Бобер и его борьба

История бобра в XX и XXI веке — редкий пример успешного возвращения в дикую природу видов, стоявших на грани истребления. Пока от реинтродукции этого могучего грызуна гораздо больше плюсов, чем минусов — что для природы, что для человека (хотя однажды их пришлось переселять путем десантирования на парашютах). Однако дальше ситуация может измениться, и уже сейчас в триумфальном возвращении бобра в Евразию есть неожиданные повороты. Читайте об этом подробнее в нашем материале.

Чужеземцы

Глобализация никого не обошла стороной. Крупные водные преграды, некогда мешавшие видам осваивать новые пространства, теперь можно преодолеть с помощью человека — а иногда он и сам не прочь помочь животным, растениям и прочим организмам переселиться.

Поэтому на одних и тех же территориях стали встречаться виды, которые раньше жили по разные стороны Атлантики. Главным образом это касается жителей Палеарктики и Неарктики — зоогеографических областей в Северном полушарии, условия в которых довольно схожи.

Обмен видами между Северной Америкой и Евразией происходил и раньше, пока вместо Берингова пролива существовал Берингов перешеек. Но сейчас речь не о них, а о том, кого специально привезли люди.

К примеру, в Новый Свет колонизаторы в XVI веке отправили домашних свиней — ради сельского хозяйства, а затем, в 1912 году, и диких — для охоты. Не найдя достойных врагов и наплевав на изгороди, оба подвида свиней распространились по континенту и продолжают завоевывать все новые американские штаты. Они вытаптывают и выедают местную растительность и этим подрывают кормовую базу для оленей, разносят болезни, опасные в том числе для человека, нападают на детенышей домашних и диких животных и совершают много других опасных деяний.

Некогда домашние свиньи дичают, скрещиваются с кабанами и формируют популяции животных, которых простые американцы именуют грозным словом razorback («острый хребет»). Банды рейзорбеков не боятся человека — да и всех остальных тоже, скорее всего.

Пример со свиньями — один из наиболее ярких, но на деле он отражает типичную судьбу интродуцированного вида — завезенного на территорию, где его раньше никогда не было. Если вид-чужеземец находит на новом месте подходящие условия и не встречает большого сопротивления со стороны хищников и возбудителей заболеваний, он быстро наращивает численность и побеждает аборигенов в конкурентной борьбе.

Впрочем, за инвазивными видами не обязательно ехать на другой континент — и не всегда это животные. С виду безобидный (хотя и подозрительно крупный) борщевик Сосновского привезли в РСФСР во второй половине сороковых из Грузии. Его думали разводить на силос, но оказалось, что он дает продукт не слишком высокого качества, в чем-то даже опасный для сельскохозяйственных животных, а в целом виде способствует фотоожогам кожи.

Когда в восьмидесятых годах растение перестали культивировать, выявилась еще одна его неприятная черта — живучесть. Извести борщевик Сосновского до сих пор не получается — несмотря на все пестициды, он только распространяется по России и даже уже стал героем городских легенд.

Возвращение бобра

Чужеродные виды — не единственная беда живой природы. Численность множества животных и растений (грибы и бактерии вроде пока держатся) несколько веков падает из-за неуемной активности человека.

Все слышали про вымерших по вине Homo sapiens странствующего голубя, дронта (кстати, их был не один вид, а два, и они тоже голубиные) и стеллеровой коровы. В отдельных странах под угрозой оказались такие обычные для нас птицы, как воробьи.

Но человек на то и разумный, чтобы иногда анализировать последствия своих действий. Поэтому некоторые виды он все-таки спас от вымирания — а кого-то пытается возродить из крохотных остатков популяций, как зубров.

Восстановление чаще всего идет небыстро, а если животное отсутствовало на какой-то территории значительное время, его возвращение туда может иметь неожиданные последствия — и не факт, что все они будут положительными.

