«Древняя Греция: От доисторических времен до эпохи эллинизма»

В книге «Древняя Греция: От доисторических времен до эпохи эллинизма» (издательство «Альпина нон-фикшн»), переведенной на русский язык Петром Дейниченко, рассказывается об архаической и классической эпохе в истории греко-римского мира. Ее автор, доктор философии Гарвардского университета Томас Мартин, описывает социальное и политическое устройство Спарты и Афин и демонстрирует, как вражда между ними привела к утрате независимости Греции. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, в котором рассказывается, как афиняне получали образование и почему относились к софистам с опаской.

Подготовка к общественной жизни

Афиняне усваивали нормы достойного поведения мужчин и женщин не в школе, а в семьях и в ходе бесчисленных контактов в повседневной жизни. Систематическое образование в современном смысле слова практически отсутствовало, так как не существовало школ, которые содержались бы государством. Только состоятельные семьи могли позволить себе оплачивать частных учителей, к которым они отправляли сыновей, чтобы те учились читать, писать, возможно петь или играть на музыкальном инструменте, а также тренироваться для подготовки к военной службе и ради успеха в атлетических соревнованиях. Физическая форма считалась столь важной для мужчин, которых с 18 до 60 лет могли призвать на военную службу, что государство обеспечивало площадки для ежедневных физических упражнений. Эти гимнасии, расположенные под открытым небом, были также излюбленными местами для разговоров о политике и обмена новостями. Дочери состоятельных семейств часто учились читать, писать и простой арифметике, вероятнее всего, дома, потому что женщина с такими навыками лучше была подготовлена к ведению финансов и учета припасов в хозяйстве состоятельного мужа, супругой и партнером которого в ведении хозяйства ей предстояло стать.

Девочки и мальчики из более бедных семей учились ремеслу и, возможно, каким-то начаткам грамоты, помогая родителям в повседневной работе или, если им везло, обучаясь у квалифицированных мастеров. Как уже упоминалось, законы Солона требовали, чтобы отцы обучали сыновей так, чтобы у тех были средства к существованию, в противном случае дети освобождались от обязанности содержать родителей, когда те станут слишком стары, чтобы прокормиться своим трудом. По современным стандартам, уровень грамотности в Афинах за пределами круга элиты оставался довольно низким, и большинство бедняков умело разве что написать собственное имя. Большинству людей неумение читать не доставляло непреодолимых неудобств: всегда можно было найти кого-то, кто прочитал бы им вслух любой письменный текст, который им требовалось уяснить. Преобладание устной, а не письменной коммуникации значило, что люди привыкали воспринимать информацию на слух (те, кто умели читать, обычно читали вслух), и грекам очень нравились песни, речи, устные рассказы и оживленные беседы, их память была натренирована на воспроизведение услышанного. Подобно сыну знаменитого афинского стратега Никия, люди знали наизусть, например, всю «Илиаду» и «Одиссею».

Молодые люди из обеспеченных семей, как правило, приобретали более широкие знания, необходимые для успешного участия в общественной деятельности в афинской демократии, наблюдая за тем, как их отцы, родственники и другие старшие мужчины участвуют в народном собрании, исполняют обязанности магистратов или участвуют в судебных прениях. Важнейшим навыком было умение убедительно говорить публично. Во многих случаях какой-либо мальчик становился любимым учеником у взрослого мужчины. Подрастая, он узнавал тонкости общественной Древняя Греция жизни, проводя время в обществе старшего мужчины и его взрослых друзей. В течение дня мальчик видел, как его учитель обсуждает политические новости на агоре или произносит речи в суде или в народном собрании, помогал ему в исполнении общественных обязанностей и тренировался с ним в гимнасии. Вечера они проводили на симпосии, пирушке с участием мужчин и гетер, которая могла обернуться и серьезным обсуждением политических и философских вопросов, и буйным весельем.

Такие отношения между наставником и протеже обычно подразумевали гомосексуальную любовь как выражение связи между мальчиком и старшим мужчиной, как правило женатым. Как уже упоминалось при обсуждении спартанских обычаев, современные категории и оценки трудно применимы к древнегреческой сексуальности и сексуальным нормам; сегодня спектр взглядов на них может быть очень широк — от приемлемости до осуждения и обвинений в развращении мальчиков. Как бы то ни было, греки того времени считали естественным, что взрослый мужчина восхищался физической красотой мальчика (так же как и красивой девочки). Связь между взрослым «любовником» (erastēs) и юным «возлюбленным» (erōmenos) предполагала нечто большее, чем просто физическое желание. Эротическая сторона взаимоотношений работала как своего рода состязание за статус, в котором молодой человек стремился быть желанным, но в значительной мере способным отказывать взрослому или воздействовать на его желания, а взрослый — показать свою силу и способность преодолеть сопротивление, добившись физических отношений с юным предметом желания. Хотя мужская гомосексуальность вне отношений между наставником и учеником (а женская гомосексуальность вообще) считалась позорной, особые гомосексуальные связи между взрослыми наставниками и юными учениками признавались приемлемыми во многих — но и не во всех — полисах в той мере, если взрослый не использовал своего юного спутника только для физического наслаждения или не пренебрегал его подготовкой к общественной жизни. Платон рисует прямолинейного афинянина V в. до н. э., подытоживающего явно бытующее в обществе мнение о приемлемости гомосексуальной любви между мужчинами: «Я, по крайней мере, не знаю большего блага для юноши, чем достойный влюбленный, а для влюбленного — чем достойный возлюбленный. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь. Чему же она должна их учить? Стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела. <…> И если бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных <…> например, войско, (то) сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору».

