкарнаций. Первые его версии вообще блокировались на первых сотнях подписчиков из-за обилия методик синтеза фенамина (синтетический аналог адреналина — Прим. N+1). К последним, насколько помню, просто по некоторым причинам теряли доступ.

Размышлениями на этот счет поделился еще один участник нашей беседы. Z (Москва): На самом деле я одно время частенько паранойил, что Большой Брат не дремлет. Даже писал в поддержку в ВК, пытаясь узнать, что же допустимо, а что — нет. Но они мне ничего не могли ответить. Я знаю со слов знакомого, что в одной из таких тематических групп сидит пара сотрудников ФСКН. Просто им, видимо, очень нравится контент. Не могу сказать, что там вообще есть что-либо, за что создателям следовало бы бояться. То, что я вижу на просторах ВК, куда страшнее. Количество школьников, в открытую поедающих аптечные препараты и делящимися «трипами», совершенно зашкаливает. Вот с такими вещами действительно надо бороться. Я считаю, что акцент следует делать на предупреждении вреда и профилактике физических или психических побочных эффектов. Когда человек ну никак не может отказать себе в употреблении. Важно, чтобы потребителей беспокоило не «как ворить омфитомин», а скорее то, что делать с полученным опытом, как предотвратить возникновение побочных эффектов и т.д.

Кстати, о предупреждении вреда. Что делать с культурой информирования, и нужно ли вообще рассказывать населению о ПАВ?

Z (Москва): Я четко обозначаю позицию насчет этого. Собственно, она идентична позиции создателей зарубежного сайта erowid.org, который является международным ресурсом, содержащим информацию практически по всем ПАВ, которые когда-либо использовались человеком. К слову, актуальную информацию оттуда черпают и федеральные органы, и исследовательские организации. Их слоган: «Know your Body — Know your Mind — Know your Substance — Know your Source» (пер. «Познай свое тело — Познай свой разум — Знай свое вещество — Знай свой источник» — Прим. N+1). Я считаю, что это правильно и разумно.

Бессмысленно отрицать, что вещества оказывают значимое влияние на социум. Бороться с беспорядочным и массовым (зло)употреблением только законодательными запретами не совсем эффективно, поэтому дополнительной мерой здесь должно выступать просвещение, объективное информирование. Привитие ответственности за свое тело и дух. В этом нет пропаганды, но есть информационная помощь. Лично мой основной посыл для «исследователей сознания» заключается в том, что ПАВ как таковые — это тупик, если речь идет о саморазвитии. Настоящий духовный рост с веществами невозможен, хотя, бесспорно, такие вещи как психоделическая терапия в медицине имеют колоссальное значение и потенциал.

Считаете ли вы себя в некотором роде продолжателями дела Александра Шульгина? Шульгин, однако, работал в официальных условиях: он активно взаимодействовал с DEA (поначалу) и открыто публиковал свои результаты. Можно ли сейчас талантливому химику пойти по этому пути?

Х (Санкт-Петербург): Можно, но не в России — у нас практически закрыты все пути для занятия неофициальной наукой. А Шульгин жил в другое время и в другой стране. Но в целом, насчет продолжения его дела — почему бы и нет?

Чего ждать от теневой фармокологии в будущем? Как что-то, происходящее в теневых лабораториях, может влиять на «мейнстримовый» исследовательский процесс? Есть ли примеры такого влияния — пусть даже не из личного, а из мирового опыта?

Х (Санкт-Петербург): Все идет к большей селективности, исследованию новых сигнальных путей, рецепторных молекул-мишеней, уменьшению побочных эффектов. Будущее фармакологии — антидепрессанты без побочных эффектов и антипсихотики, не снижающие когнитивные способности. Конкретно неофициальные исследования уже послужили науке. Например, создание фенибута, известного отечественного препарата. В.В. Перекалин, автор вещества, изначально занимался фосфорорганикой, но во внеурочные часы изучал работу этого производного ГАМК (гамма-аминомасляной кислоты). Фенибут — легкий транквилизатор, раньше входил в стандартную аптечку космонавта. Найти его в обычной аптеке не составит труда (западной фармацевтике фенибут практически неизвестен. — Прим. N+1).

В целом же, понимание работы мозга на уровне биохимии открывает огромные перспективы для лечения психических и неврологических заболеваний. Например, терапии болезни Альцгеймера.

Y (Москва): На самом деле мир взаимоотношения человека и веществ сейчас не стоит на месте, и реальное положение вещей уже иное, чем кажется психонавту из 2007-го. Мы подступаем к рубежу, когда контроль со стороны государства старыми методами и инструментами становится более чем затруднителен. Можно сходить в аптеку, купить два безрецептурных препарата и собрать из них какое-нибудь психически активное вещество. Или принять совместно два неактивных препарата и получить внезапный сильный эффект. Я уверен, через некоторое время на сером рынке появятся дрожжи, синтезирующие тетрагидроканнабинол, и закваска для сыра, производящая диметилтриптамин (дрожжи, синтезирующие морфин, уже существуют — прим. N+1). Требуется либо построение страшного тоталитаризма в этом отношении, что повлечет проблемы для ученых, которым и так хватает списка прекурсоров с марганцовкой; либо нас ждет пересмотр отношения к психоактивным веществам. Но пока наше государство идет более по пути дезинформации и тотальных запретов, вплоть до абсурда.