Особенно интересно, что происходит сейчас с восстановленным грызуном — бобром. Точнее, с двумя видами бобров. Раньше на нашем континенте был только один, обыкновенный (Castor fiber; его еще называют европейским), а потом из Нового Света привезли еще и канадского (Castor canadensis).

Как возвращение «старых» бобров и появление «новых» сказывается и еще скажется на местных экосистемах? Как эти два вида взаимодействуют? Известно, разумеется, пока не все, но понятно одно: эти грызуны у нас далеко не так разрушительны, как свиньи в Америке.

В XIX веке по всей Евразии бобр вымирал. Еще бы: на него столетиями охотились ради шкур, его мясо ели католики в пост, приравнивая к рыбе, а что хуже того, его убивали ради пахучего секрета желез, расположенных рядом с анусом — бобровой струи, которая якобы является лекарством от всех болезней. В итоге порог двадцатого столетия переползли чуть больше тысячи грызунов — между прочим, самых крупных из ныне существующих после капибары.

Первыми спохватились норвежцы. Уже в 1845 году они установили запрет на бобровую охоту, благодаря чему сохранили у себя в стране поголовье примерно в сотню особей, которое впоследствии потихоньку увеличивалось. Соседние Швеция и Финляндия не были столь дальновидными, и к концу XIX века бобров на их территориях вообще не осталось.

В России бобры сохранились — вероятно, в силу большей территории и давнего ограничения добычи этих животных в некоторых местах. И тем не менее в 1886 году в Воронежскую губернию завезли пять животных из Белоруссии. Так дореволюционные расселения грызуна начались — и закончились.

Выпуски продолжились уже только в 1934-м и масштабно проходили вплоть до войны (а с 1922-го до 1960-х на бобров нельзя было охотиться). Бобров заново расселяли практически в каждом субъекте европейской части республики, кроме Карелии, и немного за Уралом. Чаще всего это были грызуны из Воронежской области — потомки тех самых пятерых «белорусов».

Для бобра в РСФСР все складывалось очень неплохо. Поголовье его практически во всех точках выпуска (а чаще всего это были заповедники) росло год от года, он строил плотины, ел кору осины и другой растительный корм и мирно жил своими маленькими семьями. Грызуна реинтродуцировали и в других странах — и при этом часто использовали зверей с иного берега Атлантики.

В Америке бобры тоже пострадали от неуемной охоты, но не так сильно, как в Евразии. В начале XX века они, как и «старосветские», попали под охрану, и их численность стала восстанавливаться. Более того, к концу 1940-х в некоторых штатах возник конфликт интересов между бобрами и людьми: бобровые плотины мешали хозяйственной деятельности граждан США.

В штате Айдахо двуногие проявили гуманность и не стали уничтожать этих грызунов, а решили переселить их, притом по воздуху: дорог в местности, куда животных собирались перебрасывать, было катастрофически мало, и перевозка заняла бы слишком много человеко-часов. Сейчас в Северной Америке десятки миллионов бобров (а в Евразии — сотни тысяч).

Для 76 особей сконструировали специальные ящики, которые открывались при ударе о землю. А он неизбежно происходил: ящики, снабженные парашютами, сбрасывали с воздуха. Удивительно, но в ходе этой странной процедуры погиб только один бобр.

Двое вместо одного

Возрождать у себя бобров взялись многие. Например, финны в 1935 году выпустили на своей территории 17 животных родом из Евразии, а двумя годами позже — еще 7 особей прямиком из Нью-Йорка. Тогда большинство ученых считали канадского бобра подвидом европейского, так что различий, кого выпускать, не делали.

Только в 1973 году советские зоологи Леонид Лавров и Виктор Орлов показали, что у бобров из Северной Америки и бобров из Евразии неодинаковое число хромосом: у первого — 40, у второго — 48. Таким образом, в Финляндии имели дело не с одним видом, а с двумя.

В Советском Союзе обошлись без американских грызунов, но «канадцы» в 1950-х пришли сами — с запада. Впервые на территории нашей страны их нашли в Сортавальском и Суоярвском районах Карелии. К 1970-м годам канадские бобры распространились по центральным и южным районам республики.

