Куда приводят поиски нулевого пациента
Комиссия ВОЗ, которая ездила в Китай искать источник нового коронавируса, обещала на этой неделе опубликовать отчет о своих успехах. Но, судя по их пресс-конференции в феврале, никакой конкретики в этом отчете нас не ждет. Нам не покажут ту самую мышь и не назовут имя нулевого пациента. Стоит ли расстраиваться или даже грустить о несостоявшемся возмездии?
14 февраля 2021 года власти Гвинеи отчитались головную боль, лихорадку и рвоту за симптомы тифа. Второй заменил диагноз на малярию. В конце января медсестра умерла и ее похоронили без особенных предосторожностей. После этого заболели ее врач и пятеро членов семьи — и получили правильный диагноз.
К середине марта врачи обнаружили не меньше 18 пациентов с лихорадкой Эбола. Это первая вспышка в Гвинее за пять лет. С прошлой эпидемией страна боролась три года и потеряла больше двух с половиной тысяч человек.
Эболавирус никогда не уходит далеко. С того самого момента, как его описали в 1976 году, он всегда где-то рядом и напоминает о себе хотя бы раз в несколько лет. Иногда это камерные истории, не «доросшие» до крупной вспышки: то лаборант-вирусолог поставит неудачный эксперимент, то патологоанатом вскроет инфицированную обезьяну. А иногда из ниоткуда разгораются настоящие очаги инфекции: посреди какой-нибудь африканской страны внезапно обнаруживается десяток-другой больных.
Каждый раз, когда такое происходит, вирусологи отправляются искать «утечку», дыру, через которую эболавирус пролился на людей из невидимой природной цистерны. Для этого они секвенируют геномы обнаруженных вирусов и пытаются найти их место на филогенетическом дереве африканской Эболы: прибыл ли новичок в гости из соседней страны (в Конго тоже, кстати, в начале 2021 года сообщили о вспышке) или заново перепрыгнул с летучих мышей на человека.
На этот раз ответ оказался неожиданным. Вирусологи выяснили, что геном гвинейского эболавируса-2021 гораздо ближе к гвинейским же образцам 2014 года, чем к образцам из всех более поздних вспышек. Значит, новый вирус — не новый, а тот же самый. При этом он несет в себе мутации, характерные для человеческих эболавирусов — а значит, это не беглец из организма летучей мыши, а постоянный обитатель человеческого организма. Из этого должно бы следовать, что затишье в пять лет было ложным — и на самом деле какие-то случаи Эболы в Гвинее все-таки остались незамеченными.
Но у возбудителя новой вспышки обнаружилась еще одна особенность: он оказался очень консервативен. Обычно эболавирус накапливает около 22-23 мутаций в год, что дало бы 110 отличий от вирусов 2014 года за пять-семь лет эволюции внутри неизвестного носителя. Но в эболавирусе-2021 таких отличий нашлось всего 12. Это может означать, что последние пять лет он провел в «анабиозе», практически не размножаясь.
Такое, по мнению исследователей, возможно только в одном случае: когда после официального выздоровления вирус остается в организме бывшего пациента, прячась в каком-нибудь иммунопривилегированном органе — скорее всего, в семенниках (или, например, глазе). Известны случаи, когда люди заражали своих половых партнеров и после выписки из больницы — а один гвинеец продержал внутри себя вирус около 500 дней, прежде чем тот нашел себе новую жертву. Неизвестный герой новой вспышки, судя по всему, этот рекорд побил с лихвой.
Хочется думать, что в эпидемии всегда кто-то виноват. У древних греков в этом смысле все было очень просто: «Илиада» начинается с того, что ахейцы, стоящие под Троей, ищут нулевого пациента. Войско поразил мор, и герои, проконсультировавшись с прорицателем, выясняют, что виноват в этом царь Агамемнон. Оказывается, после очередного успешного набега на соседний город он сделал своей наложницей дочь Хриса, жреца Аполлона. А когда отец пришел к нему с просьбой вернуть ему дочь в обмен на выкуп — отказал просящему. Хрис, естественно, пожаловался богу и тот наказал ахейцев, наслав на них инфекционную болезнь. Как только Агамемнон под давлением сотоварищей отправляет Хрисеиду на родину, эпидемия заканчивается.
В гнев античного бога в XXI веке верится с трудом, но не берутся же эпидемии из ниоткуда? Поэтому нам, конечно, очень интересно, кто во всем виноват — будь то гвинейский герой-любовник, сотрудник вирусологической лаборатории, пренебрегший техникой безопасности, или гурман, решивший отведать блюдо из летучей мыши с уханьского рынка.
