«Наука — дело коллективное»

В понедельник, 22 октября, исполнилось 100 лет со дня рождения ученого, чье имя известно всем, кто читал хоть что-нибудь про мировой фольклор (один из авторов энциклопедии «Мифы народов мира» и главный редактор «Мифологического словаря», автор монографий про происхождение героического эпоса, новеллы, романа и т.д.) — Елеазару Моисеевичу Мелетинскому. С просьбой рассказать подробнее о замечательных открытиях этого ученого N + 1 обратился к фольклористу и антропологу, заведующему Лабораторией теоретической фольклористики Школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС и доценту Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ Никите Петрову.

Главное в работах Мелетинского — глубочайшая эрудиция и широкая география исследований: ученый сравнивал чукотские мифы и шумерские тексты, древнегреческие романы и скандинавские поэмы. Заниматься сравнительными исследованиями по фольклористике и мировой литературе в советское время было нелегко — за это клеймили космополитом и прорабатывали. Елеазар Моисеевич прошел все испытания (как и герой фольклорной сказки, о котором он писал), организовал мощную научную школу на базе РГГУ — это Институт высших гумантарных исследований (ИВГИ), не имеющую аналогов, а его имя не знает разве что очень ленивый гуманитарий. Эрудированный лектор, на занятиях у которого в РГГУ было не протолкнуться — туда ходили люди, далекие от фольклористики, человек-энциклопедия, в разговоре с которым можно было обсудить происхождение меланезийских То Кабинана и То Карвуву, персонажей и язык скандинавской «Старшей Эдды», тонкости полинезийского обычного права и детали гунки — японских военных эпопей XII–XIV вв.

При привычном раскладе дел (беседа в кулуарах) научные достижения Мелетинского не требуют пояснений, они понятны цеху гуманитариев (это и историческая поэтика мировой литературы, происхождение эпических форм, состав фольклорно-мифологического мотива, происхождение образа героя в волшебной сказке), но когда спрашиваешь про Мелетинского у коллег, слышишь — великий ученый, гений, но о конкретных открытиях обычно не говорят. Хочется продолжить цепочку: Александр Веселовский разработал историческую поэтику, Владимир Пропп описал структуру волшебной сказки, Андрей Зализняк открыл новгородский диалект. Что же открыл Елеазар Моисеевич Мелетинский?

1. Как из мифа появились сказки и эпос, а из них вся мировая литература

Несмотря на то, что я имею близкое отношение к фольклористике, все-таки для меня фольклористика не является самоцелью, она является средством, ступенью, инструментом для решения вопросов исторической поэтики. Идея поиска какого-то основного источника развития литературы. Для меня фольклор всегда был как первоисточник развития литературы. И мне хотелось обследовать точно, найти пути формирования жанровых структур в самом фольклоре, потом их трансформацию в жанровой структуре литературы
Из интервью с Е.М., см. С.Ю. Неклюдов. Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918-2005) // Мелетинский Е.М. Миф и историческая поэтика. М., 2018. С. 23.

Более точно можно это определить следующим образом: Мелетинский описал базовые повествовательные структуры в архаическом фольклоре и механизмы их трансформации в мировой литературе («Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М,1975). Он всегда руководствовался базовой идеей эволюции более простых повествовательных форм в более сложные, искал элементарные структуры и показывал, как этнографический контекст и социальные институты (родство, религия, имущественные отношения, системы наследования) повлияли на национальную специфику этих структур.

Мифологические повествования доминировали в слабо дифференцированном синкретизме жанров в архаических обществах. Ядро повествовательных циклов составляли этиологические мифы о предках-культурных героях. Но в рамках этих циклов существовали также повествования, которые носители традиции мифами не считали, более вольно пересказывали, что можно приблизительно соотнести со сказкой.

Миф — это то, что пересказывается точно, такие повествования имеют эзотерический и ритуальный характер (рассказываются только в определенных сообществах и не выходят за их пределы). Как только такие истории рассказываются непосвященным, они становятся экзотерическими, теряют ритуальную обусловленность и приобретают черты сказки. Такие повествования Мелетинский назвал мифологическими сказками.

2. От мифологической сказки к волшебной

Если Владимир Пропп прямо говорит, что «волшебная сказка в своих морфологических основах представляет собой миф», то Мелетинский выделяет промежуточную форму — мифологическую сказку, «эмбриональную форму волшебной сказки», которая отличается от мифа более развернутой сюжетной линией.

