Его Величество забор

Заборы, шлагбаумы и другие средства огораживания частной и корпоративной собственности стали привычным элементом окружающего нас городского пространства. Иногда мы думаем, что любовь к заборам — это часть нашей национальной культуры, но на самом деле это не так. С вопросом о том, что заборы могут рассказать о городе и его обитателях, N + 1 обратился к социологу, сотруднику лаборатории «Гражданская инженерия» Петру Иванову.

Родом из деревни

В ходе благоустройства на площади осталось одно-единственное дерево, дававшее тень. Местные жители притащили под дерево шлакоблоки, чтобы сидеть на них в летний зной. Городские власти отреагировали немедленно и огородили дерево забором. И на всякий случай установили забор вокруг фонтана.

Читатель уже улыбается и разводит руками, дескать «типичная российская история». А вот и нет. Эта история произошла в позапрошлом году в Вашингтоне в районе Старберст Кроссинг, у восточных ворот американского столичного города.

По какой-то неведомой причине мы склонны приписывать самим себе в целом общечеловеческие вещи. Мне как урбанисту и социологу города в среднем два-три раза в год приходится давать комментарии СМИ о любви русского человека к заборам.

Когда журналисты и редакторы думают об урбанистике, они в первую очередь задаются вопросом: почему мы, русские, везде ставим заборы?

Но в этом нет ничего типично русского. Уместные и неуместные заборы возводятся в городах и селах по всему миру, и это в каком-то смысле нормально.

Что такое забор с точки зрения лиминологии? Это граница, барьер между одним пространством и другим. Это символ власти некого субъекта над пространством и его содержимым. Забор может быть невысоким, как в американских пригородах, и гигантским, как вокруг дворцов российской элиты на Рублевке. Тем не менее, его роль и смысл всегда одинаковы.

Заборы появились задолго до того, как сформировались современные города. Если вы бывали в старых деревнях, то вы знаете, что там не бывает общественных пространств, однако есть заборы, отделяющие личные участки от окружающего небытия.

Как и любая другая архаика, заборы в современных городах наделены свойством неуместной агрессии. Тем не менее, человечество пока не спешит отказаться от этого атавизма.

Пространство советского типа

В городах существует великое множество границ. Городское планирование в каком-то смысле — это управление границами в городе.

Через межевание, зонирование, благоустройство мы, урбанисты, размечаем пространство в городе. Говорим, что в одних границах находятся частные владения, в других публичные пространства. В одних границах разрешено ведение торговли, в других — жилищное строительство. На балансировке частных и общественных пространственных интересов строится все современное градостроительство.

В СССР не было частной собственности на земельные участки, и по сути дела отсутствовал элемент частных интересов в городском планировании. В европейских городах, столкнувшихся с советской властью, это привело к проблемам, которые эти города до сих пор не могут разрешить. Например, Варшава и сегодня еще не оправилась от полувекового советского периода, нарушившего вековые земельные сервитуты.

Впрочем, в Советском Союзе существовала ведомственная логика. Различные министерства, управления, партийные структуры заменяли своими интересами то, что в остальном мире было уделом частников.

Заборы вокруг заводов, тюрем, военных частей, больниц, санаториев очерчивали ведомственные границы. Школы тоже могли быть огорожены заборами, но СНИПы допускали использование вместо заборов живых изгородей из кустарника.

Советский забор породил понятие «режимный объект» — пространство, в котором действуют особые правила. В первую очередь, правила прохода внутрь и выхода наружу. Проход на режимный объект осуществляется не через калитку или ворота, а через проходную. На проходной посетитель проходит проверку — есть ли у него пропуск, трезв ли он, не шпион ли он. На выходе — тоже проверка, вдруг он выносит что-то важное.

Инвестиция в безопасность

Лишь в 90-х годах, уже в постсоветской России, в городах начали появляться заборы и шлагбаумы вокруг земельных участков, находящихся в частной собственности. В своей книге “Crisis and Everyday Life in Post-soviet Moscow” американский антрополог Ольга Шевченко пишет о том, что различные формы отгораживания от других людей — гаражи-ракушки, железные двери, заборы — были ответом на тотальный кризис общества. Когда кажется, что не работают государственные институты, права человека, полиция, — люди видят единственное спасение в прочном заборе.

