Коммунизм, капитализм и бытовая магия

Концепция «азиатской» науки как обособленного знания появилась благодаря Карлу Марксу и Эдварду Саиду. Первый изобрел азиатский способ производства, а второй написал книгу «Ориентализм», где создал мистический и загадочный флер вокруг восточных обществ. В глазах европейцев Восток предстал едва ли объяснимым с помощью классических моделей западной науки, а азиатский способ получения знания — связанным с мистикой. Сегодня эти представления лишь укрепились благодаря деколониальному повороту, который подталкивает читателя к восприятию азиатской науки как «странной», «таинственной» и даже «мистической». В этом материале N + 1 рассказывает, как синтез технологий, культурных традиций и идеологий порождает отличающуюся от западной, но все-таки вполне понятную картину науки на Востоке.

Современная институциональная азиатская наука сложилась во второй половине XX века. Перестав быть колониями европейских держав и встав на рельсы экономического возрождения, представители глобального Востока создавали собственные институции.

Шла холодная война, и дизайн академических институций зависел от сверхдержавы, в орбите влияния которой находилась конкретная страна. Если для Китая, Вьетнама и КНДР образцом являлась советская система, то для Японии и Южной Кореи — американская.

Для того чтобы описать азиатскую науку, необходимо ответить на два вопроса: где пролегает граница научности и как институционально устроены университеты в разных странах.

Пограничные знания: между наукой и мистикой

Любая наука начинается с определения границы: что является знанием, а что — мистификацией, суеверием и мифом. Может показаться, что научное знание трудно спутать с ненаучным: в голову сразу приходит лаборатория, ученые в белых халатах, мерное потрескивание автоклавов, выступления на конференциях и публикации в академических журналах.

Однако границы научного знания, складывающиеся с эпохи европейского просвещения, носят достаточно подвижный характер: то, что сегодня считается академически достоверным, через пару лет может быть переквалифицировано в ошибочное или лженаучное, и наоборот. К примеру, в 1920-е люди пили радиоактивный Боржоми, считая его полезным для здоровья, а дискуссии об академическом статусе психоанализа или критической теории возникали с завидной регулярностью. Будет ошибкой думать, что сейчас коллективное восприятие знания сильно отличается от восприятия конца XIX века.

Аналогичная ситуация наблюдается и на Востоке: там, так же как и в остальном мире, сомнительные практики становятся полноценным полем академических исследований.

Ярким примером «странного» азиатского знания остается традиционная китайская медицина (ТКМ). В ее рамках существуют такие понятия, как «меридианы тела» или «природная энергия», а российский читатель может быть знаком с ней по практикам иглоукалывания. Из-за отсутствия доказательной базы и эзотерических оснований ТКМ считается лженаучной. Эффективность ее методов не удалось доказать в ходе клинических испытаний, а некоторые методики, в частности прием БАДов с токсичными веществами, могут быть опасны.

Ежегодно в Китае выпускают дипломированных специалистов по ТКМ: они изучают энергетическую связь человека с природой, устройство телесных меридианов, циркуляцию энергии ци и многое другое. Их основные источники — древние трактаты, такие как «Книга перемен» (VII век до нашей эры). При этом специалист с дипломом по ТКМ — это не культуролог, историк или антрополог, а аккредитованный медицинский работник.

Несмотря на популярность за рубежом, в том числе в западных странах, во всем мире ТКМ рассматривают скорее как культурную практику и часть исторического наследия.

В самом Китае ТКМ обладает «пограничным» статусом. С одной стороны, существуют официальные дипломы и клиники, а на ее развитие выделяются деньги из государственного бюджета. С другой — ни к одной из академий она отношения не имеет. Ее практикуют как способ «поддержания иммунитета», но в случае серьезной угрозы здоровью идут в так называемые «западные» клиники. Технически это не наука и не древнее учение, но активный интерес Коммунистической партии Китая не позволил ТКМ свернуться как неудачному эксперименту.

Хотя современная версия ТКМ — это всего лишь интерпретация древних, частично утраченных текстов из разных эпох, сейчас она считается особым национальным китайским достоянием и предметом гордости и активно экспортируется в страны Европы и США.

