«Цена утопии»

Реформы Витте и Столыпина конца XIX — начала XX века позволили России сократить отставание от передовых стран Запада. Но если там модернизация сопровождалась формированием общегражданского правового строя и наделением населения соответствующими правами, то в России ничего из этого не случилось. По мнению историка Михаила Давыдова, элиты отвергали идею рыночного развития и были уверены в том, что страна займет положение самобытной великой державы. В книге «Цена утопии: История российской модернизации» (издательство «НЛО») он рассказывает, как Россия пыталась реализовать первую в своей истории антикапиталистическую утопию и как это предопределило вектор развития государства на много лет вперед. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, в котором между собой сравнивается модернизация России и Японии и ее результаты в обеих странах.

Антикапиталистическая утопия при капитализме

При Александре II Россия вступила на путь модернизации.

Классической модернизацией называется процесс фундаментального перехода от традиционного аграрного общества к современному индустриальному.

В общем виде принято выделять первичные («органичные», эндогенные) и вторичные («неорганичные», «догоняющие», экзогенные) модернизации. Первые происходили в большинстве стран Западной Европы и Северной Америки, где указанный процесс при всей сложности шел естественно, был закономерным («логическим») следствием предшествующей истории.

Экзогенные модернизации в XIX веке имели место в странах с деспотическим режимом — в России и Японии (позднее — в Турции). Эпитет «неорганичная» подчеркивает тот факт, что история этих стран не предполагала модернизацию как естественный вывод из прошлого, как новую фазу предыдущего развития. Соответственно, модернизация начиналась там в менее благоприятных, чем на Западе, исходных условиях.

Модернизация отнюдь не сводится, как иногда считают, к созданию крупной тяжелой промышленности.

Основными характеристиками модернизированного общества являются правовое государство, гражданское общество, соответствующая уровню эпохи экономика (развитая индустрия, интенсифицированное сельское хозяйство) и формирование рационального автономного индивида.

Ограниченность российской версии экзогенной модернизации особенно заметна при сопоставлении с японским ее вариантом, который начал реализовываться несколько позже.

Напомню, что Япония за 1868–1873 годы, несмотря на гражданскую войну, юридически покончила со Средневековьем, упразднила сословное неравенство, провела аграрную реформу, выкупила землю у феодалов, сделала крестьян собственниками земли и предоставила полную свободу бизнесу, что в сумме создало необходимые предпосылки для быстрого развития капитализма. Была введена всеобщая воинская повинность, принят закон о всеобщем начальном четырехлетнем образовании и т. д. В начале 1880-х годов появились первые политические партии, а в 1889 году — конституция и парламент.

Россия пошла другим путем.

Результаты обе страны сверили в 1904–1905 годах в Порт-Артуре, на полях Маньчжурии и в Цусимском проливе. И Япония, в считаные годы покончившая с долгим Средневековьем, убедительно доказала преимущества своего подхода к модернизации.

Как такое могло произойти? Ведь, скажем, в 1875 году подобная перспектива показалась бы неудачной шуткой.

А случилось это потому, что Япония воплощала в жизнь продуманную программу всесторонних и притом радикальных преобразований, характеризуя которые Уинстон Черчилль заметил, что

за период жизни менее чем двух поколений, не имея никакого опыта, кроме своего далекого прошлого, японцы шагнули от двуручного самурайского меча к броненосцам, нарезным орудиям, торпеде и пулемету «Максим»; такая же революция произошла и в промышленности.

Япония отнюдь не стала среднестатистической западной страной. Она создала не столько либеральное государство, сколько конкурентоспособный государственный организм, не забыв о своих ярких исторических традициях. Она «просто» смогла, опираясь на достижения и опыт Запада, оплодотворить потенциал японского народа, оптимизировав его лучшие качества, значительно повысить уровень того, что сейчас называется «человеческим капиталом», и резко ускорить свое развитие.

Благодаря реформам Япония сумела вдохнуть новую энергию в привычную жизнь, сумела сплотить нацию, дать ей новые цели и смыслы.

Россия же — здесь мне придется повторить то, что сказано в начале книги, — после 1861 года во многом сознательно де-факто реализовывала гигантскую антикапиталистическую утопию — первую в своей истории (и делала это не без успеха — иначе П. Б. Струве, В. И. Ленину и Г. В. Плеханову не пришлось бы тратить столько усилий на доказательство того, что российский капитализм давно стал данностью).

Утопию, согласно которой во второй половине XIX века, в индустриальную эпоху, можно быть «самобытной» великой державой, то есть влиять на судьбы мира, пренебрегая всем тем, за счет чего процветали конкуренты, и прежде всего — общегражданским правовым строем и свободой предпринимательства.

Поэтому Россия лишь модицифировала, пусть и весьма серьезно, многие, но далеко не все ключевые аспекты своего бытия, за пятьдесят лет не отважившись пройти и половины пути, пройденного японцами за пять.

В итоге в начале ХХ века Российская империя была единственной мировой державой, которая обходилась без парламента и не подпадала под определение правового государства, где 80 процентов населения не имели права собственности на обрабатываемую землю, свободы передвижения и вообще находились вне сферы действия положительного законодательства, где не произошла агротехнологическая революция, отсутствовали полная свобода предпринимательства, всеобщее начальное образование и т. д. И где, в частности, по закону крестьян до шестидесяти лет можно было пороть — вплоть до августа 1904 года. Одним из результатов такой политики стало нарастание кризиса аграрного перенаселения в ряде губерний, ошибочно трактуемого современниками как общий аграрный кризис.

Его причины лежали в неспешных темпах экономического развития после 1861 года, диссонировавших не только с демографическим взрывом, но и с внешнеполитическими претензиями империи.

Поразительный факт: правительство до 1890-х годов последовательно игнорировало многое из того, что позволило бы империи реализовать свой гигантский потенциал. Эти меры не нужно было изобретать, они давно уже стали достоянием человечества, их нужно было лишь адаптировать к российским реалиям, как это сделала Япония.

Увы… Для нас это было неприемлемо.

Поэтому едва ли не главный парадокс пореформенной истории — глубокое несоответствие между уровнем геополитических амбиций элит и теми средствами, с помощью которых они воплощали эти амбиции в реальную жизнь.

Страна, претендующая на роль одного из мировых лидеров, упорно сохраняла вынесенные из эпохи Священного союза представления об основах мировой политики, о том, что такое статус великой державы и каким образом он поддерживается в индустриальную эпоху.

Фактически это говорит о недостаточной квалифицированности и даже некомпетентности правительства империи. Оно оказалось не на высоте положения и стоящих перед ним задач, оно не сумело или не захотело понять, какими средствами во второй половине XIX века борются за мировое первенство. Показательно, что большая часть общественности, включая передовую, разделяла утопический антикапитализм власти.

Даже в тех ограниченных рамках, в которые были поставлены производительные силы страны после 1861 года, можно было сделать намного больше.

Только поражение в Русско-японской войне, ставшее настоящим потрясением для жителей страны, и спровоцированная им революция 1905 года показали цену «самобытного» утопизма — Россия оказалась на грани крушения.

И тогда наиболее дальновидная часть истеблишмента выступила за смену алгоритма развития страны. П. А. Столыпин зафиксировал это в известных словах: «Преобразованное по воле монарха Отечество наше должно превратиться в государство правовое».

Тем самым Россия встала на общемировой путь.

Мы должны понять, почему это произошло так поздно.

Подробнее читайте:
Давыдов, М. Цена утопии: История российской модернизации / Михаил Давыдов. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 536 с.: ил. (Серия «Что такое Россия»).