То есть в нашей стране заниматься психофармакологией нельзя?

Х (Санкт-Петербург): Как я уже говорил, в России существует проблема: нельзя выйти на тот уровень, чтобы сделать свою работу полностью официальной. То есть опубликоваться, продвинуть результаты испытаний через регистрационно-разрешительные органы, найти инвесторов, чтобы те оплатили испытания уже не на десятке мышек, а провели комплексное тестирование безопасности препарата. Ведь заниматься чем-то, что проходит мимо грантов, никто не будет. Приходится выступать в соавторстве с зарубежными коллегами. Большая часть результатов «публикуется» через несистематизированные источники, вроде базы изомердизайна.

Y (Москва): Ну, и буквально на днях стало известно о выходе приказа, касаемо публикаций в иностранных изданиях. В общем-то, он создает серьезные преграды для ученых. Теперь подача публикаций должна проходить проверку. Смотрят, не узнает ли враг какие-либо секреты, на которых могло бы заработать наше государство. Короче говоря, как-то все довольно грустно.

Тогда какое отношение ваша деятельность имеет к науке, если вы не публикуетесь?

Y (Москва): Вообще говоря, мы выкладываем результаты своих исследований, например здесь. Публиковаться в авторитетных изданиях пока только собираемся, но ведь то, что мы делаем — это вполне себе исследовательская работа, со вполне годными результатами. В планах одного моего коллеги — продвинуть последнюю нашу разработку через журнал Neurochemistry. Хотя, когда у нас появятся серьезные публикации, мы уже не будем сумрачным андеграундом, а скорее просто крутыми хорошими ребятами (ссылки на уже опубликованные работы наш собеседник не предоставил — прим. N+1).

И напоследок, расскажите о своих достижениях в области «фармы». Есть ведь таковые?

Y (Москва): Вполне есть. Линейка высокопотентных NMDA-антагонистов с низкой психотомиметичностью, то есть без выраженного наркогенного эффекта. Скорее как наркозный препарат. Эта разработка была отправлена в Англию в один из серьезных исследовательских институтов. Там сейчас, насколько мне известно, ее изучают. Потом линейка рацетамовых ноотропов, две серии. Сверхпотентные стимуляторы, предположительно неселективные TAAR1-агонисты и еще много всего, в чем конкретно я уже не принимал участие.

Х (Санкт-Петербург): Некоторое время назад я работал над психостимулятором с длительным сроком активности. О нем даже Стивен Чэпмен, создатель огромного реестра психоактивных веществ, сделал запись в своей базе, после того, как мы ему об этом веществе любезно сообщили. Открытие произошло случайно. Были два человека, которые думали, что на столе сушится совершенно безопасное вещество, чьи дозировки и эффекты давно известны, но они ошиблись. Я был достаточно далеко, когда они позвонили мне по скайпу и сказали: «Нас уже два дня держит, что делать? И вообще — есть еще?». В итоге эффекты длились трое суток.

Вещество получило название MDEAR, метилендиоксиэтиламинорекс. Дальше я написал о препарате профессору Дэвиду Николсу — соавтору и коллеге Александра Шульгина. Он разработку оценил, но ответил, что из-за избыточного вазоконстриктивного действия (сильно повышенного давления) данный препарат вряд ли будет широко применяться. И от дальнейших его испытаний мы отказались.

Y (Москва): Есть еще одна важная вещь — опиоид, не угнетающий дыхание. Я убежден, что это действительно значимое изобретение. Смерть от передозировки опиоидов почти всегда обусловлена именно остановкой дыхания. Речь не только об уличном использовании. Это ограничивает и медицинское применение, например, когда у человека проблемы с дыхательной недостаточностью, а его надо оперировать. В недавней разработке моих коллег заключен одновременно и опиоид, и стимулятор дыхания, также, по-видимому, есть некоторая серотонергическая активность. Публикаций, где четно бы описывался механизм работы нового соединения, пока нет, однако известны дельта-опиоиды со схожим фармакофором (то есть со схожей электронной структурой, отвечающей за «действие» вещества — прим. N+1). 

К слову, недавно стало известно о синтезировании американскими учеными нового опиоидного анальгетика, который также лишен побочных эффектов. В чем сходства и различия вашей разработки и зарубежной?

Y (Москва): Оба фрагмента, из которых выходит действующее вещество, широко распространены в фармпромышленности, их не нужно делать, и синтез в конечном итоге простой. Но у нас не пептид, а низкомолекулярное соединение. Наш продукт не вызывает угнетения дыхания вообще, и он гораздо проще по структуре. При фармацевтическом производстве его хватило бы на всех нуждающихся пациентов, тогда как модифицированные пептиды — это все-таки сложно и дорого.