Этот феномен кризисного мышления, схваченный Ольгой Шевченко на материале глубинных интервью, во многом иррационален. В ходе одного из разговоров Ольга заметила, что железная дверь — самый дорогостоящий предмет в квартире ее информанта. Когда она указала на это, информант слегка опешил, а потом попробовал рационализировать этот факт, заявив, что железная дверь — это хорошая инвестиция. Железные двери растут в цене, ее можно будет потом перепродать. Эта нелепая рационализация является прямой иллюстрацией иррациональной природы огораживания.

Социолог Симон Кордонский говорит о том, что в кризисные моменты общество обращается к архаическим структурам, то есть к тем способам отношения и действия, которые были успешными ранее. И в этом плане спекуляция на заборах является элементом ведомственной архаики. Ностальгией по не существовавшему и во времена СССР порядку.

После захвата террористами школы в Беслане шок от случившего привел к тому, что были усилены требования к заборам вокруг образовательных заведений. Теперь каждая школа в России должна была быть окружена высоким металлическим забором. Потому, видимо, что террористы при виде забора теряют волю и отменяют теракт.

Это кризисное решение привело к тому, что серьезно нарушилась пространственная структура советских микрорайонов. Построенные по экзальтированной, связанной с отсутствием рынка земли идее Кларенса Перри, советские микрорайоны, как правило, были организованы вокруг школ как главных общественных пространств. Заборы их этого пространства лишили.

Мне известен случай, когда в Вологде директор одной из городских школ, осознавая эту роль своего пространства, под свою ответственность объяснял прокуратуре, что на ремонт забора у него нет денег. А на самом деле он просто держал школьный двор открытым для всего микрорайона, так как видел, что иначе территория деградирует.

В ожидании белых ходоков

Америка, подарившая нам идею микрорайонов Кларенса Перри, является и местом происхождения “gated communities” — огороженных забором и проходной территорий компактного проживания представителей высшего среднего и высшего класса. Огораживаясь от всех прочих забором, хозяева жизни больше всего на свете боятся, что рано или поздно из-за стены полезут белые ходоки. Тема нарушения границы владения — одна из ключевых в голливудских фильмах и мультфильмах, от «Лесной братвы» до «Игры престолов».

В 2019 году американский социолог города Роберт Розенбергер предложил аналитическую категорию “hostile design” — «враждебный дизайн». Под этой категорией он объединяет заборы, шипы, не дающие сидеть на определенных поверхностях, шум для отпугивания подростков в торговых центрах и тому подобное. В общем, все те инструменты, которые люди используют, чтобы регулировать «нежелательные» социальные практики.

По Розенбергеру, эти практики возникают, когда в городском планировании не уделяется достаточно внимания проблемам, касающимся общего блага, например, при возникновении перекоса в сторону частных интересов. Так, столкнувшись с увеличением числа бездомных, городские власти вместо того, чтобы попытаться устранить причины этого явления, начинают строить лавочки, на которых неудобно спать.

Враждебный дизайн — это знак капитуляции города перед общественной проблемой. Инструмент, позволяющий справляться с ее последствиями и закрывать глаза на ее причины.

Неолиберальный капитализм, при котором живут все современные большие города, будь то Москва, Лондон, Вашингтон или Париж, склоняет частных владельцев недвижимости к враждебному дизайну.

К сожалению или к счастью, российские города с их не столь длительным опытом проживания при неолиберализме еще не освоили все множество тактик враждебного дизайна, о которых пишет Розенбергер. Однако за счет собственной деревенской и ведомственной архаики мы сполна компенсируем это множеством заборов.

Скорее всего, исторический процесс приведет к тому, что заборов не будет ни у нас, ни в Америке. Однако на это уйдет еще много лет.

Петр Иванов