Сложная ложь заставила лжецов активнее имитировать движения собеседников
Нидерландские ученые показали, что, чем больше когнитивных ресурсов лжец должен потратить на создание лжи, тем меньше контроля он может уделять своему невербальному поведению, в частности, отслеживанию непроизвольной синхронизации движений туловища, рук и головы с движениями собеседника. Также и собеседник более чем в половине случаев распознает ту ложь, которая требует больше когнитивных усилий, в то время как они же определяли только 15-30 процентов сокрытий правды. Статья опубликована в журнале Royal Society Open Science.
Любое взаимодействие между людьми включает в себя вербальную и невербальную сторону, одним из элементов последней является имитация движений собеседника во время общения. Непроизвольная повторение поз, жестов, манер собеседника, с одной стороны, способствует сотрудничеству, помогает поддерживать просоциальное поведение и гармоничные отношения с окружающими, а с другой — связана с обманом, например, человек, невольно повторяющий движения лжеца, становится менее способным распознать обман, а люди, говорящие правду, в ответ на имитацию их движений сообщают больше деталей и точной информации, чем сильно отличаются от лгунов. Но неизвестно, усиливается или ослабевает непроизвольное подражание в зависимости от того, врут люди или говорят правду.
Чтобы выяснить это Софи ван дер Зи (Sophie van der Zee) из Университета Эразма Роттердамского и ее коллеги провели эксперимент с участием 66 студентов Ланкастерского университета (только мужского пола — женщины не участвовали, чтобы исключить влияния пола на поведение). Имитацию как синхронизацию движений собеседников измеряли с помощью WiTilt v. 3.0 (акселерометр, гироскоп и Bluetooth-передатчик). Для каждого участника использовались четыре таких датчика, прикрепленные к затылку, поперек грудной клетки и по одному на запястья.
Половина участников выполняла роль лжецов, а остальные расспрашивали их о задачах, которые те якобы выполнили до беседы. В первой задаче эксперимента участники разговаривали с выдававшим себя за участника сообщником и после должны честно рассказать об этом разговоре. Экспериментатор уверял, что разговор не записывается и оставлял участников наедине. Во второй экспериментатор просил скрыть, что он случайно оставил подсказку решения головоломки, и участники воспользовались ею. И в третьей задаче участники придумывали столь подробный рассказ о партии в настольную игру Cluedo, чтобы другой человек не сомневался в его правдоподобности. Причем половина рассказывала сфабрикованную историю в прямом порядке, а половина — в обратном. Чтобы мотивировать участников, успешное выполнение третьей задачи сулило участие в розыгрыше iPod.
Далее участник переходил в другую комнату, где встречался с участником-интервьюером. Они с прикрепленными датчиками садились друг против друга и начинали беседу о первой задаче по фиксированному списку вопросов, который экспериментатор передавал интервьюеру. После беседы оба участника, опрашиваемый и интервьюер, оценивали трудность задач, степень доверия к собеседнику и комфортность в ситуации по шкале от 1 — «совсем нет» до 7 — «очень сильно». Затем эта процедура повторилась для второй и третьей задач.
Самой простой опрашиваемые сочли задачу утаивания, далее по мере увеличения трудности — сообщение о правде, прямая фабрикация и обратная (p = 0,005). А интервьюеры распознали обман в 57 процентах обратных фабрикаций, 32 процентах прямых фабрикаций и 16 процентах сокрытий. То есть обратная фабрикация требует от лжецов наибольших когнитивных затрат. Далее ученые выявили линейное увеличение степени синхронизации с большей трудностью лжи (p <0,001), и эта линейная взаимосвязь была значимой для всех четырех частей тела (p <0,001).
А связи между подозрительностью интервьюера и синхронизацией движений не было (p = 0,472).
Авторы предварительно заключили, что синхронность движений увеличивается по мере увеличения когнитивных затрат на создание лжи: так как лжецы должны тратить умственные усилия на сокрытие истины, создание связной ложной истории и контроль реакций собеседника, то на отслеживание своего невербального поведения они могут направить меньше сил. Но отметили, что есть и альтернативное объяснение полученных результатов: опрашиваемые тем внимательнее следили за поведением и реакцией интервьюера, чем труднее им было лгать, поэтому невольно начинали имитировать больше его действий.
Чтобы проверить это альтернативное объяснение, ученые повторили свой эксперимент с участием 86 студентов. Исследователи исключили задачу прямой фабрикации, но при этом часть участников попросили намерено обратить внимание на невербальное поведение интервьюера, часть — на вербальное, а часть прошла эксперимент без дополнительных инструкций.
Этим опрашиваемым наиболее простым показалось сообщение правды и далее, соответственно, сокрытие и обратная фабрикация (р <0,001), а интервьюеры также чаще правильно определяли обратную фабрикацию (52 процента верных ответов) по сравнению с простым утаиванием (29 процентов).
Так как независимо от инструкции линейное увеличение синхронизации движений наблюдалось по мере трудности лжи (p <0,001) ученые подтвердили свои выводы.
