«Языкознание. От Аристотеля до компьютерной лингвистики»

О том, что за наука языкознание, или лингвистика, какими вопросами она занимается и какие проблемы решает, рассказывается в книге Владимира Алпатова «Языкознание. От Аристотеля до компьютерной лингвистики» (Альпина Нон-фикшн, 2018). Книга Владимира Алпатова вошла в длинный список премии «Просветитель» 2018 года. Предлагаем читателям N + 1 познакомиться с фрагментом из нее.

Язык — система и язык — деятельность

Учитывая упомянутые выше различия между разными лингвистическими традициями, следует отметить и одну их общую черту, сохранившуюся и в большинстве направлений лингвистики вплоть до наших дней. При синтетическом и аналитическом подходе к языку в учебных и в научных сочинениях язык постоянно рассматривался и рассматривается как система правил. Начиная от самых простых правил в учебниках вроде «У слов, обозначающих действия предметов, бывают приставки, а не предлоги» (и потому их надо писать слитно) и кончая сложными правилами современных исследований, использующих изощренный математический аппарат, предполагается выделение в языке некоторых постоянных свойств, подчиняющихся правилам (такие правила могут включать в себя и исключения). Лингвисты (теоретики и практики) ищут в сложном многообразии наблюдаемых явлений речи некоторые постоянные, стабильные, повторяющиеся единицы и структуры, воспроизводимые разными людьми одинаково или с незначительными вариациями, которыми можно пренебречь. Эти единицы и структуры фиксируются в грамматиках и словарях.

Так неосознанно поступали все лингвистические традиции. Еще школьники Древнего Вавилона во втором тысячелетии до н. э. упражнялись в записывании привычных для всех нас парадигм склонения и спряжения вроде стол, стола, столу… (в европейской традиции парадигмы сложились в Александрии). Правила формулировали Панини, арабы, японцы, авторы европейских грамматик Нового времени. Этот бессознательный и не всегда последовательный подход был четко сформулирован Ф. де Соссюром в знаменитом «Курсе общей лингвистики». Максимально широкое понятие речевой деятельности разделяется Соссюром на важнейшую часть — язык — и всё остальное — речь. В том числе все процессы говорения и слушания относятся к речи.

Соссюр полагал: «Надо с самого начала встать на почву языка и считать его основанием для всех прочих проявлений языковой деятельности…. Язык — только определенная часть, — правда, важнейшая часть — речевой деятельности. Он является социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить реализацию, функционирование способности к речевой деятельности, существующей у каждого носителя языка». Язык — «социальный аспект речевой деятельности, внешний по отношению к индивиду». Специально подчеркнуто: «Язык не деятельность говорящего. Язык — это готовый продукт, пассивно регистрируемый говорящим». В другом месте «Курса» сказано: «Языковой коллектив не имеет власти ни над одним словом: общество принимает язык таким, какой он есть».

Для пояснения противопоставления языка и речи Соссюр использовал аналогию с шахматами. Происхождение шахмат из Индии, материал, из которого они сделаны, внешний вид фигур — всё это характеристики, аналогичные речевым. Языку здесь соответствуют правила игры, которые и являются для шахмат определяющими признаками. И язык в смысле Соссюра описывается через правила.

Согласно Соссюру, язык — то, что нужно изучать в первую очередь. Всё функционирование языка — речь — можно отодвинуть на второй план или «на потом». Соссюр противопоставил внутреннюю лингвистику, изучающую язык, и внешнюю лингвистику, исследующую прочие виды речевой деятельности. Лекция о речи в его курсе для студентов, положенном в основу книги, имелась в плане, но так и не была прочитана. Идеи Соссюра позволили более строго и последовательно заниматься теми проблемами, которые и раньше находились в центре внимания лингвистов, когда они писали грамматики и составляли словари. Поэтому противопоставление языка и речи было принято большинством ученых первой половины ХХ в., как и предложенная им расстановка приоритетов. На этом постулате основывалось большинство школ структурной лингвистики, господствовавшей в мировой науке о языке в 1920–1950-е гг. (в нашей стране ее расцвет пришелся на 1960–1970-е гг.). Но и языковеды, не принадлежавшие к структурному лагерю, обычно занимались теми проблемами, которые Соссюр отнес к языку.

Однако задолго до Соссюра данной точке зрения была противопоставлена принципиально другая. Первым ее выдвинул великий немецкий мыслитель Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) еще в первой половине XIX в. В знаменитой работе «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества» (написана в 1830-е гг., издана посмертно в 1848 г.) он предложил иное понимание языка. Гумбольдт указывал на относительность всяких правил и классификаций: «Всё это многообразие явлений… как его ни классифицируй, всё же предстает перед нами обескураживающим хаосом». Нельзя ограничиться фиксацией этого хаоса, надо «определить, что следует понимать под каждым языком». И далее он пишет: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. Даже его фиксация посредством письма представляет собой далеко не совершенное мумиеобразное состояние, которое предполагает воссоздание его в живой речи. Язык есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia) …. Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулированный звук пригодным для выражения мысли. В подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности…. По разрозненным элементам нельзя познать то, что есть высшего и тончайшего в языке; это можно постичь и уловить только в связной речи…. Расчленение языка на слова и правила — это лишь мертвый продукт научного анализа».