Во второй половине V в. до н. э. появляется новый тип самозваных учителей, предлагавших более систематическое образование молодым людям, стремившимся освоить навыки ораторского искусства и аргументации, без чего невозможен был успех в политике в условиях демократии. Этих преподавателей называли софистами («мудрецами»). Этот ярлык приобрел презрительный оттенок (сохранившийся до сих пор во фразах вроде «это какая-то софистика»), потому что они были чрезвычайно ловкими в публичных речах и философских спорах. К софистам многие традиционно мыслящие люди относились с неприязнью и даже с опасением, поскольку они несли угрозу их влиянию и привычным политическим воззрениями. Первые софисты появились в разных местах греческого мира раньше, но с 450 г. до н. э. они в поисках учеников, способных заплатить немалую цену за обучение, начали приезжать в Афины, находившиеся тогда на вершине материального благополучия и культурного расцвета. Богатая молодежь стекалась на яркие выступления, которые эти странствую щие учителя устраивали, чтобы показать свое умение убеждать — именно то, чему они обещали научить. Софисты предлагали как раз то, чему хотел научиться любой честолюбивый юноша, потому что величайшим искусством, которым мог обладать человек в демократических Афинах, было умение убеждать своих сограждан в народном собрании, в Совете пятисот или в суде присяжных. Тем, кто не желал или не мог освоить новые риторические приемы софистики, софисты (за хорошую плату) составляли речи, которые заказчик мог произносить от своего имени. Преобладающее значение убедительной речи в устной культуре, подобной той, что существовала в Древней Греции, делала софистов пугающими фигурами, поскольку новые учителя предлагали такое увеличение силы слова, что это, казалось, может нарушить политические и общественные устои.

Самым знаменитым софистом был современник Перикла Протагор из Абдеры, города на севере Греции. В Афины Протагор перебрался около 450 г. до н. э., когда ему было около 40 лет, и там и прошла бóльшая часть его деятельности. Его ораторские способности и честная натура произвели на афинян такое впечатление, что те в 444 г. до н. э. постановили, чтобы он написал законы для новой панэллинской колонии Фурии в Южной Италии. Традиционно мыслящие граждане, однако, были шокированы некоторыми идеями Протагора, опасаясь их влияния на общество. Таковым было, в частности, его агностическое суждение о богах: «Я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка». Очевидно, что люди могли подумать, что богам такой взгляд покажется оскорбительным и они покарают город, позволивший Протагору учить.

Столь же вызывающим было отрицание Протагором абсолютного критерия истины, когда он утверждал, что в каждом суждении существуют две несовместимые стороны. Например, если кому-то ветер кажется теплым, другому тот же ветер может показаться прохладным, и невозможно решить, какое из суждений истинно, потому что ветер для одного теплый, а для другого прохладный, полагал Протагор. Свой субъективизм (представление, что нет никакой абсолютной реальности вне и помимо феноменальных явлений) он подытожил в многократно цитируемом начале своего сочинения «Истина» (бóльшая часть которого утрачена): «Человек есть мера всех вещей — существующих, что они существуют, не существующих, что они не существуют». «Человек» в этом пассаже (греческое anthrōpos, отсюда и антропология), по-видимому, относится к индивидуальному человеческому существу, мужчине и женщине, по Протагору, единственному судье собственных впечатлений. Критики Протагора порицали его за такой подход, упрекая его в том, что он учит людей, как сделать слабые аргументы сильными, тем самым обманывать и дурачить других соблазнительно убедительными, но опасными аргументами. Это, как опасались они, могло угрожать демократии, строящейся на убеждении, основанном на истине и служащей благу общества.

Подробнее читайте:
Мартин Т. Древняя Греция: От доисторических времен до эпохи эллинизма / Мартин Томас; Пер. с англ. [Петра Дейниченко] — М. : Альпина нон-фикшн, 2020. — 472 с.