«Империя в поисках общего блага»

В XIX веке многие объекты и ресурсы, составлявшие ранее основную массу частных богатств Старого режима и постреволюционной Европы, перешли под контроль государственных служб или общественных организаций. Тогда же появилось ограничения частной собственности на все, что представляло важность для общества: от поместий, которые стали историческими памятниками, до находящихся в частном владении лесов. Пересмотр системы собственности происходил и в Российской империи. В книге «Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России» (издательство «НЛО») историк Екатерина Правилова анализирует, как возникали и развивались идеи и институты «публичной собственности» в области защиты окружающей среды, развития гидроэнергетики и использования природных ресурсов, охраны художественных и археологических памятников, а также литературной собственности. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным тому, как отмена крепостного права привела к массовой вырубке и реформам частного лесного хозяйства.

«Лесной вопрос» после освобождения крестьян

Как было указано выше, вопросы крепостного права и сохранения лесов оказались тесно связаны друг с другом: до крестьянской реформы частная собственность, в отношении как самих крестьян, так и лесов, рассматривалась как необходимое и временное зло. Освобождение крестьян, задуманное и проведенное государством, потребовало пересмотра системы владения лесами. Впрочем, правительству понадобилось еще двадцать лет для того, чтобы подготовить это «второе освобождение». После отмены крепостного права и крестьяне, и дворяне получили новые стимулы к вырубке лесов. Крестьяне воровали древесину из дворянских поместий, в то время как дворяне, будучи не в состоянии защитить свою собственность, тоже приступили к массовым порубкам¹. Для бывших государственных крестьян, которые, в отличие от бывших крепостных частных помещиков, получили лесные наделы, вырубка леса стала компенсацией за нехватку земли и источником дополнительного дохода². Для помещиков же вырубка леса являлась самым простым способом восполнить убытки после освобождения крестьян — пахотная земля приносила гораздо больший доход, чем леса. Тем самым и крестьяне, и дворяне обнаруживали разительное сходство в своем расточительном отношении к лесным ресурсам³. Из оценки темпов обезлесения, сделанной Михаилом Цветковым, следует, что площадь ежегодных сплошных порубок выросла с 164 га в 1797–1861 годах до 902 га в 1862–1888 годах. Всего за двадцать лет, с 1868 по 1887 год, Россия лишилась 5 процентов своих лесов — они пали самой первой жертвой «великой» крестьянской реформы.

Освобождение крестьян придало новую тональность государственной политике по отношению как к дворянской, так и к крестьянской экономике. Министерство государственных имуществ начало оказывать влияние на темп развития частного сектора еще в 1830–1840-х годах, но это влияние носило лишь косвенный характер. После реформы степень вовлечения государства возросла: правительство, среди прочих вещей, занялось и проблемой обезлесения. Данные о крупномасштабной вырубке лесов впервые дошли до него через несколько месяцев после обнародования манифеста об отмене крепостного права: в марте 1862 года многие местные отделения Лесного департамента докладывали, что они не в состоянии продавать древесину из казенных лесов, потому что рынок затоварен дешевой древесиной из дворянских поместий. Как писал в октябре 1863 года П. А. Валуев, помещики старались «сбывать оные (леса) без всякого соображения не только с необходимыми экономическими началами, но и с действительной ценностью материала». Чтобы предотвратить стремительное и полное сведение лесов, правительство решило помочь дворянам защитить их лес от краж; предполагалось, что это станет первым шагом, предпосылкой к регулированию частного лесного хозяйства.

В 1864 году Министерство внутренних дел во главе с Валуевым, опытным бюрократом и активным участником Великих реформ, составило первый проект закона, преследовавшего две эти цели: защитить леса от незаконных крестьянских порубок и ограничить право дворян сводить леса там, где их было мало, или там, где без них было не обойтись. Эта вторая часть проекта, вторившая недавней крестьянской реформе, была достаточно враждебно встречена частными землевладельцами. Министерство, стремясь заручиться общественной поддержкой своего проекта, решило выяснить мнение местных органов самоуправления. Все земства единодушно поддержали инициативу государства по охране помещичьих лесов и так же решительно раскритиковали вторую часть проекта, предполагавшую соблюдение новых правил ведения лесного хозяйства. «Вмешательство» государства в частную экономику дворян-землевладельцев было воспринято как «несправедливое» посягательство на право частной собственности, о чем писали представители Костромской, Новгородской, Ярославской, Рязанской, Харьковской, Калужской, Орловской, Смоленской, Екатеринославской и других губерний. Это представлялось тем более несправедливым, поскольку леса нередко давали обедневшим дворянам последнюю надежду свести концы с концами, в то время как «правильное ведение лесного хозяйства» (картографирование лесов, вычисление их роста, составление планов порубок) требовало серьезных капиталовложений и знаний. В идеологическом плане, продолжали эти представители, данная реформа повлечет за собой полную девальвацию права собственности и потому не только приведет к уничтожению лесов, но и может «поколебать самое основание государственного строя».

