Злое колдунство

Колдуны, ведьмы и оборотни для нас — персонажи сказок и романов в жанре фэнтези, обитатели выдуманной или давно исчезнувшей реальности. Или нет? Попробуйте ответить на этот вопрос:

Вряд ли результаты этого опроса можно считать репрезентативными (хотя вы можете нам с этим помочь: отправьте ссылку на него вашим знакомым, чтобы они увеличили выборку). Но значение слова «сглаз» нам хорошо известно, и многие совершают магические действия, чтобы его избежать — например, стучат по дереву или сплевывают через плечо. Но в целом для горожан магические опасности и их источники находятся на периферии рационального мира: в глухих деревнях и таких же глухих закоулках интернета, там, где оказывают услуги по привороту и призывают бороться с чипизацией населения.

Колдовство в традиционных обществах, как считали адепты структурного функционализма в антропологии, поддерживает и регулирует социальные отношения. Страх стать жертвой колдовства заставляет людей блюсти социальные нормы, чтобы не обидеть потенциального колдуна. А страх быть обвиненным в колдовстве вынуждает членов сообщества «вести себя прилично», подавляя свои эксцентричные или вовсе асоциальные порывы.

В наше время, правда, эксцентричными и асоциальными выглядят продукты этих норм. Например, в 2008 году Кэролайн Номбо описала ситуацию, когда жители деревни в Танзании отказывались помогать соседям съестными припасами, опасаясь обвинений в колдовстве. Если бы кто-то из облагодетельствованных заболел, соседи могли бы решить, что это была порча, переданная с помощью пищи, и инициировать унизительную процедуру «очищения». Другие исследователи, Тьери ван Бастелер и Говард Лезерс, обнаружили, что жители деревень на юге Замбии скрывают, какой урожай они собрали, — с одной стороны, опасаясь, что соседи из зависти наведут порчу, а с другой — что их обвинят в том, что они прибегали к колдовству.

В европейской истории немало примеров, когда эта «штатная работа» колдовской системы регуляции общества приводила к гуманитарным катастрофам: смертям невинных людей и разрушению общественных отношений и моральным паникам во времена кровавых наветов и охоты на ведьм (подробнее об этом в материале «Деревня за гранью нервного срыва»).

Этнограф Филип Мейер, описывая колдовскую традицию африканской деревни, сравнивал ее с полностью прирученным видом животных, представители которого существенно отличаются от своих диких европейских родственников. Или, если продолжить аналогию, ручное животное, переехав из деревни в город, дичает в новом, значительно более сложном социальном контексте. Как это происходит, можно наблюдать прямо сейчас в экваториальной и южной Африке, где по мере урбанизации стран (и, соответственно, культурного сдвига) деревенский уклад, с духами и колдовскими обрядами, начинает конфликтовать с порядками новой социальной формации.

Жизнь в городских условиях, модернизация общества, развитие экономики заставляет людей выходить за пределы сети родственных и близких знакомств. Но для только что переехавших в город это проблематично, поскольку незнакомцы, контакты с которыми неизбежны, рассматриваются как носители магической угрозы. Этнографы, работающие в Африке, замечают, что многие из их респондентов отказываются и принимать помощь от соседей и вообще других людей из страха колдовства, а то и вовсе избегают социализации, в частности, вечеринок и публичных празднеств. Люди начинают относится с опаской даже к родственникам, а обвинения в колдовстве могут приводить к прямому насилию.

Все это: ослабление социальных связей, дефицит доверия, постоянный стресс из-за угрозы магической атаки — имеет и экономическое измерение.

Всерьез заняться колдовством

«Меня нередко спрашивают, почему вдруг экономист исследует колдовство, — говорит Борис Гершман из Американского университета в беседе с N + 1. — Но экономисты уже давно серьезно интересуются культурой в том смысле, в каком культуру понимают антропологи. Выходит много экономических работ о религии, о доверии, о гендерных ролях, тесноте семейных связей».

Диссертация Гершмана хорошо иллюстрирует этот сдвиг: она посвящена влиянию зависти на общественные институты и экономику, а одна из глав касается веры в сглаз. «Я тогда [впервые] увидел социологические данные Pew Research Center о верованиях в сглаз и колдовство в Африке. И когда закончил тему зависти, решил всерьез заняться колдовством».

