Как современные феминитивы меняют русский язык
«Блогерка» или «блогерша», «поэтка» или «поэтесса»? Мы продолжаем публиковать исследование лингвиста Александра Пиперски, автора книги «Конструирование языков», о проникновении новых форм феминитивов в нашу речь. В предыдущем материале речь шла о том, что такое грамматический род, как он возник и когда появились первые феминитивы. В этом тексте речь пойдет о феминитивах в русском языке, о том, каким правилам они подчинялись раньше и подчиняются (или не подчиняются) теперь и как они способны повлиять на язык в целом.
Итак, русский язык унаследовал от своего предка — праиндоевропейского языка — три рода: мужской, женский и средний.
Тысячу лет назад, когда общество с точки зрения гендерных ролей было намного стабильнее, чем сейчас, проблем с феминитивами не было: для обозначения женщин по мере необходимости возникали и использовались слова женского рода, обычно со специальными суффиксами и не делающие различие между значениями «женщина-X» и «жена X».
Например, княгиня Ольга называлась княгиней, еще будучи женой князя Игоря, но ее и как самостоятельную правительницу называли точно так же. Едва ли кому-то в Древней Руси пришло бы в голову говорить князь Ольга, при том что сегодня мы легко говорим президент Хорватии Колинда Грабар-Китарович.
В исторических словарях русского языка мы находим множество феминитивов — как доживших до наших дней, типа жрица и мельничиха, так и более непривычных типа золотарица, ткалья и казначея (их большой список с обсуждением можно найти в лекции Ирины Фуфаевой «Золотарица, циклистка и лайфхакерша. Русский феминитив: путь сквозь столетия», примерно с 30:40).
Эта ситуация остается достаточно стабильной до конца XIX века, когда женщины начинают массово осваивать новые профессии и возникает необходимость в том, чтобы таких женщин называть.
Конечно, всегда можно обойтись описательной конструкцией женщина-X; например, в дневнике Александра Тургенева за 1825 год читаем: «Героиня пьесы — женщина-автор; но любовник ее не любит женщин-писателей…»
Такие конструкции типичны, когда речь идет о чем-то совсем новом для женщин; не случайно женщина-X особенно часто встречается в текстах после слова первая (согласно наблюдению Туре Нессета и Светланы Соколовой), но все-таки для постоянного употребления, видимо, не годятся: слишком длинно. Поэтому возникает нужда в новых словах с суффиксами.
Если мы действительно осмелимся назвать возникновение женского рода в индоевропейских языках первой волной феминитивов, то можно сказать, что конец XIX — начало XX века — это вторая волна феминитивов в русском языке: появляются многочисленные слова типа пианистка и авиатриса, отражающие новую реальность. Как отмечает в этой связи Максим Кронгауз, «язык <...> — это отражение реальности, в частности, социальной и культурной».
Но уже тогда языковые новинки встречали противодействие лингвистических консерваторов. Например, в рецензии на русско-немецкий словарь в журнале «Филологические науки» в 1880 году читаем:
Зато мы, да и все мыслящие люди, наверное, уже не посетуют на почившего словарника за то, что им не помещены в его труде новоизмышленные речения: курсистка, педагогичка, фельдшерица и другие, образованные зачастую даже в противность законам языка.
Этот пример взят из статьи Вероники Беркутовой «Феминативы в русском языке: исторический аспект», в которой подробно разбираются новые обозначения женщин того времени.
Однако в советское время, начиная примерно с 1930-х годов, феминитивы идут на убыль — во всяком случае в официальном стиле: мужской вариант превращается в нейтральный. Это, по-видимому, идет рука об руку с бюрократизацией: действительно, в официальных документах удобнее иметь одну форму названия.