Перед лицом такого мощного сопротивления со стороны дворянства правительство отказалось от второй части проекта. В мае 1867 года оно приняло закон о защите частных лесов, позволявший помещикам нанимать вооруженную лесную охрану, наделенную полномочиями государственных служащих, и усиливавший ответственность за кражу леса. Возможно, эта мера и отпугнула крестьян от дворянских лесов, но она не замедлила уничтожение лесов самими помещиками. Несколько лет спустя Министерство государственных имуществ пессимистически отмечало, что дворяне продолжают крупномасштабную вырубку лесов, которая в ближайшем будущем едва ли прекратится при отсутствии государственного вмешательства. Дворяне просто не знали, как управлять своими поместьями: «Приобретение этих знаний, усвоение этих качеств и привычек требует продолжительного времени», в течение которого дворяне будут удовлетворять свои непосредственные потребности за счет продажи леса. У правительства имелись две возможности спасти леса: либо выкупить их, либо регулировать использование частных лесных ресурсов. Однако второй из этих вариантов не сводился к одному только государственному контролю над определенными типами земельных угодий и ограничению прав собственности. По сути, реформа лесного хозяйства требовала серьезных социальных и культурных преобразований. Она исходила из того, что дворяне — как отмечало министерство — вернутся в деревню, поселятся в своих имениях вместо того, чтобы растрачивать деньги в столицах, и обучатся рациональным приемам ведения своего хозяйства.

Лишь немногие русские дворяне, вдохновляясь идеями местного самоуправления и представлениями о том, что истинное призвание дворянства — забота о совершенствовании сельской экономики, возвращались в свои вотчины. В 1867 году в свое поместье в черноземной Тамбовской губернии, всегда считавшейся землей изобилия, вернулся князь Виктор Илларионович Васильчиков — генерал, государственный деятель и бывший товарищ военного министра. Открывшаяся ему картина разорения стала для него настоящим шоком. В 1840-е годы, когда Васильчиков впервые побывал в тех местах, поместье окружали леса. Тридцать лет спустя пейзаж изменился до неузнаваемости: «Если бы подняться теперь на воздушном шаре, как Гамбетта, над моим имением, то местность представилась бы нам в виде обширной однообразной равнины, прорезанной по разным направлениям глубокими оврагами и лощинами, в средине которых виднеется группа моих лесов, тщательно охраняемых и оберегаемых, а кругом их совершенное безлесье». Там, где прежде текли реки, ныне пересохшие, пролегали овраги, а мостами через эти овраги и лощины пользовались лишь в период половодья; названия деревень — «Ключи» — напоминали о существовании исчезнувших ручьев. «Что ожидает нас в будущем? Безводие!» — сетовал Васильчиков. Его попытки заводить речь об обезлесении на земских собраниях, в дворянских обществах и на съездах сельских хозяев сталкивались с сопротивлением и осуждались как социалистическая пропаганда против частной собственности. Все же он надеялся найти поддержку среди читателей популярного журнала «Отечественные записки»: «Отчего же должны мы молча смотреть на окончательный свод всех лесов, когда последствием такого применения права собственности должна быть гибель всей страны, а не одного лишь города или деревни?»1 К воззваниям Васильчикова прислушался кое-кто из его собратьев-дворян (Юрий Самарин, прочитав его статью, «не мог заснуть; всю ночь так и мерещилась страшная картина безводной и безлесной пустыни»), однако большинство дворян не разделяло его бескорыстного стремления жертвовать деньги и собственные силы на дело охраны природы.

Из двух вариантов — заботиться о лесах при запрете на их продажу или продать их государству — помещики выбрали второе. Нежелание дворян управлять своими имениями под надзором властей и их готовность скорее расстаться со своей собственностью, нежели подчиняться ограничениям на распоряжение ею, сыграли важную роль в распространении идеи экспроприации лесов. Главный вопрос в дискуссии о защите лесов с самого начала формулировался как альтернатива между «экспроприацией» и «государственной опекой»⁴, которая влекла за собой ограничение права частной собственности общественным интересом — то есть подчинение лесного хозяйства обязательным правилам (за счет землевладельцев) и введение ограничений на порубки. Землевладельцам возможность лишиться своих доходов и подвергнуться внешнему контролю представлялась угрозой. Съезд сельских хозяев, открывшийся в декабре 1870 года, значительным большинством голосов отверг идею государственной опеки, поскольку та ограничивала их права собственности. Вместо этого они поддержали идею экспроприации.

Однако у правительства не имелось серьезных планов крупномасштабной экспроприации⁵: на долю казенных лесов уже приходилось около 60 процентов всех лесных угодий страны, а на «второе освобождение» у государства просто не было денег. Предложенный проект «Положения о сбережении лесов, имеющих государственное значение» (1875) предусматривал введение целого ряда запретов, касающихся лесных порубок. Министерство государственных имуществ, составившее данный проект, понимало, что принятие мер, ограничивающих права частных собственников, неизбежно вызовет возражения со стороны помещиков. Чтобы «избежать цензуры», Петр Валуев (ставший к этому времени министром государственных имуществ) решил возложить неприятную обязанность по проведению этого закона в жизнь на местные выборные земские власти.

Этот государственный проект по охране лесов заслуживает внимания как первый тест идей и риторики, подкреплявших право государства на принуждение в сфере прав частных собственников. Его название со ссылкой на леса, «имеющие государственные значение», говорит о том, что правительство первоначально намеревалось сделать данный закон созвучным принципам экспроприации, но законопроект не предусматривал экспроприации как альтернативы опеке. В следующем проекте лесного закона (1877) уже не было слов о «государственном значении». В нем говорилось лишь об «охранных лесах» (в результате получилась непреднамеренная игра слов, так как в категорию «охранных лесов» входили как леса, выполняющие «охранные» функции — предотвращение эрозии, защиту водоемов, — так и леса, исчезновение которых могло повлечь за собой нежелательные изменения климата и почвы). Законопроект запрещал порубки в таких лесах и их расчистку в сельскохоз.

Подробнее читайте:
Правилова, Е. Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России / Екатерина Правилова ; авториз. пер. с англ. Ирины Ждановой, Николая Эдельмана. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 560 с.: ил. (Серия Historia Rossica)