Гершман взял данные опросов PRC, в которых с 2008 по 2017 год поучаствовало около 140 тысяч человек из 95 стран. Социологи задавали респондентам разнообразные вопросы об их отношении к магии и колдовству, но только один вопрос присутствовал во всех волнах из шести: «Верите ли вы в сглаз, или в то, что какие-то люди могут с помощью проклятий или заклинаний делать так, что с другим человеком произойдет что-то плохое?» Процент ответивших «да» на этот вопрос и был отправной точкой для работы Гершмана.

В России, например, по данным центра Пью, верят в сглаз и колдовство 56 процентов опрошенных. «Это сильно выше девяти процентов в Швеции и выше среднего по выборке. Но довольно далеко и от 90 процентов [в некоторых странах Африки]», — говорит Гершман.

В результате получилась такая карта распространенности веры в сглаз и колдовство:

Все возрасты покорны

На карте есть белые пятна — нет данных о Китае, Индии и Юго-Восточной Азии. Это означает, в частности, что в опросе представлены в основном христиане и мусульмане, а приверженцы других религий остались за кадром. Однако, считает Гершман, даже эти данные позволяют сделать вывод, что колдовство — это действительно глобальный феномен, который не ограничивается какими-то замкнутыми территориями.

В социальном и демографическом отношении размах явления тоже оказался глобальным. Усредненный портрет верующего в колдовство — совсем не деревенская женщина старшего возраста с невысоким уровнем образования. Среди таких людей поровну жителей городов и деревень, женщин и мужчин. А среди молодежи 18–27 лет вера в черную магию оказалась распространена даже несколько больше, чем среди тех, кому больше 53.

По мере роста уровня образования доля верящих в реальность колдовства падает, но совсем не так резко, как можно было ожидать — на 10–20 процентов. Значительно более заметная разница — примерно в три раза — есть между атеистами и религиозными людьми.

Недоверие, конформизм и страх перед новым

По мнению классиков антропологии Эдварда Эванс-Притчарда и Клайда Клакхона, страх перед колдовством обеспечивает необходимый для устойчивости социальной группы уровень конформизма и связности. И этот механизм должен быть особенно востребован в обществах, где административные средства управления, удерживающие людей от конфликтов, слабы или отсутствуют.

Данные, собранные Гершманом, этой гипотезе как минимум не противоречат. Сопоставление данных о вере в колдовство, полученные из опросов PRC, показывают, что она оказывается более распространена в странах с неразвитыми институтами, низким уровнем доверия людей к полиции, судебной системе, правительству (данные об этих характеристиках были получены из исследований Worldwide Governance Indicators и Gallup World Poll). Причем эта зависимость оставалась даже если исключить влияние других факторов, например, различий в доходах на душу населения.

Опираясь на данные Всемирного исследования ценностей (World Values Survey), Гершман проверил, как соотносится вера в колдовство и такие характеристики людей, как приверженность традициям, склонность к риску, индивидуализм, терпимость по отношению к мигрантам, склонность избегать неопределенности.

Оказалось, что вера в колдовство соответствует более низкой степени автономии личности и индивидуализма в обществе, большей склонности избегать ситуаций неопределенности, и большую приверженность консервативным ценностям. Кроме того, обучение детей в таких обществах больше строится на инструкциях и требованиях запоминать материал. Креативность, воображение и критическое мышление в детях поощряются меньше.

Наконец, в таких обществах оказался выше разрыв между уровнем доверия к своим и к чужакам, иначе говоря в них более выражена ксенофобия, религиозная или национальная. Более того, данные Гершмана показывают, что и общий уровень доверия — к своим и чужим, соседям и незнакомцам, в «колдовских» обществах оказался ниже. В них меньше, например, доля людей, которые считают, что могут найти надежного делового партнера за пределами своей семьи или клана.

Они чаще считают, что люди априори нечестны и готовы обмануть другого, меньше полагаются на друзей. Они реже склонны, например, жертвовать на благотворительность или сдавать кровь. И скорее смотрят на отношения между людьми как на игру с нулевой суммой: то есть разбогатеть и добиться успеха можно только за счет неудач других и, следовательно, богатство — это всегда в том или ином смысле кража у другого.

Вера в колдовство оказалась связана и с уровнем распространенности фатализма, покорности судьбе — и чувством, что ничего от тебя не зависит, которое психологи именуют «внешний локус контроля».

