«Время банкетов: Политика и символика одного поколения (1818–1848)»

Книга Венсана Робера «Время банкетов: Политика и символика одного поколения (1818–1848)» (НЛО), переведенная на русский язык Верой Мильчиной, рассматривает банкеты не с точки зрения вкусовых пристрастий, но в контексте политической метафорики XIX века. В организуемых в честь оппозиционных депутатов застольях важна была каждая мелочь: от приглашенных гостей до порядка и содержания тостов, явно или неявно скрывавших в себе политические декларации. Со временем подобные трапезы стали важной частью политической жизни во Франции, позволяя представителям оппозиции встать на один уровень с властью и влиять на ее решения подчеркнуто мирным способом. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным тому, как банкеты использовались в качестве прикрытия для формирования политических ассоциаций.

Цели банкетов

В предыдущей главе, где речь шла о банкетах компаньонов, представителей одного и того же ремесла или даже франкмасонов, мы показали связь, которая существовала в XIX веке между трапезой и формальными сообществами, подчиняющимися правилам порой гласным, но чаще всего негласным, сложившимся от века. В общем виде можно сказать, что ни одна ассоциация, ни одна корпорация не обходилась без своего ежегодного банкета. Остается выяснить, нельзя ли пойти дальше и исследовать природу отношений между таким точечным мероприятием, как банкет, и постоянно действующими политическими организациями — избирательными комитетами или либеральными ассоциациями, которые, возможно, также функционировали в этот плохо изученный период эпохи Реставрации.

Банкет как матрица политической ассоциации

В конце 1819 года королевское правительство, тем более встревоженное электоральными успехами независимых, что успехи вовсе не сопровождались отступлением ультрароялистов, и шокированное избранием в палату депутатов от департамента Изер аббата-расстриги Грегуара, бывшего члена Конвента и «цареубийцы», решило обратить внимание на ассоциацию, которая в ту пору считалась главным рассадником либерализма, а именно Общество друзей свободы печати. Довольно поздно обнаружив, что в него входит гораздо больше разрешенных двадцати человек и что члены его с большой регулярностью собираются в парижских квартирах кого-нибудь из его руководителей, министерство Деказа возбудило дело против двух таких гостеприимных хозяев, полковника Симона-Лоррьера и г-на Жеводана, за нарушение статьи 291 Уголовного кодекса. Разумеется, высокопоставленных участников никто трогать не стал: ни герцог де Брой (который, правда, за некоторое время до того отдалился от ассоциации), ни граф де Тиар, ни Лафайет, ни даже Манюэль, у которого общество собиралось с такой же регулярностью, привлечены к суду не были. 18 декабря 1819 года исправительный суд департамента Сена приговорил каждого из двух обвиняемых к штрафу в 200 франков и объявил общество распущенным.

Нетрудно догадаться, что газеты, близкие к «независимым», выразили протест сразу после объявления о начале судебного преследования и принялись искать юридические аргументы в защиту обвиняемых. Они стремились доказать, с одной стороны, что статья наполеоновского Уголовного кодекса была направлена прежде всего против религиозных сект (таких, например, как Малая Церковь¹), а с другой — что переход от имперского деспотизма к конституционному режиму подразумевал непременную выработку нового, либерального закона об ассоциациях, подобно тому, как это было уже сделано в отношении прессы. Журналисты исходили из того, что молчаливая терпимость, с какой министерство в течение полутора лет взирало на практическое пользование свободой собраний, была равносильна негласному признанию его законности. Но особенно поразительно выглядит аргумент, выдвинутый одним из корреспондентов «Минервы». Почему, спрашивал он, королевский прокурор из Лувье не предъявляет обвинений также и организаторам банкета в честь трех независимых депутатов, только что, 31 октября 1819 года, состоявшегося в Ле-Нёбуре: разве не очевидно, что гостей, «которые все до единого принадлежали к числу местных нотаблей», было больше двадцати (в общей сложности сто семьдесят) и что собрались они в день, назначенный заблаговременно, чтобы обсудить предметы политические или иные? Другими словами, если можно устроить банкет, отчего же преследовать ассоциацию?

Чтобы понять эту теснейшую, по всей видимости, связь между банкетом и политической ассоциацией, возвратимся на полтора года назад, на банкет в «Радуге». Вспомним тот пассаж, где Волабель кратко описывает этот банкет, а затем перейдем к описанию его контекста, каковым оказываются усилия либералов для создания собственной организации:

В тот период Второй реставрации в Париже еще не устраивали заговоров в абсолютном смысле слова; там, правда, существовали два политических общества, одно тайное, другое публичное; второе не замедлило, во всяком случае в Париже, поглотить первое; однако члены его помышляли не столько о том, чтобы вступить в борьбу с Бурбонами, сколько о том, чтобы противостоять ретроградным устремлениям представителей этой династии и произволу их служителей.