Со временем мифологические повествования усложняются благодаря механизмам «разбухания» повествовательных ядер мифа. Таких механизмов несколько:

1. Драматизация (конфронтация героя с первоначальным хранителем культурного объекта);
2. Суммирование мотивов как нанизывание синонимических предикатов (порождение, изготовление, добывание тех же объектов) или суммирование других ролей, объектов (добывание героем нескольких объектов или добывание несколькими героями одного объекта);
3. Зеркальная инверсия (к истории добывания воды из брюха лягушки добавляется мотив — в прошлом лягушка выпила всю воду);
4. Повествовательная лестница (в рассказ вводят эпизод добывания средства, необходимого для достижения конечной цели — оружия для борьбы с чудовищем);
5. Негативная параллель (неудачное подражание, неудавшаяся попытка сделать то, что делает герой);
6. Идентификация (введение дополнительного эпизода для определения героя главного действия);
7. Метафорические и метонимические трансформации.

Благодаря этим механизмам мифологические повествования постепенно трансформируются в более привычные нам фольклорные формы.

При трансформации мифа в сказку происходит несколько важных вещей:

1. Деритуализация;
2. Десакрализация;
3. Ослабление веры в подлинность мифических событий;
4. Развитие сознательной выдумки;
5. Постепенная потеря конкретно-этнографического содержания;
6. Замена мифических героев обычными людьми, и мифического времени — неопределённым сказочным временем;
7. Ослабление этиологизма;
8. Перенос внимания с коллективных судеб на судьбу индивидуальную, отношений космических — на отношения социальные.

Вcледствие этого появляются новые сюжеты и структурные преобразования:

• Cказки о животных происходят из мифологических сказаний, потерявших тотемный характер;
• Рассказы о встречах человека с демонами наследуют историям о встречах людей с мифологическими персонажами, которые были объектами ритуального почитания;
• Героические сказки появляются из протогероических легенд с определенной биографической схемой (героическое детство — поиски невесты — кровавая месть);
• Эпические повествования появляются в результате развития квазиисторических легенд, основные сюжеты которых — ссоры и сражения враждебных кланов, кровавая месть, похищение женщин.

3. Низкий герой — самый первый персонаж сказки

Помните начало волшебных сказок: «Жил-был бедный крестьянин, и было у него три сына, два умных, а третий дурак» или «Жили-были дед да баба. У них было две дочки, одна дедина, а другая бабина. Баба с падчерицей плохо обращалась»? Мелетинский обратил на это внимание и показал, почему главный персонаж волшебной сказки — социально обездоленный низкий герой: сирота, младший брат, падчерица (грязный мальчик — бедный сиротка в сказке индейцев, Золушка — в западноевропейском, запечник — в североевропейском, Иванушка-дурачок — в восточнославянском фольклоре, «лысый паршивец» — в тюркских сказках).

До него считалось, что герой фольклорной сказки происходит из мифического очеловеченного божества. Мелетинский с небывалой до этого отчетливостью заявляет: низкий герой порожден конкретной социальной действительностью.

Сказка называет своего героя сироткой, падчерицей, младшим сыном потому, что именно эти фигуры были исторически обездолены в процессе разложения первобытного общинно-родового строя, перехода от рода к семье. Сиротка становится центром формирования сюжета волшебной сказки у тех народов, у которых распад классического материнского рода был уже распадом родовой системы в целом.
«Герой волшебной сказки»

Герой волшебной сказки прежде всего социально обездоленный — крестьянский сын, бедняк, младший брат, сирота, пасынок и т. п. Он часто характеризуется как «золушка» («запечник»), «дурачок», «лысый паршивец», «грязный мальчик». Все они содержат общие черты, образующие комплекс «низкого» героя, «не подающего надежд».

Младший сын («Иван-дурак») становится в центре формирования и развития сюжета волшебной сказки у тех народов, которые переживали разложение патриархальной большой семьи. При семейных разделах, выражавших этот распад, наследниками общинной собственности выступали обычно старшие братья, а младшие оказывались обделенными. Сказка прежде всего рисовала несправедливый раздел наследства между братьями в пользу старших; развивая эту тему, она стала изображать, как старшие братья преследуют младшего, предают, пытаются убить его и т. д., а чудесные силы помогают обездоленному.

Падчерица и пасынок оказались обездоленными в результате перехода от рода к семье, в которой вследствие нарушения эндогамии падчерица часто попадала в положение гонимой, униженной служанки мачехи, принадлежащей к чужому роду. Поэтому, изображая героя или героиню жертвой разлада в семье и семейной тирании, сказка рисует процесс разложения родового строя.