Интересно, что склонность ко лжи это не только черта личности и межличностного общения, но и показатель определенных политических и экономических тенденций всего общества. К примеру, экономисты из Ноттингемского и Йельского университетов показали, что люди из стран с высоким уровнем коррупции более склонны ко лжи.
Екатерина Рощина
Его назначали перед сеансом психотерапии
Американские исследователи сообщили, что в небольшом пилотном исследовании назначение псилоцибина одновременно с сеансом психотерапии хорошо переносилось и улучшило состояние пациенток с нервной анорексией. Отчет о работе опубликован в журнале Nature Medicine. Нервная анорексия — тяжелое психическое расстройство, для которого характерны нарушение восприятия собственного тела, крайне строгие ограничения в пище и низкая масса тела. Им страдает до 1,4 процента женщин (среди мужчин заболеваемость в 8–10 раз ниже); у них высок риск суицида и 18-кратно повышена смертность по сравнению со средним уровнем по населению. При этом заболевание остается малоизученным и для него нет одобренной медикаментозной терапии. Из-за этого стойкой ремиссии удается достичь менее чем половине пациентов. Сотрудники Калифорнийского университета в Сан-Диего под руководством Уолтера Кэя (Walter Kaye) решили испытать для усиления эффектов психотерапии психоделик псилоцибин — агонист серотониновых 5-HT2A-рецепторов и нейротрофных TrkB-рецепторов, который хорошо зарекомендовал себя при лечении алкогольной зависимости, депрессии и обсессивно-компульсивного расстройства. Для участия в открытом исследовании клинической целесообразности I фазы пригласили 10 женщин с нервной анорексией или ее частичной ремиссией по диагностическим критериям DSM-5. Средний индекс массы тела (ИМТ) участниц составлял 19,7 килограмма на метр в квадрате. Всем женщинам вводили однократно 25 миллиграмм синтетического псилоцибина, после чего специалисты проводили сеанс психотерапии до завершения действия препарата. За день до этого, день спустя, а также через 7, 28 и 84 дня участницы проходили осмотр врача, рассчет ИМТ, электрокардиограмму, лабораторные анализы и оценку суицидальных наклонностей по шкале C-SSRS. Расстройства пищевого поведения оценивали по подшкалам опросника EDE, также пациентки заполняли несколько опросников для оценки психического статуса, впечатлений от терапии и ее переносимости. Все участники хорошо перенесли прием псилоцибина, побочные эффекты были мягкими и временными (чаще всего возникали головная боль, тошнота и утомление). Значимых изменений при осмотре, в ИМТ и на ЭКГ выявлено не было. У двух женщин зарегистрировали бессимптомную гипогликемию, которая прошла сама по себе в течение суток. Возрастания суицидальных наклонностей и признаков суицидального поведения ни у кого не наблюдалось. По EDE было зафиксировано значительное снижение озабоченности собственным весом через месяц (p = 0,036; d = 0,78) и три месяца (p = 0,04; d = 0,78) после сеанса. Обеспокоенность фигурой снизилась спустя месяц (p = 0,036; d = 0,78), однако это перестало быть значимым через три месяца (p = 0,081; d = 0,62). Существенных изменений в беспокойстве по поводу питания и диетических ограничениях не произошло. При этом наблюдалась значительная вариабельность между участницами. У четырех из них общее число баллов по EDE снизилось до значений, находящихся в пределах одного стандартного отклонения от нормы, что свидетельствует о значительном клиническом улучшении. Еще у четырех состояние несколько ухудшилось, причем от исходного состояния эти изменения не зависели. Помимо этого, к концу первого месяца после сеанса у участниц значимо снизились тревожность при восприятии собственного тела по шкале PASTAS (p = 0,04; d = 0,76); личностная тревожность по STAI-T (p = 0,036; d = 0,78); загруженность переживаниями и ритуалы, связанные с пищей, процессом еды и фигурой по YBC-EDS (p = 0,043; d = 0,75). Все участницы сочли опыт психотерапии с псилоцибином значимым для себя. 90 процентов сообщили, что после нее испытывают более позитивные жизненные устремления; 80 процентов назвали это одним из пяти наиболее важных переживаний в жизни; 70 процентов ощутили изменения в собственной идентичности и общем качестве жизни. При этом 90 процентов выразили мнение, что одного сеанса было недостаточно. Полученные результаты продемонстрировали, что назначение псилоцибина при психотерапии нервной анорексии безопасно, хорошо переносится, эмоционально приемлемо для пациенток и может улучшить их состояние. Данные по эффективности предстоит уточнить в более масштабных клинических испытаниях. Ранее европейские исследователи показали, что в развитии нервной анорексии могут принимать участие кишечная микробиота и ее метаболиты. О том, какие нейрофизиологические изменения лежат в основе анорексии и булимии, и почему они далеко не всегда развиваются при желании похудеть или под действием культурных трендов, рассказано в блоге «Анорексия: дело не в моде».