Например, в «Общероссийском классификаторе профессий …» сейчас содержится 5556 записей, из них в женском роде — только 25:
акушерка; вышивальщица; вышивальщица текстильно-галантерейных изделий; вязальщица текстильно-галантерейных изделий; вязальщица трикотажных изделий, полотна; главная медицинская сестра; горничная; кастелянша; ковровщица; кружевница; маникюрша; машинистка; машинистка редакции; медицинская сестра милосердия; младшая сестра милосердия; медицинская сестра операционная; медицинская сестра патронажная; медицинская сестра перевязочной; медицинская сестра по массажу; медицинская сестра процедурной; модистка головных уборов; педикюрша; санитарка (мойщица); швея; швея (в сырейно-красильных и скорняжных цехах)
Ясно, что было бы очень неэкономно добавлять в классификатор еще пять с лишним тысяч названий, включив туда все феминитивы.
Очень интересный, хотя и не вполне понятный пример, где новое название в мужском роде сталкивается со старым названием в женском роде, мы находим у Михаила Булгакова в «Собачьем сердце»:
— Во-первых, — перебил его Филипп Филиппович, — вы мужчина или женщина?
<…>
— Я — женщина, — признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел.
<…>
— ...Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной...
<…>
Глаза женщины загорелись.
— Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем… Только я, как заведующий культотделом дома…
— За-ве-дующая, — поправил ее Филипп Филиппович.
Трудно интерпретировать мотивы, стоящие за употреблением рода у обоих персонажей. Что вкладывает в мужской род эта женщина: свою неженскую гендерную идентификацию, стремление к равноправию или официальность? Что имеет в виду профессор Преображенский, переводя род в женский: тоску по языку прошлых десятилетий, когда феминитивы употреблялись свободнее, или мизогинию?
Но дальнейшая советская жизнь присудила победу заведующему: именно такое название вошло в официальное употребление.
И, наконец, в 2010-е годы русский язык настигает третья волна феминитивов — авторки, экспертки и так далее.
Она явно объясняется влиянием западноевропейских языков, но интересно, что самый влиятельный язык современного мира — английский — здесь только подает идею гендерной правки, а приемы заимствуются из других языков, в первую очередь — из прочих славянских языков, из немецкого и французского.
Дело в том, что в английском языке феминитивы проиграли другим стратегиям. Английский — редчайший случай языка, в котором род выявляется только по местоимениям, но не по согласованию с другими словами и не по внешнему виду слова; в существительных род виден очень редко.
Случаи типа chairman ‘председатель’ с компонентом -man ‘мужчина’ немногочисленны, и введение парных слов типа chairwoman не стало общепринятым; наоборот, сейчас скорее принято говорить chairperson или chair.
А вот в немецком, французском и многих других европейских языках, как и в русском, род в согласуемых словах (в артиклях, указательных местоимениях и прилагательных) проявляется постоянно, поэтому обойтись нейтральным словом невозможно.
Наиболее распространенное предложение состоит в том, что новые слова женского рода для называния женщин надо образовывать при помощи суффикса -ка: авторка, блогерка, дизайнерка, президентка.
Сторонники и сторонницы этого способа часто ссылаются на опыт других славянских языков (польского, чешского, украинского), где суффикс -ка намного более распространен.
Правда, это предложение до сих пор не проникло в авторитетные академические источники и справочники по стилистике; тем не менее, оно активно циркулирует в интернете, что в современном мире, может быть, даже важнее.
Краткий, но емкий обзор ключевой идеи феминистической реформы в русском языке можно прочитать, например, в статье Влады Петровой на сайте «Бумага». Подлиннее — текст Аси Плошкиной на Лайфхакере. Несколько более идеологизированную статью Дарьи Зайцевой можно найти в издании Heroine.ru.
Это никак не полный обзор литературы, а всего лишь ссылки на несколько недавних текстов. Стоит повторить, что русскоязычный феминизм в лингвистике пока не вошел в общепризнанный золотой фонд академической науки, и я не могу написать что-то вроде «Как пишет X в своей классической статье» — при том, что в англоязычной традиции такие труды есть: например, книга Робин Лакофф Language and Woman’s Place (1975).