Тогда же несколько десятков особей отловили и выпустили на Дальнем Востоке — уже зная, что имеют дело с неаборигенным видом. Ответственные за реинтродукцию сочли, что климат этой местности больше всего напоминает североамериканский, а конкретно канадский.

Но почему же столь важные отличия между зверьками так долго не могли обнаружить? Скорее всего, в начале XX века никто и не искал у бобров хромосомные «несостыковки», поскольку хромосомы тогда во многом были еще загадкой. Ну а внешне канадский и европейский бобры мало отличаются, разве что первые немного мельче. Есть особенности строения черепа (их, кстати, четко описал тот же Лавров в 1960-х) и длины конечностей, но выявить их, пока грызун жив, непросто.

Сравнивать же тонкости экологии бобров по разные стороны океана до появления быстрых средств перемещения и коммуникации было затруднительно. Только в начале XXI века карельские териологи (специалисты по млекопитающим) показали, что оба вида строят плотины и хатки с равной частотой (в одинаковых гидрологических условиях и на сходной почве), питаются одним и тем же (больше всего любят осину, но порой довольствуются и березой), живут одинаково долго (до 30 лет, а в среднем 20), разве что размножаются с разной интенсивностью: у канадского бобра обычно больше детенышей в помете.

Борьба бобра с бобром?

Учитывая, насколько близки способности и потребности канадских бобров к таковым для бобров местных, и зная опыт зарубежных коллег (в Финляндии C. canadensis оказался гораздо успешнее «европейца», первого там в 5 раз больше), отечественные ученые предполагали, что западный вторженец вытеснит «исконно русского».

Но этого пока не случилось, а на юге Карелии и вовсе имеет место обратная ситуация. В тех местах, где заведомо выпускали C. canadensis (это случилось уже ближе к середине века), в начале двухтысячных разрешили охотиться прицельно на этот вид — и все пойманные бобры на поверку оказались европейскими. И это при том, что C. fiber в Карелии не реинтродуцировали, их выпускали только в соседних регионах.

По подсчетам карельских ученых, на 2008 год на юге Карелии старый добрый Castor fiber занимал 500 тысяч гектаров территории, на которой расселяли Castor canadensis. Почему это так, по каким причинам европейскому бобру оказалось в этой местности комфортнее, чем канадскому, пока неясно. Что происходит между двумя видами бобров на территориях, где встречаются оба вида, — конкурируют ли они (и насколько жестко) либо мирно сосуществуют — тоже непонятно.

Федор Федоров, старший научный сотрудник лаборатории зоологии Института биологии КарНЦ РАН, предполагает, что причина различий в судьбе канадского бобра в Финляндии и на юге Карелии может крыться в генофондах популяций. «Популяция европейского бобра сформировалась на ограниченной территории в районе Сатакунта (юго-запад Финляндии), свободной от североамериканского вида. Ее «основателями» были всего лишь одна самка и два самца, что объясняет низкий уровень генетического полиморфизма существующей популяции европейского бобра. Более того, исходная норвежская популяция, откуда были завезены животные, в прошлом подверглась эффекту «бутылочного горлышка»: в 1880-х годах она состояла только из 100 особей», — отметил он.

По сравнению с «южнофинскими» C. fiber южнокарельские бобры того же вида гораздо более генетически разнообразны — а потому более устойчивы. «В Карелии европейских бобров специально не выпускали. Они появились там в результате естественного расселения из соседних областей, где зверей выпускали на протяжении 30 лет. Основными источниками расселения европейских бобров на Европейском Севере России стали Воронежская область, Белоруссия и Марийская АССР, Смоленская, Брянская, Рязанская области, Коми АССР. Осуществляли и внутриобластное расселение европейских бобров, которое еще более «перемешало» зверей разного происхождения», — прокомментировал Федоров.

На самом деле замещение канадского бобра европейским уже наблюдали раньше — в середине XX века в Ровенской области Украины и в Ольштынской области в Польше. Однако там С. canadensis не были многочисленны, а в южнокарельском сценарии сначала только они и присутствовали — и лишь потом из соседних регионов пришли европейские.

