«Гибель Запада» и другие мемы

Расхожие идеи и словесные формулы веками живут в русской культуре. Англичанка по-прежнему гадит, а Запад бесконечно движется к гибели. В книге «"Гибель Запада" и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул» («Новое издательство») историк литературы Александр Долинин показывает, как популярные клише рождались, транслировались и с течением времени обретали новый смысл. Оргкомитет премии «Просветитель» включил эту книгу в «длинный список» из 24 книг, среди которых будут выбраны финалисты и лауреаты премии. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным «тоске по чужбине» — формуле, выражающей чувство непринадлежности России.

Тоска по чужбине

Как свидетельствуют социологи, в последнее время образованные слои русского общества охватило чувство, которое издавна описывается удачной формулой «тоска по чужбине»¹ . У этого острого и хорошо понятного чувства — богатая история. В. О. Ключевский обнаружил его еще в начале XVII века у князя Ивана Хворостинина (ум. 1625). В рукописях и разговорах, замечает историк, «первый русский западник» выражал «скуку и тоску по чужбине, презрение к доморощенным порядкам», говоря: «В Москве людей нет, все народ глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут все ложью».

Что же касается самой формулы «тоска по чужбине», то ее появление датируется первой половиной XIX века. Можно предположить, что она возникает как исправление и переосмысление не самого удачного места из «Горя от ума», где Чацкий в монологе о французике из Бордо обличает дух «пустого, рабского, слепого подражанья» Западу и восклицает:

Кто мог бы словом и примером
Нас удержать, как крепкою возжою,
От жалкой тошноты по стороне чужой³.

«Тошнота по» здесь — это неправильное словоупотребление, паронимическое замещение подразумеваемой «тоски», мотивированное потребностями ямбической схемы и негативным отношением автора к названному чувству. В отрыве же от ямбической инерции и патриотического пафоса «тошнота по стороне чужой» легко превращается в «тоску по чужбине», антоним «тоски по родине», и лишается пейоративной окраски. Самый ранний из известных нам примеров обнаруживается у П. А. Вяземского, писавшего 12 ноября 1827 года из Москвы в Париж А. И. Тургеневу: «Здесь Шимановска, и альбом ее, исписанный руками Benjamin Constant, Humboldt, Томаса Мура, Гете, — пуще прежнего растравил тоску мою по чужбине. Я — европейское растение: мне в Азии смертельно. В Азии и лучше меня живут — не спорю, да я жить не могу: черви меня заедают» . В николаевской России тоскует по Европе не только западник Вяземский, но и славянофил Хомяков, признававшийся в 1840 году Н. М. Языкову: «Тебя тоска берет по России, а жену мою и меня берет тоска по чужбине» . О хождении формулы на протяжении многих десятилетий свидетельствует ее использование в беллетристике конца XIX века — например, у В. Е. Новосильцевой в историческом романе «Предания Золотого Клада» или у А. Лугового (Тихонова) в романе «Грани жизни» .

Тем не менее современные словари цитат и афоризмов приписывают авторство формулы Ф. И. Тютчеву , ссылаясь на сообщение И. С. Гагарина в письме к А. Н. Бахметьевой от 28 октября (9 ноября) 1874 года . Согласно Гагарину, Тютчев часто повторял свою франко-немецкую остроту: «Je n’ai pas le Heimweh, mais le Herausweh», которую ее первый публикатор Г. И. Чулков в 1922 году перевел как «У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине» . В немецком языке слова Herausweh не существует; Тютчев образовал его по аналогии с Heimweh (тоска по родине, ностальгия); и значит оно буквально «тоска по отъезду/выезду [ за границу ]». Чулков в переводе просто воспользовался готовой формулой, к которой Тютчев на самом деле не причастен.

Где же Чулков подхватил «прекрасное выражение»?