Так Мелетинский открыл еще один закон волшебной сказки: это диалектика «высокого» и «низкого», которая распространяется на все элементы волшебной сказки. Герой животного происхождения, «звериный жених», звери-помощники, чудесные предметы — это «низкое», которое должно обнаружить себя как «высокое» в финале сказке, когда персонаж занимает высокое социальное положение.

Эти открытия изложены в «Герое волшебной сказки» — книге, написанной на основе диссертации. И здесь ученому пришлось нелегко — сравнивать разные сказки оказалось идеологически неверно:

«В 1954 году <...> мне объяснили, что мою диссертацию в данный момент защищать нельзя, потому что в моей диссертации “Герой волшебной сказки” о всяких младших сыновьях, падчерицах и т. п., сравниваются сказки самых разных народов <...> А что сейчас можно защищать диссертацию только об одном [народе] <...> в рамках одного народа... желательно русского, а сравнивать ничего совершенно невозможно. Это уже было на фоне борьбы с космополитизмом...»
Из интервью с Е.М., см. С.Ю. Неклюдов. Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918-2005) // Мелетинский Е.М. Миф и историческая поэтика. М., 2018. С. 8-9

Эстетика героя, не подающего надежд, специфична именно для волшебной сказки и отличает ее от бытовой сказки (новеллы) и героического эпоса, где господствуют другие формы идеализации.

4. От сказки к эпосу

В эпосоведении Е.М. Мелетинский продолжает традиции А.Н. Веселовского и своего непосредственного учителя — В.М. Жирмунского. Эпические сказания, как показал Е.М. Мелетинский (Происхождение героического эпоса: ранние формы и архаические памятники. М., 1963), продолжают развиваться на ранних ступенях классового общества, когда родовые связи еще сохраняют большое значение в жизни человека.

Если говорить кратко, герой-богатырь смог стать персонажем эпоса, когда в патриархальных сообществах происходило расшатывание локальных родовых связей и создавался простор для активного проявления отдельной личности.

Богатырский эпос возникает из сюжетов мифов, где действуют культурные герои-первопредки, сказок-песней о подвигах героев и исторических преданиях о конкретных военных столкновениях.

На почве сказаний о культурных героях-первопредках еще не сложился классический героический характер эпического богатыря. Но в них содержатся элементы, предвосхищающие особенности героического эпоса: тема сказаний о первопредках и культурных героях — не судьба отдельного рядового представителя родо-племенного коллектива (как в прасказке), а общественная, коллективная. В этих сказаниях уже есть некая общая концепция народной судьбы, хотя «народ» практически ограничен племенем (которое субъективно отождествляется с «человечеством») и сама концепция в значительной мере мифологична. Внешне сходство этих сказаний и героической эпопеи выражается в широкой циклизации разнообразных сюжетов вокруг первого героя мировой литературы.
«Происхождение героического эпоса»

5. От архаического эпоса к постклассическому

Но героический эпос неоднороден, он имеет различные характеристики, как прозаическую, так и стихотворную организацию. Так, в области эпосоведения Мелетинский выводит универсальную типологическую схему развития эпосов и на основе сравнения эпических форм делает два открытия, которые затем лягут в основу современного эпосоведения. Во-первых, наиболее древние модели эпоса сохраняли смешанную прозаическую и стихотворную форму, во-вторых, поскольку жанр эпоса развивается в ходе этнической консолидации, значит, он менее проницаем для международного влияния. Метрические особенности и меньшая проницаемость эпоса позволяет говорить о сохранении в повествовании древнейших культурно-специфических особенностей группы, в которой эпос декламировался. А типологией эпических форм, созданной Мелетинским, фольклористы и литературоведы пользуются до сих пор:

Архаический эпос — классический (государственный) — постклассический (исторический).

Постепенно эпический фон теряет мифические черты и приобретает квазиисторические, а архаический эпос превращается в государственный. На это указывают такие признаки:

• идеализированная эпоха первых государственных образований;
• «историческое» время славного национального прошлого;
• герои носят исторические имена королей и военных вождей;
• шаманистские черты окончательно исчезают и полностью формируется героическая военная эстетика;
• конфликт героя не с богами, а с властью, королем, вождем;
• вместо коротких песен поются обширные эпопеи;
• устная эпическая традиция переходит в книжную.