Вот только посмотреть в глаза настоящему «виновнику» эпидемии получается далеко не каждый раз. Поскольку первая жертва эболавируса-2021 уже умерла, мы не узнаем, были ли у нее в последнее время сексуальные партнеры, помимо мужа (который заразился от нее уже потом), или вирус пришел к ней от кого-то из пациентов. Поэтому, за отсутствием более точных данных, виновник вспышки Эболы в Гвинее останется анонимом — нам приходится довольствоваться образом некого сексуально активного мужчины, который переболел лихорадкой по меньшей мере пять лет назад.
Этот образ нам хорошо знаком. Таким же разносчиком болезни — только не Эболы, а ВИЧ — был канадский бортпроводник Гаэтан Дюга. В своей книге «Оркестр продолжал играть» журналист Рэнди Шилдс представил его не только любвеобильным юношей, но буквально злодеем, который чуть ли не намеренно завел себе сотни партнеров, чтобы разнести ВИЧ по территории США. Именно с подачи Шилдса словосочетание «нулевой пациент» стало широко известным — а Дюга первым, кто получил этот титул.
В качестве источника информации Шилдс использовал статью 1984 года, в которой Дюга действительно указан как «пациент 0». Однако сами авторы статьи позже рассказывали, что имели в виду совершенно другое. Они вообще не ставили своей целью выяснить, кто заразился ВИЧ первым. Они в то время даже не знали о том, как именно передается инфекция — и построили дерево заражений ровно для того, чтобы это выяснить. Дюга оказался в центре этого дерева только потому, что предоставил врачам данные о нескольких десятках своих партнеров. А «0» в его титуле — и вовсе типографская ошибка. В оригинале, утверждают авторы, он был «пациентом О», сокращение от «out of California», то есть человек не из Калифорнии (в отличие от большинства контактов из его списка).
Дюга в некотором смысле даже повезло, что статья о нем вышла уже после его смерти — неизвестно, как сложилась бы жизнь «нулевого пациента», доведись ему продолжать ее с таким титулом. Но сейчас уже известно, что это не так. Когда американские ученые в 2016 году взялись секвенировать и сравнивать геномы ВИЧ, то выяснили, что вирус из организма Дюга ничем не отличается от других, которые циркулировали в стране в то же время. Поэтому, хоть канадец и был безусловным суперраспространителем (о том, кто это такой, мы рассказывали в материале «Самый страшный человек»), но и никак не тянет на первопредка всех ВИЧ-инфекций США.
Для какой эпидемии мы ни беремся распутывать клубок заражений — будь то Эбола, ВИЧ и коронавирус — на выходе всегда получается лишь приблизительный ответ. Проблема здесь в том, что мы делаем это задним числом, выстраивая цепочку контактов от самых свежих случаев заболевания ко все более ранним. Но поскольку люди живут большими сообществами, мы не можем быть уверены в том, что вычисленный нами нулевой пациент окажется действительно нулевым — если только мы не поймали его на месте преступления с летучей мышью во рту. Всегда остается шанс, что перед ним был еще «минус первый пациент» — тот, кто не обратился ко врачу, не сдавал анализов или вовсе умер, не оставив после себя следов.
Впрочем, иногда нам везет и настоящего, бесспорного нулевого пациента мы находим. Так было с предыдущей эпидемией Эболы.
В 2014 году она началась сразу в трех граничащих друг с другом странах: Гвинее, Либерии и Сьерра-Леоне. Выстроив цепочку контактов и сравнив свои образцы вируса с соседскими, гвинейцы заподозрили, что их эпидемия началась независимо. Все следы вели к двухлетнему мальчику из деревни Мельянду — а значит, он должен был заразиться от дикого животного напрямую.
В 2015-м году команда ученых отправилась в Мельянду проверять эту гипотезу. Они опросили местных жителей и выяснили, что мясо диких животных обычно привозят в деревню из других областей Гвинеи, причем в копченом виде. Значит, жители Мельянду не могли подцепить инфекцию от сырого мяса. Кроме того, среди первых заболевших были только женщины и дети — значит, вирус не мог перескочить на гвинейца во время охоты на крупную добычу вроде обезьян.
Зато во время экспедиции ученые заметили около деревни высокое дерево с огромным дуплом. Местные жители рассказали, что когда-то в дупле любили играть дети — и среди них тот самый двухлетний мальчик, первая жертва гвинейской Эболы. Но через несколько месяцев после его смерти дерево загорелось, и в дупле «пошел дождь из летучих мышей». В пепле, который остался на месте пожара, ученые обнаружили ДНК этих мышей — и выяснили, что они относились к виду Mops condylurus, который уже тогда был известен как носитель эболавирусов.
Таким образом, расследование в гвинейской деревне помогло практически наверняка выяснить, как и с кого началась эпидемия. Но смотреть в глаза виновнику было уже поздно, мальчик к тому моменту был уже давно мертв. Да и что бы мы ему сказали? Что он сделал не так?
Другой такой мальчик стоит у истоков вспышки свиного гриппа H1N1 2009 года в Мексике. Мы даже знаем его имя — Эдгар Эрнандес. Он стал самым первым больным, в чьей мокроте нашли геном нового вируса.
