До последней монетки

Среди расхожих мнений о темном, неизбывно страдающем Средневековье, встречается и то, что оно не знало экономического прогресса. И впрямь: тут выжить бы — а раз внуков все равно не увидишь, то и на пенсию копить нет смысла. Тогда, казалось бы, не нужен и сам предмет накопления — звонкая монета. Тем не менее в музеях средневековых монет, конечно, множество — из всех стран, городов, периодов. Иные — очень красивые.

От гордыни к алчности

Деньги упоминаются в западных текстах на всем тысячелетнем пути средневековой цивилизации. Но они действительно играли в ней не ту же роль, что при Цезарях или при первых буржуазных правительствах. В разных группах к ним относились по-разному. Преданные своему вождю воины ждали от него справедливого раздела добычи, в том числе и в монетах, но не бежали с ними на рынок покупать платок жене и гостинцы детям. В довольно темном 936 году епископ Ратерий Веронский критически описал поведение некоторых своих современников. кичатся «полями, сервами, челядью, лошадьми, быками и прочей животиной, предупредительностью свиты, гончими псами, соколами, шмотьем, инструментами (между прочим!), битком набитым амбаром и оружием». И только в самом конце, словно вдогонку, Ратерий вспомнил «серебро, золото и драгоценные камни».

Представить себе владетельного сеньора, кичащегося цифрами или, скажем, надежным вкладом в банке, удачным вложением в какое-то производство, действительно невозможно. Но это не значит, что материальные блага не ценили. Напротив, средневековый человек вообще очень твердо стоял на земле и хорошо знал свой профит. Однако этот профит он искал не в том, чтобы скопить, а в том, чтобы красиво потратить. То есть в табели пороков спесь и гордыня на протяжении столетий брали верх над алчностью и сребролюбием. Последние ходили в служанках первых, примерно, как философия — в служанках богословия. Только к XII–XIII векам ситуация, если верить моралистам того времени, начала меняться, чтобы закрепиться в современной европейской цивилизации.

Различия в оценке денег показательны в истории Церкви, важнейшего общеевропейского экономического института. Папство жило на грани краха столетиями. Во время войн гвельфов и гибеллинов, чтобы искоренить немцев в Италии, французский папа Климент IV в середине XIII века заложил святыни Рима, включая древние базилики со всеми их сокровищами, чтобы банки дали денег на наемников. И это не уникальный случай: за пару десятилетий до этого французы закладывали даже терновый венец Христа, чтобы удержать власть в греческом Константинополе.

В 972 году аббат Клюни Майоль на перевале Большой Сен-Бернар попал в плен к сарацинским разбойникам. Рассчитывая разжиться на выкупе, они здорово просчитались: Майоль заявил, что у него лично ничего нет, но признался, что у него в подчинении богатые сеньоры. В итоге для выкупа были собраны «сокровища бесконечной ценности». Для этого аббатство не только внесло свою долю церковными украшениями, но вынуждено было воззвать к «великодушию добрых людей», то есть организовали краудфандинг.

Частично пролить свет на вещественную сторону этого «великодушия» помогает окончание истории. Аббата выкупили, но несколько рыцарей решили отомстить и захватили логово сарацин, найдя там «великолепные трофеи». Поделив их между собой, они отложили для аббата Майоля «две великолепные рукописи». Благочестивый биограф Майоля, который принимал подарок для аббата, не стал разбираться в мотивах безграмотных рыцарей и решил, что это допустимо. Еще одно событие подсказывает, что биограф хорошо знал вкусы своего господина. В 995 году взяли сарацинскую крепость в Гард-Френе на юге Франции, заполучив украшенное золотом и серебром парадное оружие. На сей раз его переплавили в «огромное количество серебряных талантов» и отправили их в Клюни. Как поступили в Клюни? Из части сокровища изготовили «серебряный потир чрезвычайной красоты», а остальное раздали бедным, «до последней монетки».

Старый язык для новой экономики

Об эволюции отношения к деньгам легко проследить по изменению значений слов, которые использовали для их обозначения. Видимо, что-то произошло, что-то сдвинулось в коллективной жизни Запада на пороге XI века — отсюда следует отсчитывать историю новой экономики. Деньги в целом до того времени называли старым латинским словом pecunia. Та самая, которая non olet, «не пахнет». Античность понимала pecunia и как «сокровище» и, в архаичном ключе, как «скот». Но значение слова в раннем Средневековье иногда понимали как бы от обратного: в VIII веке торговцев характеризовали как тех, кто не имеет pecunia, — то есть людей, вынужденных существовать на pecunia других. Разве это не парадокс? Да, но за этим словом стояли земли, постройки, животные — все то, чем реально можно владеть и применять в жизни совсем не для торговли, а для удовлетворения своей феодальной спеси, для выкупа попавшего в плен мужа, для социально выгодной выдачи дочки замуж (бесприданниц не ценили). А около 1000 года это слово стали употреблять уже в значении денег, монетной массы.

Похожие изменения интересно наблюдать и в ключевых словах на новых языках: история английского rich, немецкого reich и французского riche показательна в том, что к концу XII века так стали называть людей именно экономически успешных, хотя лишь к концу «тысячелетнего царства» rich man стал именно владельцем состояния. Как и сегодня, делец на заре Нового времени вызывал как уважение, так и насмешку, зависть, злобу. К свойственному (якобы особенно) женщинам сластолюбию прибавили и особую женскую алчность:

Обидно, не правда ли? Но эти элегические дистихи написаны во Фландрии, где счет деньгам как раз знали хорошо — именно об этом свидетельствует сатира, посвященная денарию, а вовсе не о какой-то особой продажности фламандок. Сказка ложь, да в ней намек: все, над чем люди смеются, они на самом деле воспринимают глубоко всерьез. Что тысячу лет назад, что сегодня.