Регулярно выступает на тему феминитивов в академическом сообществе, пожалуй, только Ирина Фуфаева, чья лекция упомянута выше; в скором времени в издательстве Corpus должна выйти в свет ее книга про феминитивы.
Разумеется, сразу же возникает вопрос: так все-таки авторка? или авторша? или авторица? или авториня? или авторесса? Что лучше?
А что вообще значат эти слова: авторша — это случайно не жена автора? А не пренебрежительно ли звучит авторка?
Такая ситуация очень типична для языков мира. Часто случается так, что одно и то же значение может передаваться несколькими конкурирующими суффиксами. Тогда обычно оказывается, что выбор между ними регулируется тонкими правилами и может нести в себе некоторые дополнительные оттенки значения.
Например, в немецком языке есть два уменьшительных суффикса: -chen и -lein («хен» и «ляйн»). В литературном языке к основам на -ch («х/хь») присоединяется -lein: Strich ‘штрих’ — Strichlein ‘штришок’, Bauch ‘живот’ — Bäuchlein ‘животик’, а к остальным основам — -chen: Stein ‘камень’ — Steinchen ‘камешек’, Wurm ‘червь’ — Würmchen.
Но Würmlein тоже возможно, хотя и звучит старомодно; с другой стороны, на юге Германии суффикс -lein распространен гораздо шире, так что все зависит еще от диалекта.
Возьмем более близкий пример, где нашей языковой интуиции есть за что зацепиться. К уменьшительным русским именам присоединяются суффиксы -ечка и -енька: например, Аня — Анечка, но Саша — Сашенька.
При этом мы почти не говорим Аненька и Сашечка: в Национальном корпусе русского языка Анечка встречается в 160 текстах, а Аненька — только в двух; Сашенька — в 287, а Сашечка — в 18.
Почему же вариант по умолчанию в одном случае с -ечка, а в другом — с -енька? Дело в том, что -ечка используется после основ на мягкое н, чтобы два таких звука не появлялись в слове рядом; -енька же используется после основ на шипящий (ш, ж, ч), чтобы рядом не оказывались два шипящих.
Однако мы понимаем, что недефолтные варианты тоже возможны: Аненька — это что-то чуть более нежное, такую форму может использовать мужчина в обращении к любимой женщине (один из двух примеров в Национальном корпусе — письмо Анне Ахматовой от ее третьего мужа Николая Пунина); Сашечка — наоборот, что-то иронично-покровительственное.
Примерно так же обстоит дело и с феминитивами: от одного слова образуется много разных форм, и фонетические и морфологические правила определяют, какой вариант будет использоваться чаще всего, хотя оттенки смысла иногда получаются немного разными. Это можно изучить при помощи больших собраний текстов — лингвистических корпусов.
Например, для этих целей подойдет корпус русских интернет-текстов Araneum Russicum Maximum, который отличается огромным размером (общая длина текстов — 16 миллиардов слов) и может быть хорошим свидетелем того, какие тенденции существовали в употреблении феминитивов от названий профессий до того, как началось их сознательное изменение.
Возьмем, например, слово искусствовед. Частотность образованных от него разными способами феминитивов в этом корпусе такова:
Итак, получается, что для слова искусствовед феминитив по умолчанию — это искусствоведка. Если обработать таким образом все профессии из уже упоминавшегося «Общероссийского классификатора профессий …», получаются такие статистические закономерности:
Разумеется, здесь речь идет только про стандартные случаи: каждый может вспомнить десяток примеров, не вписывающихся в эту схему (продавец — продавщица, купец — купчиха и так далее), но подчеркну, что это именно статистические предпочтения, а не абсолютно строгие правила.