Но к тому моменту, как стало ясно, что его болезнь — не обычная простуда, свиной грипп уже расползся по стране, а сам Эдгар успел переболеть и благополучно выздороветь. Изолировать его было совершенно бесполезно. И для местных властей задача справиться с эпидемией не стала легче от того, что они выследили ее источник.
Уроков на будущее из истории Эдгара Эрнандеса тоже извлечь не получилось. Позже анализ вирусных геномов показал, что H1N1, вероятнее всего, действительно перепрыгнул на человека от свиней в центральной части Мексики, а значит, мальчик может быть истинным нулевым пациентом. Но, по словам родителей, Эдгар никогда не контактировал со свиньями. В его семье их не держали, а сам он ни разу не был ни на одной из окрестных ферм. Поэтому точное происхождение гриппа, вне зависимости от того, был ли Эдгар действительно «нулевым» или уже сильно не первым, до сих пор остается загадкой.
Однако, поскольку никто не подозревал мальчика в намеренном распространении инфекции, титулы «злодея» или «источника всех бед» ему не достался. Наоборот, Эдгару поставили памятник при жизни. Он стоит посреди мексиканской деревни Ла Глория, напоминая о победе над эпидемией. В руке каменный Эдгар сжимает лягушку — по замыслу скульптора, она должна символизировать вирус как одну из семи казней египетских — а изо рта ее вырываются струйки воды.
Так зачем мы раз за разом ищем нулевых пациентов очередной эпидемии? Замолить Аполлона очередной «Агамемнон» не сможет, и уж тем более не поможет нам разорвать цепь заражений. Наказывать его, как правило, тоже бессмысленно — хотя чаще всего власти держат имена тех, кого считают нулевыми пациентами, в секрете, на всякий случай. Лучшее, что мы можем с ним сделать — это простить. Можно еще поставить памятник.
Но тот факт, что обывателю, заключенному в цепи карантинных ограничений, обнаружение источника эпидемии не приносит никакого утешения, не означает, что нулевых пациентов не стоит искать. Каждый такой случай — это не просто роковая случайность, а брешь в нашей общей противовирусной обороне.
И если бы современные эпидемиологи взялись за расследование ахейской чумы, то наверняка бы пришли к выводу, что в эпидемии виноват не только Агамемнон, но и те, кто вовремя не рассказал ему, на чью дочь царь положил глаз, а заодно сам жрец, который недостаточно ясно обрисовал условия выкупа. Ровно так же, как в новой вспышке гвинейской Эболы виноватыми можно считать всех подряд: и врачей, которые не смогли поставить пациентке верный диагноз, и родственников, которые хоронили ее так, как будто она не может быть заразна, и систему здравоохранения, которая не отреагировала вовремя на подозрительную цепочку заражений.
Каждая новая утечка вируса из природного резервуара — это повод подумать о том, чего мы еще не сделали, чтобы подстраховать себя в условиях, когда мы не можем запретить маленьким африканским мальчикам играть в дуплах больших деревьев, а любителям экзотической пищи — закусывать мясом летучих мышей. Именно поэтому эпидемиологов так насторожила последняя вспышка Эболы. Хотя ее «нулевой пациент» так и не найден, то, что мы о нем знаем, указывает на путь передачи, который мы до сих пор никак не контролировали. Тот факт, что человек, переживший одну эпидемию, может запустить другую, означает, что нужны новые меры предосторожности. Например, хотя бы рассказать населению о том, что такое может произойти — а значит, стоит предохраняться во время секса с человеком, пережившим Эболу, или по крайней мере, следить за своим здоровьем после такого контакта.
В истории с пандемией нового коронавируса мы пока далеки от того, чтобы выдвигать персональные обвинения или ставить кому-то памятники. Даже рынок морепродуктов в Ухане, который долгое время считался местом «утечки», может оказаться не первым звеном в цепочке заражений. На пресс-конференции члены комиссии ВОЗ, которые недавно вернулись из Китая, говорили о том, что нашли случаи передачи вируса и на других рынках Уханя, и рассматривают самые разные версии попадания вируса в город — в том числе, через организм разных животных и замороженную еду. А некоторые представители ВОЗ допускают, что нулевого пациента с SARS-CoV-2 вообще не удастся найти.
Но даже если так и произойдет, это не будет означать, что расследование закончилось ничем. В этом эпидемиологическом детективе имеет смысл искать не самого преступника, а окно, через которое он проник в здание. Тогда мы сможем укрепить на нем решетку. Конкретное же имя не даст нам никакого ответа, не остановит пандемию и не восстановит справедливость. Нулевые пациенты — когда их все-таки удается найти — редко оказываются злодеями. Чаще это обычный деревенский мальчик или мужчина, победивший смертельную болезнь. Они живут своей жизнью, ищут приключений и спешат любить.
Полина Лосева