После появления форм государственности и письменности появляются памятники классического эпоса («Илиада», «Махабхарата», ирландский эпос о Кухулине, германский эпос о Беовульфе, французская «Песнь о Роланде», славянские эпические песни, тибето-монгольская Гэсэриада, калмыцкий Джангар, киргизский Манас, огузская «Книга моего деда Коркуда», огузский Кёр-оглы).

Эволюция эпических форм продолжается и находит отражение в постклассической эпической прозе. Это исландские прозаические саги, японские гунки, китайские «Троецарствие», «Речные заводи». При этом эти формы становятся более сложными, появляются:

• богатая генеалогическая информация;
• стремление к исторической достоверности;
• герои чаще мирные и мудрые;
• идеальная цель — не победа своих над чужими, но космическая гармония.

6. Фольклор и мировая литература

Главным трудом своей жизни Мелетинский считал «Введение в историческую поэтику эпоса и романа» (М., 1986), где показаны пути развития эпических жанров от их архаических истоков до литературы Нового времени. К этой работе примыкает и исследования новеллы (Историческая поэтика новеллы. М., 1990). Если суммировать открытия в этой области, то следующим эволюционным звеном после эпоса и сказки оказывается античный роман, который вбирает в себя элементы сказки, легенды, лирико-драматические и риторические жанры. Такие романы, как «Дафнис и Хлоя» Лонга, «Сатирикон» Петрония, «Золотой осел» Апулея, сосредотачивают внимание на частной жизни героев и на их приключениях.

Более поздние романические формы (средневековый романический эпос и куртуазный роман) культурно специфичны, французский средневековый роман («Тристан и Изольда») рождается под влиянием кельтской эпической поэзии, иранский романический эпос «Лейли и Маджнун» зависит от арабских легенд о любви поэтов. Эпическая и легендарная материя используется в романе после ее переработки в духе сказки. Французский роман ориентирован на сказку волшебную и героическую а японский — на волшебную и новеллистическую.

Таким образом, как показал Мелетинский, средневековый романический эпос отделен от героической эпопеи или от древней хроники двумя шагами: к сказке (акцент на личной судьбе) и к описанию внутренних коллизий на основе лирической поэзии.

Классическая новелла (например, «Декамерон» Боккаччо) рождается на стыке волшебной, реалистической и анекдотической сказки. При этом теряется оппозиция основного и предварительного испытаний, чудесные способности героя заменяются его мудростью, испытания становятся превратностями судьбы или моральным экзаменом, волшебные антагонисты заменяются разбойниками или злыми старухами, герой всегда умен. Анекдотическая сказка дает сюжетную линию о глупцах, хитрецах, ленивых женах, повествование строится на оппозиции хитреца и глупца, герой всегда хитер и немного плут.

Когда роман становится модным, появляются его иронические и карнавальные рецепции, отсюда плутовской роман — это модификация рыцарского, его герой наследует черты своего древнего предшественника — трикстера из мифов. А из галантного романа появляется психологической роман Нового времени.

7. Вместо заключения

Можно еще долго описывать открытия Мелетинского (например, за скобками осталось исследование фольклорных архетипов («О литературных архетипах». М.: РГГУ, 1994), литературной традиции разных веков (Достоевский в свете исторической поэтики; Как сделаны «Братья Карамазовы» М.: РГГУ, 1996), структурно-типологический анализ сказочного повествования вместе с соавторами, учениками и коллегами (С.Ю. Неклюдов, Е.С. Новик, Д.М. Сегал), за который была получена престижная премия Питре за лучшее исследование по фольклористике (Premio Internazionale di Studi Etnoantropologici Pitre-Salomone Marino, 1971) и т.д. Более детально про жизненный путь Мелетинского, его труды и контекст исследований можно прочитать в обзоре С.Ю. Неклюдова — Елеазар Моисеевич Мелетинский (1918-2005) // Мелетинский Е.М. Миф и историческая поэтика. М., 2018.

Но закончить эту статью я хочу фольклором — устным высказыванием Е.М. С 2004 года в ИВГИ и затем в Центре типологии и семиотики фольклора РГГУ мы всегда слышали: «Елеазар Моисеевич всегда говорил, что «наука — это дело коллективное». Не только слышали, но видели (совместные работы Е.М. Мелетинского, Е.С. Новик, С.Ю. Неклюдова) и делаем, вместе работая над новыми книгами и текстами.

Никита Петров