Лучше ли обстоят дела в капиталистической Южной Корее? Если коротко — нет.

В 1970-х годах президент Пак Чон Хи консультировался с известной шаманкой Чхве Тхэ Мин. Это привело к тому, что Чхве и ее дочь Чхве Сун Силь получили значительное влияние в политических кругах, которое сохранялось десятилетиями. Если это еще можно было списать на период военной диктатуры, то в 2016 году разразился политический скандал, когда выяснилось, что президент Пак Кын Хе находилась под сильным влиянием своей подруги Чхве Сун Силь, дочери вышеупомянутой шаманки. Чхве, не занимая официальных постов, имела доступ к государственным документам и влияла на принятие важных политических решений.

Перед важными выборами в Южной Корее часто публикуются прогнозы известных гадателей и астрологов. Например, перед президентскими выборами 2022 года многие гадатели делали публичные предсказания о результатах, которые широко обсуждались в СМИ и социальных сетях.

Уникальные ли это тренды? Нет. По всему миру наблюдается рост эзотерических настроений, которому никак не препятствует развитие технологий и просветительской деятельности. Если вы улыбаетесь, читая предыдущие абзацы, вспомните, когда последний раз кто-то из ваших знакомых обращался к гадалке, тарологу, читал гороскоп или принимал гомеопатическое средство.

Как быстро построить университеты?

С точки зрения институций азиатская наука не только молодая, но и крайне неоднородная. В Китае на многие особенности повлиял коммунистический режим, в Индии — попытки реформировать британскую систему управления. Статус национальной последняя получила только в 1970 году. Поэтому «деколонизировать», то есть освободить от западного влияния, ее действительно пытались, но исключительно по форме, а не по содержанию. Например, у Индийской академии появилась своя штаб-квартира и возможность избирать председателей из местного населения (здесь стоит отметить, что на выборы стали оказывать влияние рудименты кастовой системы). Общие этические принципы достались Индийской академии от британской системы образца середины XX века. Однако, несмотря на глобализацию, с момента разделения и прекращения прямого колониального влияния они пошли по своему пути.

Стандарт «национальной академии» тоже не унифицировал внутреннее устройство азиатской науки. Академии формировались вокруг разных институций и с различными целями. Например, Монгольская академия развивалась вокруг Института рукописей и манускриптов и до сих пор имеет сильный филологический, исторический и этнографический уклон. В Китае в структуру академии входят только технические и естественно-научные отделения, а Академия общественных наук существует как отдельная структура со своим президентом. В Таиланде наука и вовсе находится под контролем королевской династии, которая в том числе задает тематику ключевых исследований.

Чей подход оказался наиболее эффективным? С формальной точки зрения на первом месте, конечно, находится Китай.

Обладая практически бесконечными бюджетами, КНР фактически содержит свои НИИ и университеты, стараясь покупать и «накручивать» любые формальные показатели: покупка академических журналов, специалистов, конференций и остальных критериев позволяет добиться высоких показателей формальной научной эффективности, но никогда не сделает академию самостоятельной. В каком-то смысле Китай повторяет худшие практики постсоветского пространства по повышению показателей, только делает это в огромном масштабе.

Однако наиболее успешной по соотношению вложений и результатов среди азиатских стран можно считать Южную Корею. Как у них это получилось?

С чистого листа

Южнокорейская система высшего образования характеризуется двумя отличительными чертами: быстрым расширением за счет частного сектора и гетерогенностью типов учебных заведений. Общее количество университетов и колледжей увеличилось с 136 в 1970 году до 412 в 2020 году.

Доля частных вузов составляет 80 процентов от общей массы, при этом создание и деятельность частных вузов жестко регламентируется правительством. В законодательных актах оговаривается требуемый юридический статус учредителя, размер земельного участка в собственности и построек в зависимости от того, какое количество студентов предполагается обучать, а также минимальное количество нанимаемых профессоров. Кроме того, министерство образования обязует все университеты использовать стандартные процедуры отбора студентов. Эти правила действуют как часть механизмов государственного контроля качества образования.