Можно изобразить выбор варианта по умолчанию в виде блок-схемы:
Это не отменяет того, что у тех или иных суффиксов могут быть оттенки значения: например, слова мэрша явно несет сниженную окраску (любимую мэршу так называют реже, чем нелюбимую) и действительно может обозначать жену мэра, хотя в современных текстах обозначает не чаще, чем в 5 процентах случаев — обычно речь все-таки о женщине, занимающей эту должность.
Но, как бы то ни было, до феминистской реформы мы имели дело со сложно устроенной системой, которую теперь предлагается искусственно сократить, оставив только -ка (или по крайней мере вытеснив с его помощью -ша).
Однако у носителей русского языка в голове есть какое-то подобие нарисованной выше схемы, и это объясняет, почему слова авторка, блогерка и им подобные вызывают такие бурные обсуждения: дело в том, что здесь создается противоречие между привычным шаблоном и предложением везде употреблять -ка.
В то же время слова типа магистрантка проникают в язык совершенно спокойно и незаметно — именно потому, что здесь привычка никак не противоречит предписаниям.
Как же относиться к новым феминитивам? Единственно правильного ответа на этот вопрос быть не может. Если вы феминистка, феминист или профеминист, то, скорее всего, вы одобряете их внедрение. Если вы консерватор, то едва ли они вам нравятся.
Я же позволю себе высказаться как представитель еще одной социальной группы, совсем небольшой, но имеющей отношение к этой проблеме — как лингвист.
По большей части современная лингвистическая наука рассматривает язык как естественно развивающийся объект и занимается дескрипцией — описанием того, что в языке происходит, — а не прескрипцией — указанием, как надо говорить.
Вполне естественно, что лингвисту, стоящему на дескриптивных позициях, может быть грустно, если кто-то пытается вмешаться в естественное развитие языка.
Лично я признаюсь честно, что вижу красоту в том, чтобы распутывать сложный узел разных феминитивных суффиксов, и не могу не огорчаться, когда этот узел предлагают разрубить ударом меча, оставив один суффикс на все случаи жизни.
С другой стороны, лингвистика — это не только изучение суффиксов, ударения и парных или непарных по глухости / звонкости звуков: важную роль в современной науке играет социолингвистика — изучение того, как функционирует язык в обществе и как общество взаимодействует с языком.
И в этом смысле феминистическая реформа русского языка — не нежеланное искусственное вмешательство, а столь же достойный объект изучения, как индоевропейский суффикс
.
Среди каких социальных групп эта реформа закрепилась? Как разные люди оценивают приемлемость разных феминитивов с суффиксом -ка? А феминитивов с другими суффиксами?
Все это и многие другие вопросы — то, чем стоило бы заняться исследователям, отрешившись, насколько возможно, от тех идеологических установок, которые они исповедуют в жизни.
Представим себе, что феминистки и феминисты настоят на том, чтобы суффикс -ка употреблялся при всех названиях профессий, а их идеологические противники свыкнутся с этим нововведением, — будет ли это значить, что наступил счастливый финал и русский язык достиг идеального спокойного состояния?
К сожалению или к счастью, нет: ведь язык — это очень сложно устроенный организм, в котором стоит только потянуть за одну ниточку и что-нибудь изменить, как что-то сломается в другом месте.
Тщательное употребление феминитивов влечет за собой резкое удлинение языковых выражений в тех ситуациях, где гендер неважен.
«Для всякой ли профессии, для всякого ли определения человека важно знать, какого он пола? И не лучше ли в некоторых случаях отказаться от обязательной симметрии и оставить одно слово как общее обозначение?» — задается вопросом Максим Кронгауз.
Например, глядя на какое-нибудь здание, мы можем сказать: Какая интересная задумка архитектора! При этом может иметься в виду как мужчина, так и женщина — хотя нельзя исключать, что мужчина вероятнее всплывет перед глазами.
Но в изменившемся мире так говорить нельзя — надо сказать Какая интересная задумка архитектора или архитекторки!, а гендерно нейтрального слова не существует.