Гумбольдт подчеркивал «языкотворческую силу в человечестве»: «В языке следует видеть не какой-то материал, который можно обозреть в его совокупности или передать часть за частью, а вечно порождающий себя организм, в котором законы порождения определенны. Но объем и в известной мере также способ порождения остаются совершенно произвольными. Усвоение языка детьми — это не ознакомление со словами, не простая закладка их в памяти и не подражательное лепечущее повторение их, а рост языковой способности с годами и упражнением».

Идеи Гумбольдта, безусловно, серьезны и убедительны. Однако их дальнейшая судьба довольно точно охарактеризована современным автором Борисом Гаспаровым: «Несмотря на то, что идеи Гумбольдта сохраняли высокую авторитетность на протяжении как большей части XIX в., так и ХХ в., в конкретных описаниях истории и структуры различных языков они фактически не отразились». У Гумбольдта были очень интересные мысли, но не было научного метода. Языковеды просто не знали, как можно изучать язык-деятельность. Зато можно было, как и прежде, заниматься «расчленением языка на слова и правила» и совершенствовать это расчленение. А слова Соссюра о том, что язык — не деятельность, а готовый продукт, безусловно, полемичны по отношению к не упомянутому им в его «Курсе» Гумбольдту.

Однако и в эпоху наибольшего успеха идей Соссюра находились ученые, продолжавшие идеи Гумбольдта. В 1929 г. в Ленинграде вышла книга «Марксизм и философия языка», происхождение которой до сих пор загадочно. Ее автором был обозначен Валентин Николаевич Волошинов (1895–1936), однако соавтором или даже единственным автором сейчас признается его значительно более известный друг Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975). Скорее всего, книгу писал Волошинов, но многие ее идеи могут принадлежать Бахтину. Книга была полемична по отношению ко многим идеям Соссюра, прежде всего к идее о разграничении языка и речи. Само существование языка в смысле Соссюра подвергается сомнению: «Субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка — продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях непосредственного говорения». Реально существует лишь речь (высказывания, в терминологии Волошинова). Выделение же абстрактной системы «уводит нас прочь от живой становящейся реальности языка и его социальных функций». Хотя «язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения», лингвисты стремятся расчленить их, что иногда может быть оправдано практическими задачами, но искажает «реальность и функции языка».

Указывается, что такой неадекватный подход свойствен не только последователям Соссюра (у них он лишь выражен наиболее четко), но большинству языковедов начиная с античности, исключая лишь последователей Гумбольдта. Это не случайно, поскольку такой подход вырабатывался с практическими целями: «расшифровывания чужого мертвого языка» (имеется в виду филология) и «научения ему». Идея о связи традиционного подхода с преподаванием языков (сначала языков культуры, позже и современных языков), безусловно, правильна. Именно на начальном этапе обучения незнакомому, в частности иностранному, языку правила, скажем правила склонения или спряжения, абсолютно необходимы. Однако, по мнению автора книги, они ничего не дают для «понимания и объяснения языковых актов в их жизни и становлении». Не искусственно выделяемые слова и предложения, а «единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка, и … им принадлежит творческое значение в языке».

Итак, изучать надо речь во всем ее многообразии, а язык в смысле Соссюра — искусственное понятие, пригодное лишь для педагогических и филологических целей. В книге «Марксизм и философия языка» правильными признаются идеи Гумбольдта и его последователей, к которым только предлагается добавить изучение диалога и социального взаимодействия его участников. Однако метода, который бы позволил изучать язык как деятельность, не предложено и здесь. По-видимому, и в 1929 г., как и за столетие до этого, такая задача еще была преждевременной.

Вновь и по-новому ее поставил Ноам Хомский. Впервые это он сделал в книге «Синтаксические структуры» (1957, этот год часто считается началом новой эпохи в развитии лингвистики). Однако наиболее четко его идеи выражены в книгах «Аспекты теории синтаксиса» (1966) и «Язык и мышление» (1968), к которым я и обращусь, отвлекаясь от последующих изменений его теории, достаточно значительных, но, как представляется, не затронувших ее суть.

В «Аспектах теории синтаксиса» Хомский ввел важные понятия компетенции и употребления, оба понятия связаны с носителем языка. Компетенция — знание языка говорящим-слушающим, а употребление — использование языка в конкретных ситуациях. «Задачей лингвиста, как и ребенка, овладевающего языком, является выявить из данных употребления лежащую в их основе систему правил, которой овладел говорящий-слушающий и которую он использует в реальном употреблении». Однако компетенция — не то же самое, что язык у Соссюра. Хомский обращается к иным традициям: «Противопоставление, вводимое мною, связано с соссюровским противопоставлением языка и речи; но необходимо отвергнуть его концепцию языка как только систематического инвентаря единиц и скорее вернуться к гумбольдтовской концепции скрытой компетенции как системы порождающих процессов». Сам термин «порождение» Хомский взял у Гумбольдта, писавшего о «порождающем себя организме», имеющем «законы порождения». Хомский определил: «Лингвистическая теория… занимается обнаружением психической реальности, лежащей в основе реального поведения».