Еще один ряд корреляций, описанных Гершманом, касается чисто экономических материй. Он не обнаружил такого же ясного линейного паттерна, как в предыдущих случаях, когда пытался найти связь между верой в колдовство и стандартными экономическими показателями, такими как ВВП на душу населения, уровнем бедности, индексом человеческого развития, средним уровнем образования и ожидаемой продолжительностью жизни. Но он заметил неожиданный разворот: общества, достигшие среднего уровня экономического развития, оказываются более «заколдованы», чем те, кто только начинают этот путь. То есть вопреки ожиданиям, модернизация не сводится к постепенному ослаблению традиционных верований.

Некоторые исследователи, в частности Питер Гешир, изучавший Африку, наблюдали ренессанс веры в колдовство именно на фоне модернизации, которая для традиционного общества часто означает резкий рост неравенства, появление технологических новшеств, разрушение прежнего миропорядка в целом.

Это подтверждает, например, исследование, проведенное в 2013 году в Сьерра-Леоне, где вере в колдовство оказались больше подвержены общины, оказавшиеся под одновременным влиянием традиционных патриархальных норм и норм рыночной экономики.

Корреляции, много корреляций

Гершман подчеркивает, что обнаруженные им связи — только корреляции, которые не позволяют говорить о причинах и следствиях.

«Но я ставил другой вопрос: если посмотреть на современные данные, увидим ли мы там корреляции, соответствующие антропологическим теориям, которые формулировались за последний век? И в целом я нахожу, что да, корреляции в основном соответствуют ожиданиям. Как минимум, не противоречат теориям», — объясняет Гершман.

В частности, Гершман проверял, подтверждается ли выдвинутая в 1937 году Эвансом-Причардом и поддержанная многими другими исследователями теория, что вера в колдовство способствует более высокому уровню конформизма. Собранные данные показывают, что корреляция между этими двумя параметрами есть. То же можно сказать о предсказаниях Клакхона и его последователей о том, что колдовские общества отличаются слабыми социальными институтами: соответствующая корреляция присутствует в данных.

Данные Гершмана подтверждают и наблюдениям Зигфрида Наделя, согласно которым колдовство провоцирует страх перед чужаками, сниженное доверие между людьми и взаимопомощи.

Чтобы сделать следующий шаг и доказать каузальную связь, а затем попробовать подсчитать стоимость веры в колдовство для страны или социальной группы, потребуются эксперименты, которые пока выглядят малоосуществимыми.

«Можно вообразить, что у вас есть два совершенно одинаковых сообщества и в одном из них случайным образом появляется вера в колдовство. Затем можно измерить и сравнить экономический успех этих двух сообществ и объяснить разницу культурными особенностями. Конечно, это выглядит нереалистично, но первые экспериментальные работы о колдовстве уже есть», — говорит ученый.

В частности, группа под руководством Натана Нанна (Nathan Nunn) проводит в Демократической республике Конго серию экспериментов, участникам которых предлагают выбрать разные типы действий — просоциальные и нет, а затем ученые анализируют, есть ли связь между сделанным выбором и верой в черную магию.

Как снять чары

Количественно оценить экономические потери, которые несут колдовские сообщества, по нынешним данным нельзя. Гершман предлагает обращать на степень «заколдованности» развивающихся стран при проектировании программ модернизации развивающихся стран.

«Многие программы предполагают определенный уровень доверия между местными жителями. Но там, где сильна вера в колдовство, слой социального капитала очень тонкий и подобный проект вряд ли будет эффективен», — говорит ученый. Но какого-то порогового значения, после которого колдуны перестанут мешать модернизации, назвать не берется: «Идея в том, чтобы заранее думать и учитывать местные культурные особенности. И минимизировать столкновения с местной культурой. Если процент высокий — это сигнал, что надо хорошо подумать, каким образом можно организовать программу, чтобы сделать ее более эффективной в таких условиях. [А пороговую] цифру не могу вам дать! Ее просто неоткуда взять на основании моей работы. Понятно, что 10–20 процентов как на Западе — это нестрашно, а 70–90 процентов уже другое дело».

И смысла в прямой борьбе с магическим мышлением Гершман не видит: «[Это не самостоятельная беда, а] симптом фундаментальных проблем, таких как отсутствие эффективных институтов, организующих общество, разрешающих конфликты. Решать надо фундаментальные проблемы. Уже после этого верования перестанут выполнять свои функции и со временем отомрут, как отмерли в Западной Европе, где еще не так давно сжигали на кострах ведьм и колдунов».