Если феминитивы станут обязательными, а старый обходный путь — использовать слово мужского рода как нейтральное название — будет невозможен, придется придумывать что-то новое.
Та же проблема возникает и во множественном числе: если архитекторы — это множественное число от архитектор, то смешанную по полу группу людей такой профессии надо называть архитекторы и архитекторки.
В русском языке так пока не поступают даже феминистически настроенные авторы (точнее, авторки и авторы). Например, на сайте Wonderzine, последовательно применяющем феминитивы, висит статья «Студенты ВШЭ выступили против цензуры интервью с Песковым» — не студенты и студентки, а просто студенты.
А вот в немецком языке так уже не принято: при обращении уже почти никогда не скажут liebe Studenten ‘дорогие студенты’, потому что это множественное число от слова мужского рода Student; употребляется форма liebe Studentinnen und Studenten ‘дорогие студентки и студенты’, а еще лучше — liebe Studierende ‘дорогие учащиеся’, где род не определяется.
Такая же сложность возникает и со словом Kollegen ‘коллеги’: обращаться к смешанной аудитории liebe Kollegen ‘дорогие коллеги мужского рода’ неуместно, liebe Kolleginen und Kollegen ‘дорогие коллеги женского рода и коллеги мужского рода’ — длинно, и поэтому возникает обращение liebes Kollegium, что буквально значит ‘дорогое коллежство’ (Благодарю Александра Бириха за указание на этот пример).
Возможно, что-то подобное понадобится и русскому языку.
Еще одна проблема — гендерная небинарность. Феминистическая правка языка не успевает за изменением мира: ведь в наше время все более принятым становится представление о том, что гендерных идентификаций может быть больше, чем две.
А значит, для каждой из них: для агендеров, для бигендеров, для трансгендеров — нужны свои суффиксы? Но могут ли эти суффиксы возникнуть так быстро? Или, может быть, нам ожидать выделения новых родов, как в праиндоевропейском языке 8000 лет назад?
Наконец, так ли равноправны получаются новые феминитивы и не понадобится ли вскоре еще одна реформа? Ведь по словам типа
,
явно видно, что они производны от слов
,
.
То есть получается, что отношения в паре блогер — блогерка не такие же, как в паре папа — мама, где оба члена — независимые друг от друга слова одинаковой длины; это больше похоже на пару типа дом — домик, где второй член — это дом, но с добавлением особого показателя — уменьшительности.
С 1939 года, когда в Праге вышел основополагающий труд «Основы фонологии» Николая Трубецкого, противопоставленные пары типа A — B принято называть эквиполентными оппозициями (то есть равноправными), а пары типа A — A + X — привативными оппозицими: в привативных парах один член базовый, а второй содержит в себе какой-то дополнительный элемент.
Эквиполентных оппозиций в названиях профессий мало: например, балерун — балерина (нельзя сказать, что балерина — это балерун + что-то или, наоборот, балерун — это балерина + что-то) — а вот привативных абсолютное большинство: судя по форме, студентка — это такая разновидность студента.
По-настоящему равноправными были бы пары типа студентун — студентка, но прикреплять специальные суффиксы ко всем словам мужского рода, кажется, никто всерьез не предлагает — но может быть, скоро предложит?
Ни один из описанных выше сценариев нельзя исключить. Мы живем в такой интересный момент истории русского языка, что мы, лингвисты, наверняка сможем в ближайшее время пронаблюдать и изучить множество изменений, связанных с феминитивами, а мы, носители русского языка, — попробовать повлиять на язык тем или иным образом и испытать бурю эмоций из-за того, что язык постоянно меняется: быстрее, чем хочется одним из нас, и медленнее, чем хочется другим.
Александр Пиперски
(Исследование выполнено при поддержке Российского научного фонда; автор сердечно благодарит Антона Кухто за замечания и правки)