Тайное общество «Союз» было основано в Гренобле в 1816 году адвокатом Жозефом Ре; когда Ре переехал в Париж, у общества появились адепты и в столице, однако они «по большей части искали таинственности лишь из осторожности и робости», а «осмотрительность и робость тормозили развитие общества; члены его оставались немногочисленны, а их старания, носившие, можно сказать, индивидуальный характер, не приносили никаких серьезных результатов; между тем публичная ассоциация, созданная в Париже приблизительно на год позже, чем „Союз“ в Гренобле, внезапно сделалась так влиятельна, что смогла оказать значительное воздействие на политическое движение двух следующих лет». Речь идет об обществе, основанном осенью 1817 года группой из двух десятков человек (включая, разумеется, Лафайета и Бенжамена Констана, но также и двух пэров Франции, де Броя и Дестюта де Траси, и двух депутатов, Вуайе д’Аржансона и Лаффита), чтобы, во-первых, добиться отмены законов о печати, а вовторых, предоставлять денежную помощь журналистам, находящимся под следствием или осужденным. Но своего полного развития общество это достигло лишь после того, как устроило обед в «Радуге» в честь депутатов, «которые в течение прошедшей сессии наиболее пылко отстаивали свободу печати»: как пишет Волабель, «после этого первоначального толчка ассоциация сделалась весьма многочисленной и стала действовать регулярно под именем Общества друзей свободы печати. В нее не побоялись вступить не только члены парижского „Союза“, но даже люди самые пугливые, пэры, депутаты, должностные лица».

Теперь мы можем лучше понять, отчего для либералов тосты имели лишь относительную важность: главным для них была возможность под прикрытием банкета, этого дозволенного проявления либеральной общежительности, заложить фундамент регулярной политической организации. Обед в «Радуге» стал для Общества друзей свободы печати эквивалентом того, чем для современной политической партии становится учредительный съезд. В течение примерно полутора лет правительство позволяло обществу существовать беспрепятственно, и в этот период у «друзей свободы печати» не было необходимости устраивать банкет, поскольку они в определенные заранее дни собирались в доме одного из членов общества, куда являлись по письменному приглашению. Министерство, которое прекрасно знало о существовании общества и более того, как изящно выражается Волабель, «отправляло на эти собрания своих агентов и даже стенографов», не решалось подвергнуть его преследованию и распустить до тех пор, пока не порвало с «независимыми». Семь недель спустя состоялся, как мы знаем, второй большой политический парижский банкет — тот, что прошел в бывшем цирке на улице Горы Фавор. Итак, хотя известно, что 5 февраля 1820 года гости собрались для того, чтобы отпраздновать годовщину принятия закона Лене и выразить протест против нависших над ним угроз, можно предположить, что цели их этим не ограничивались. Организаторы, собравшие около тысячи подписчиков, желали, по всей вероятности, также выразить молчаливый протест против роспуска Общества друзей свободы печати и в каком-то смысле заново учредить либеральную партию на более широкой основе: если в распущенном обществе состояло не более четырех сотен членов, скорее всего исключительно парижан, то в число тысячи гостей, собравшихся на банкет, входили, по свидетельству «Конституционной», «многие избиратели или имеющие право быть избранными из Парижа, его окрестностей и различных городов Франции». Ибо хотя ассоциация запрещена, банкет все равно может состояться, а между тем банкет этот, в сущности, — не что иное, как квазиассоциация.