С 1994 года финансирование осуществляется на основе комплексной оценки продуктивности. Модель расчета включает в себя три параметра:

• оценку академической эффективности (количество публикаций, получение патентов);
• финансовую оценку (количество затраченных средств и вернувшихся инвестиций);
• комплексную оценку (состояние инфраструктуры, упоминание вуза в СМИ).

Любой университет, который получил положительную сводную оценку, может рассчитывать на государственные субсидии и волен потратить их на свое усмотрение.

Структура доходов корейских университетов состоит из оплаты обучения, государственных субсидий, переводов средств от их образовательных объединений, пожертвований в фонды целевого капитала. Часть дохода также приносят научно-исследовательские разработки. По примеру крупных американских вузов вроде Университета Висконсин — Мэдисон корейское правительство пыталось обеспечить условия для успешной реализации .

В 1971 году был основан Корейский институт передовых технологий (KAIST), который сосредоточил усилия на импорте передовых технологий из-за границы и их имплементации в промышленное производство. Кроме того, с момента своего основания KAIST занимается стратегическим анализом перспектив технологического развития, так что его одновременно можно расценивать и как правительственный think tank.

Полноценный поворот к реализации третьей миссии университета был осуществлен в 1986 году, когда министерство образования учредило Корейский исследовательский фонд, начав всерьез поддерживать университетские исследования. Расходы на НИОКР из государственных источников для университетских исследований резко увеличились с 25 871 миллиона вон в 1983 году до 76 082 миллионов вон в 1990 году. Также к 1990 году было создано 375 исследовательских центров при университетах. В 1990-х годах корейское правительство начало продвигать исследовательскую функцию университетов как средство передачи знаний для содействия региональному и национальному развитию. В середине 1990-х годов в Корее открылись первые технопарки, объединяющие ресурсы университетов и промышленных корпораций.

В конце 1990-х южнокорейское правительство начало активный переход к экономике знаний. В этот период запускается проект Brain Korea 21, направленный на стимулирование публикационной активности и интернационализацию научной работы. Бюджет первой фазы проекта составил 1,4 миллиарда долларов. Средства были направлены на внедрение стимулирующих надбавок для исследователей и приглашение зарубежных профессоров в ведущие университеты страны. Согласно оценкам результатов проекта, уровень цитирования корейских исследователей поднялся с 16-го на 14-е место в общем рейтинге базы цитирования Web of Science.

В 2006 году Brain Korea 21 было решено продлить вплоть до 2012 года. Однако фокус сместился на стимулирование роста публикационной активности по отдельным дисциплинам и укрепление связей университетской науки и производства. В итоге количество публикаций корейских профессоров выросло на 15,7 процента, среди молодых ученых на 38 процентов и на 62 процента среди аспирантов и магистрантов.

На примере Южной Кореи можно видеть уникальный пример академической системы, сочетающей политику государственного протекционизма с обилием частных университетов. Статистика роста публикационной активности после запуска программы Brain Korea 21 и обилие кейсов взаимодействия университетов с бизнесом демонстрируют эффективность такого подхода.

Важно отметить, что у корейской высшей школы было одно преимущество — она формировалась с чистого листа. Если бы в Южной Корее до 1948 года уже существовала старая система высшего образования, было бы гораздо сложнее преодолеть институциональный дрейф, как это было в Китае или Индии.

Однако за стремительный рост приходится платить: в Южной Корее наблюдается перекос научных разработок от фундаментальных исследований в пользу технологического обслуживания корпораций, упадок социогуманитарных исследований, высокий уровень депрессии, самоубийств и выгорания среди академических работников. И ответ на вопрос «стоило ли оно того?» находится в плоскости этики, а не истории науки.

***

С точки зрения истории науки азиатские академии не представляют фундаментальной загадки: их уникальные свойства хорошо объяснимы историей каждой страны. Различия между КНР и Южной Кореей имеют схожий характер, как между Россией и Великобританией. Современная наука должна быть предельно глобализированной в своих методах, сообществе и правилах. В противном случае может быть разрушена тонкая грань между знанием и мифом, а это уже поставит под вопрос статус научности самой по себе.

Реклама: Фонд развития научно-культурных связей «Вызов», ИНН 9731116769, erid: LjN8KEnFh