В книге «Язык и мышление» эти идеи выражены еще четче: лингвистика — «особая ветвь психологии познания»; «лингвист занимается построением объяснительных теорий на нескольких уровнях… Лингвистика, охарактеризованная таким образом, есть просто составная часть психологии»; «эта подзадача относится к той ветви психологии, которая известна под именем лингвистики». Хомский резко выступил против сужения объекта своей науки, свойственного структурной лингвистике: она и подобные ей науки «в значительной степени просто имитируют поверхностные черты естественных наук; их научный характер во многом был достигнут путем ограничения предмета исследования и путем сосредоточения на довольно периферийных вопросах». Концепция, исходящая из того, что «язык в конкретном смысле… является… суммой слов и сочетаний слов, при помощи которых любой человек выражает свои мысли», разработанная Соссюром, названа «убогой и совершенно неадекватной». Эта концепция не может объяснить, каким образом «говорящий использует бесконечным образом конечные средства» (о чем писал еще Гумбольдт).

Хомский определяет язык как «рекурсивно порождаемую систему, где законы порождения фиксированы и инвариантны, но сфера и специфический способ их применения остаются совершенно неограниченными». «Вильгельм фон Гумбольдт… твердо придерживался взгляда, что в основе любого человеческого языка мы найдем систему, которая универсальна, которая просто выражает уникальные интеллектуальные свойства человека», то есть компетенцию.

Таким образом, «возникает необходимость обратиться к некоторому совершенно новому принципу. Этот новый принцип имеет “творческий аспект”, который яснее всего наблюдается в том, что может быть названо “творческим аспектом использования языка”, т. е. специфически человеческая способность выражать новые мысли и понимать совершенно новые выражения мысли на основе “установленного языка”, языка, который является продуктом культуры».

Отвергнув подход структурной лингвистики, Хомский расширил рамки лингвистического анализа, но вовсе не беспредельно. Компетенция — более широкое понятие, чем язык по Соссюру, однако это опять-таки множество правил, лежащих в основе речевой деятельности человека. Употребление выводится Хомским за пределы актуальной области внимания лингвиста. Современный американский последователь Хомского Дж. Бейлин предлагает такую аналогию: одни науки занимаются способностью птиц летать, другие — конкретными особенностями их полета (погода, направление и сила ветра и пр.); лингвистика последователей Хомского (генеративная лингвистика) соответствует первым наукам; науки же другого типа опираются на данные генеративной лингвистики.

Такое сужение проблематики и несоответствие постановки проблем и реальной практики у Хомского и его последователей вызывает критические отзывы. Крупнейший отечественный историк лингвистики Владимир Андреевич Звегинцев (1910–1988) писал, что теория Хомского «в конечном счете, сводится всё к тем же описательным процедурам и ставит своей целью дать описание абстрактной структуры лингвистической компетенции — в идее, но не в исполнении взаимодействующей с другими видами психического поведения человека». То есть, испытав влияние Гумбольдта, Хомский опять-таки предложил новый вариант конструирования «мертвого продукта научного анализа», пусть усовершенствованный по сравнению с прежними вариантами. Этот вариант активно разрабатывается в современной американской науке и в меньшей степени в науке других стран (в России последователей Хомского не так много).

Однако после появления теории Хомского (его приверженцы любят говорить о «хомскианской революции») были сняты многие имевшие место ограничения и табу. Наука стала выходить и за более широкие рамки, установленные Хомским. Активно изучаются, например, общественное функционирование языка, коммуникативный аспект языка, проблемы диалога и др.; об этом дальше будет говориться. Лингвистика всё более начинает подступаться к тем проблемам, которые ставили Гумбольдт и автор (или авторы) книги «Марксизм и философия языка». Это, однако, не означает того, что старые проблемы потеряли свое значение или являются псевдопроблемами. Точка зрения Волошинова о том, что надо изучать лишь высказывания, а не слова и предложения, была слишком крайней; кстати, в своих поздних работах 1950-х гг. Бахтин от нее отказался. Проблематика лингвистики разнообразна, и, как уже было сказано, ни одна из лингвистических проблем не исчезает. Однако надо отдавать себе отчет в том, что традиционная, привычная для нас проблематика языкознания, включая и проблематику структурной лингвистики, охватывает весьма ограниченный круг самых простых вопросов.

Подробнее читайте:
Алпатов, Владимир. Языкознание: От Аристотеля до компьютерной лингвистики / Владимир Алпатов; — М. : Альпина нон-фикшн, 2018. — 253 с. : ил. — (Серия «Библиотека ПостНауки»).