Таким образом, перед нами редкий случай, когда абориген успешно противостоит своему экологическому двойнику-вторженцу и даже оттесняет его — правда, непонятно почему (и стопроцентно не известно, правда ли это оттеснение).

Но радоваться тому, что в отдельно взятой местности получилось именно так, пока рано, ведь обратных примеров гораздо больше, а времени с момента возвращения бобров в эволюционно-экологическом масштабе прошло не так много.

Вероятно, поэтому специалисты из Института проблем экологии и эволюции имени Северцова построили математические модели динамики численности канадского и европейского бобров в нескольких заповедниках на севере, юге, центре и западе европейского ареала Castor fiber.

Ученые использовали информацию о числе особей обоих видов в каждой конкретной точке за доступные годы, а также учли размер первоначальной популяции (сколько грызунов выпустили и были ли там местные), продолжительность жизни, плодовитость, возраст полового созревания и наиболее частые причины смерти бобров.

Модели на основе этих данных показали, что во всех исследованных точках канадский бобр рано или поздно вытеснит европейского, а когда — зависит от экологических условий данной местности и начальной численности «канадца» и «европейца». Через 31—146 лет количество особей европейского бобра начнет снижаться, а через 120—500 лет и вовсе упадет до нуля — а пришелец из Америки останется в живых и даже выйдет на стабильный уровень численности.

Насколько верны такие предсказания, покажет время. А пока оба бобра в большинстве мест обитания, где ведутся учеты, чувствует себя неплохо (впрочем, есть и печальные исключения) и расширяют свои ареалы.

Бобры, природа и человек

Почему нам вообще нужно волноваться о каких-то бобрах, следить за тем, кто из них «пересилит», определять их численность? Хотя бы потому, что бобр — главная живая преобразующая сила после человека. Бобры строили плотины и создавали запруды еще до появления людей на Среднерусской равнине (да и в Северной Америке тоже).

В местности, где канадских бобров никогда не было, они уже наделали шуму. На острове Огненная Земля (его делят между собой Аргентина и Чили) их численность никак не могут снизить до приемлемого уровня, а урон от их вселения — компенсировать.

На Огненной Земле в 1946 году выпустили пятьдесят особей для развития шкурного промысла. Но охота на бобров почему-то не начала пользоваться спросом: местные жители признаются, что и сейчас не особо понимают, как ловить бобров. Зато новые грызуны на чуждом для себя месте обжились не только в лесах, но и в степях — и попутно уничтожили множество деревьев.

В 2013 году чилийское правительство оценило ущерб от бобров почти в два миллиарда долларов США. Аргентине, конечно, тоже досталось.

Почему так произошло? Конечно, сказалось отсутствие хищников — а еще сыграл роль «фактор внезапности» для растений — жертв бобров. Многие лиственные породы в Северной Америке коэволюционировали с бобром. Попросту говоря, они «привыкли», что их кору постоянно кто-то сдирает, а стволы — валит. А в Южной Америке закалять деревья таким образом было некому, поэтому они в массе своей не способны восстанавливаться после «рубки» ствола, как это делают северные виды посредством пневой поросли. Кроме того, южноамериканские растения еще не «научились» вырабатывать вещества, делающие их малосъедобными для бобров.

А что сейчас делают бобры, особенно канадские, в Евразии? Зависит от того, о какой территории мы говорим. Но, по всей видимости, влияние канадского и европейского бобров на природу (там, где они сосуществуют) на нашем материке не сильно отличается, и большинство исследователей не делает между ними больших различий, рассматривая влияние этих видов на экологическую обстановку.

В бассейне Оби бобровые плотины способствуют повышению концентрации метана в воде, но в то же время повышают интенсивность «ухода» углерода в донные отложения — то есть как бы усиливают образование парниковых газов, а как бы и нет.