В принципе ему могли быть известны все приведенные выше примеры, но более вероятно, что оно пришло к нему из литературной критики начала XX века. Прежде всего следует обратить внимание на имевшую успех статью М.А . Цявловского «Тоска по чужбине у Пушкина» , которую Чулков, интересовавшийся тогда Пушкиным, вряд ли пропустил . Н.Я . Эйдельман был уверен, что Цявловский, в свою очередь, заимствовал этот «смелый образ» у придумавшего его Вяземского  . Однако в 1900–1910-е годы ни Цявловскому, ни Чулкову, ни другим любителям русской литературы было отнюдь не обязательно штудировать архивные документы, чтобы узнать выражение «тоска по чужбине», ибо оно то и дело мелькало в критических статьях и эссе всеми читаемого Ю.И . Айхенвальда, который и пустил его в широкий обиход. Так, во вступлении к «Силуэтам русских писателей» Айхенвальд заявил, что тоска по родине и тоска по чужбине — это два психологических начала, постоянно борющиеся в русской литературе и известные также под другими именами («центростремительная и центробежная сила, статика и динамика, оседлость и скитальчество, патриотизм и космополитизм»). Стремление к синтезу этих двух начал он находит у молодого Карамзина, который «отправился путешествовать снедаемый тоской по чужбине, но там, в чужих краях, помнил о своей родине», у героя «Горя от ума», чья «благородная тоска по чужбине ничего общего не имеет с им же осуждаемой жалкой тошнотою по стороне чужой», и, конечно же, у Пушкина: «Известно, какая великая была у него тоска по чужбине, глубокая жажда дали. < …>  Однако, если бы цепкая власть жизни не держала его прикованным „к петербургской скале“, если бы удалось ему оказаться среди полуденных зыбей, под небом Африки его, то он вздыхал бы там о сумрачной России, т.е . на желанной чужбине с особою силой пробудилась бы в нем тоска по родине» . Согласно Айхенвальду, проблема «оседлости и бродяжничества, тоски по родине и тоски по чужбине < … > всегда занимала Пушкина» и определяла характер двух пушкинских героев- скитальцев, по чужбине тоскующих, — Алеко и Тазита .

Настойчиво внедряя формулу в русский критический дискурс, Айхенвальд многократно указывал, что она восходит к Иммануилу Канту. «Глубокую правду сказал Кант, что кроме тоски по родине у нас есть еще и другой недуг — тоска по чужбине, — заявляет он в ранней статье о поэзии А. К. Толстого. — Это счастливая болезнь; именно в ней коренится источник нашей духовной подвижности». О том, что выражение «тоска по чужбине» принадлежит Канту, Айхенвальд по крайней мере дважды писал и в «Силуэтах русских писателей» . Эти ссылки недавно ввели в заблуждение вельможного борца с фальсификациями истории, академика Чубарьяна. Он решил, что именно Кант (ум. 1804), а не Айхенвальд, назвал столкновение западнических и славянофильских тенденций в русской культуре XIX века «борьбой двух начал в русской общественной мысли — „тоски по чужбине“ и „тоски по родине“» . На самом деле Айхенвальд имел в виду высказывание Канта из его посмертно опубликованных заметок к курсу антропологии («Reflexionen zur Anthropologie»), которое к России, конечно же, не имело ни малейшего отношения:

Die Kritik der reinen Vernunft ist ein Präservativ für eine Krankheit der Vernunft, welche ihren Keim in unserer Natur hat. Sie ist das Gegenteil von der Neigung, die uns an unser Vaterland fesselt (Heimweh). Eine Sehnsucht, uns ausser unserm Kreise zu verlieren und andere Welten zu beziehen [Критика чистого разума предохраняет от недуга, зародыш которого лежит в нашей натуре. Он являет собой противоположность чувству, которое приковывает нас к отчизне (тоска по родине). Это некое желание вырваться из собственного круга и связать себя с иными мирами].

Кант, в отличие от Тютчева, не попытался придумать новое слово, антоним Heimweh, и Айхенвальд, на которого мысль Канта явно произвела сильное впечатление, сделал это за него по-русски. Он мог позаимствовать выражение «тоска по чужбине» из письма Вяземского А. И. Тургеневу, из статьи Ключевского или откуда-то еще, а мог и сам его придумать, но факт остается фактом: именно Ю. И. Айхенвальду мы обязаны широким распространением этой формулы в русской культуре XX века.

Подробнее читайте:
Долинин А. «Гибель Запада» и другие мемы: Из истории расхожих идей и словесных формул. М.: Новое издательство, 2020. — 158 с. — ( Новые материалы и исследования по истории русской культуры ).