Ассоциация пунктиром

В самом деле, я полагаю, что в общем виде можно утверждать: если в эту эпоху не существовало корпорации и ассоциации без банкета, верно и обратное утверждение: не бывало банкета без ассоциации. Как действовали комиссары — организаторы банкета? Во-первых, они определяли сумму подписки, что, как мы видели, очень точно указывало на социальный уровень гостей, которых они желали видеть на банкете, но не исключало и участия единомышленников более молодых или чуть менее состоятельных. Затем они распространяли подписные листы среди своих друзей и знакомых, а также среди тех, кого им назвали — справедливо или нет — в качестве возможных единомышленников. Имена тех, кто согласился принять участие в банкете, значились в официальных списках; впрочем, можно предположить, что устроители сохраняли и списки тех, кто в более или менее учтивой форме отказался участвовать. Что же до подписчиков, уже давших свое согласие, их имена организаторы банкета, скорее всего, демонстрировали колеблющимся, чтобы убедить их в респектабельности и законности готовящегося мероприятия. Таким образом, имена подписчиков не сохранялись в глубокой тайне, но, с другой стороны, и не подлежали публичной огласке. Их никогда не печатали в газетах, а когда в 1821 году некий хозяин кафе в Шароле вывесил такой список в своем заведении, либералы отреагировали на это весьма неодобрительно. Поэтому власти за редчайшими исключениями не получали доступа к этим спискам, и их копии невозможно обнаружить в архивах, что, разумеется, крайне досадно, ибо в противном случае наши представления о социологии либерализма в эпоху Реставрации были бы гораздо более точны. Как бы там ни было, списки эти существовали, причем отражали они не только круг знакомств каждого из комиссаров по отдельности, но и более широкую сеть людей, на которых можно положиться в крайнем случае. Подписчики не связывали себя неотменяемыми обязательствами; зато, поскольку они внесли определенную сумму денег, они имели право потребовать у комиссаров отчета в использовании средств. Более того: придя на банкет, подписчики сделали шаг, сблизивший их с другими гостями; они чокнулись друг с другом, выпили и таким образом публично подтвердили, что разделяют одни и те же ценности, а значит, связали себя узами взаимного доверия. Отсюда, заметим в скобках, отчаянные усилия организаторов предотвратить переход от ссоры подвыпивших гостей (а в конце трапезы такие ссоры вполне могли случиться) к дуэли; организаторы шли на все, лишь бы примирить противников, — разумеется, потому, что боялись скандала, но еще и потому, что если бы вдобавок разошлись во мнениях также и секунданты дерущихся, это бы свело на нет политическую эффективность ассоциации.

Однако та квазиассоциация, которую представляют собой подписчики, обладала многими другими достоинствами: она не только, как мы покажем ниже, сама по себе выступала носительницей сугубо либеральных ценностей, но и была совершенно законной и чрезвычайно гибкой. Совершенно законной, поскольку никто не посмел бы запретить банкет, тогда как ассоциации находились под строгим надзором; совершенно законной и в своих целях, поскольку на банкете в эпоху Реставрации было бы так же невозможно готовить заговор, как и на митинге в тогдашней Англии или на публичном собрании во Франции времен Третьей республики или сегодняшней². Как на собственном плачевном примере убедилиcь некоторые неосмотрительные карбонарии, банкет никоим образом не может служить прикрытием для тайной деятельности, потому что власти без всякого труда могут узнать, что там затевается и о чем там ведутся разговоры. Достаточно расспросить болтунов, а их всегда находится немало, или подкупить слуг того заведения, где прошел банкет, что тоже вовсе не сложно. Люди, которые собираются за столом в заведении, открытом для публики, пусть даже не стремясь привлечь внимание целой толпы зевак, таким образом публично объявляют о своей приверженности к деятельности строго законной и о своем желании вписаться в рамки существующих институций. Разумеется, самые пылкие роялисты никогда полностью с этим не соглашались и рассуждали, например, о «пире заговорщиков», а в связи с банкетом в «Бургундском винограднике» вспоминали о Мазаньелло и восстании в Неаполе. Однако то были чистые фантазмы людей, которые, по словам «Европейского цензора», издавна привыкли «видеть в сотрапезниках, которые вместе обедают, заговорщиков, а в ящике шампанского — зародыши революции». На банкете заговоры не готовят; конечно, там завязываются полезные связи, там рядовые члены либеральной партии могут оказаться бок о бок со знаменитостями левого лагеря, но это вовсе не означает, что там вербуют заговорщиков.

Такое предположение тем более абсурдно, что большое преимущество банкета как формы политической деятельности и политической ассоциации состоит как раз в его крайней гибкости: ведь у участников банкета, в отличие от заговорщиков, никто не требует клятв верности и абсолютной преданности общему делу. Подписчик может предоставить свою подпись и свои деньги, но не появиться на банкете; чаще всего, конечно, он там появляется, но в этом случае может сохранить инкогнито или, напротив, подчеркнуть свое участие; наконец, он может пойти на настоящий риск, произнеся тост или публично взяв слово, и тем самым выказать ту добродетель, которую тогдашние либералы, очень высоко ее ценившие, именовали «гражданским мужеством».

Подробнее читайте:
Робер, В. Время банкетов: Политика и символика одного поколения (1818–1848) / Венсан Робер; пер. с французского и вступительная заметка Веры Мильчиной. — М.: Новое литературное обозрение, 2019. — 656 с.: ил. (Серия «Культура повседневности»)