В Приокско-Террасном заповеднике в почвах вблизи бобровых запруд (то есть главным образом у берегов) увеличено содержание азота и углерода по сравнению с почвами соседних «небобровых» участков. Микроорганизмы «бобровых» почв используют большее количество веществ для жизнедеятельности и накапливают больше органики, однако подмосковные биологи отмечают, что такое бактериальное сообщество менее устойчиво.

В степях под Оренбургом бобровые запруды стабилизируют русла небольших рек, благодаря чему животные этих сухих местностей получают постоянные места для водопоя. Видовое разнообразие птиц, рептилий, зверей и донных беспозвоночных там растет, но по берегам исчезают деревья и остаются в основном травы. Это немудрено, учитывая, что бобры валят деревья и плотинами затапливают берега рек.

Сходная картина и в лесостепях Пензенской области. Правда, исследователи лесостепной зоны обнаружили, что при наличии бобровых запруд численность многих рыб снижается — из-за падения содержания кислорода в воде и физических преград для миграций. Так что назвать бобров рыбоводами не получается.

В тайге бобры тоже валят деревья, но такой лес быстрее восстанавливается, чем сообщества лесостепи.

Утверждается, что грызун-инженер изводит не больше трех-шести процентов деревьев рядом со своим местом жительства. Если бы бобры съедали слишком много растений, тогда бы их численность падала — а в большинстве точек Европейской части России, где водятся бобры, этого не происходит. А значит, что отрицательное влияние этих животных на флору не слишком велико.

Там, где осадков в достатке, — в Карелии — бобры самопроизвольно заболачивают местность. Кое-где это снижает численность мелких млекопитающих вроде бурозубок в 2–2,5 раза, а на ряде новообразованных болот, наоборот, повышает на порядок.

Там же наиболее выражен вред хозяйственной деятельности человека со стороны бобров. Они сводят на нет осушение земель, затапливают дороги и линии электропередач. В ряде случаев срезанные бобровыми зубами стволы падают не на землю, а на провода, и тогда электричества лишаются целые поселения.

К счастью, канадские бобры не принесли с собой новых патогенов, что, несомненно, хорошо. А еще, хотя C. canadensis и C. fiber и пытаются спариваться, находясь рядом, потомства такие межвидовые контакты не дают (воронежские боброведы пытались получить «европейско-канадских» детенышей, но не смогли). Это не слишком удивительно, учитывая различия в числе хромосом.

Что остановит бобров?

Итак, получается, что сильное отрицательное влияние на уже сложившиеся сообщества бобр оказывает далеко не везде. В умеренно влажном климате он повышает видовое разнообразие мест, в которых находится, а в сухом и вовсе создает ценные источники воды для всех соседей. Негатив от бобровых преобразований более всего заметен там, где от воды пытаются избавиться.

Так грозит ли России экологический и хозяйственный коллапс из-за повышения численности бобров обоих видов? Скорее всего, нет. На то есть по крайней мере две причины. Первая — хищники. Волки и медведи едят бобров, тем самым ограничивая их численность. Эти звери есть и у нас, но наибольший процент грызунов гибнет не от них, а от бродячих собак.

Много бобров умирает и из-за браконьеров — уж они-то, в отличие от латиноамериканцев, знают множество приемов убийства грызунов. Кстати, в Евразии известно и множество рецептов приготовления бобрового мяса.

Вторая причина расслабиться и не ждать бобрового апокалипсиса — низкое генетическое разнообразие местных популяций Castor fiber и Castor canadensis. Вспомним, что все они происходят от совсем небольшого числа особей, а это всегда риск, что случайные мутации или инфекции погубят всех сходных по генотипу особей.

Пока судьба бобров у нас — это, скорее, история успеха. Однако, как и в любой живой системе, у этих животных могут обнаружиться самые неожиданные экологические свойства, и тогда история может закончиться печально. Пожалуй, главная задача сейчас — «ступать осторожно, говорить шепотом». Иными словами, следить, что происходит с бобрами в России, и по возможности пока им не мешать.

Светлана Ястребова