Мы идем в тишине

Четверть века назад в Москве произошли события, которые принято называть «политический кризис сентября-октября 1993 года». Политическое противостояние закончилось применением оружия, было убито, по официальным данным, более 150 человек. Вскоре после этих трагических событий в нескольких точках Москвы и Подмосковья возникли «народные мемориалы», посвященные погибшим. О том, как возникли эти мемориалы, как поддерживается их существование и какие символические высказывания они формируют, N + 1 рассказал Дмитрий Громов, доктор исторических наук, сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.

Антропологи и этнографы знают, что едва ли не главная функция человеческой культуры и мифологии — разграничивать, размечать пространство и время, отделять друг от друга небо и землю, выделять сакральные места и особые, священные времена и моменты, когда люди общались с богами и героями. Сегодня эту функцию выразителя коллективной памяти и мифологии берет на себя государство — именно оно решает, каких великих деятелей прошлого мы помним, какие годовщины и юбилеи отмечаем, о каких жертвах скорбим, чьи подвиги воспеваем.

Поэтому мятежи и восстания столь часто сопровождаются ниспровержением памятников. Казалось бы, какая разница, чей монумент стоит на площади? Но для любой политической силы важно утвердить свою историю, свои исторические и пространственные границы, по-своему расчертить прошлое и настоящее. «Политическая повестка», как ее называют сейчас, никогда не ограничивается текущим моментом, она всегда подразумевает и включает в себя и прошлое, и будущее, своих героев и свои сакральные места.

Для частного человека и неформальных сообществ эти механизмы работают точно так же. Людям важно обозначать священные для них места, выделять важные для них события в прошлом — отмечать годовщины и дни рождения, приходить на кладбище и к святым источникам, повязывать тряпочки на ветки священных деревьев, вешать на мосты замки́ в честь замужества, ставить символические могилы — кенотафы.

Центральной точкой всей этой сакральной географии чаще всего является смерть, причем, как правило, смерть несправедливая, безвременная и внезапная. Такие события, как, например, гибель людей при теракте, всегда вызывают всплеск эмоций, требующих выхода. Чаще всего выходом становятся символические, ритуальные действия. Как это выглядит, можно увидеть и в наши дни, когда, например, люди несут свечи, цветы и детские игрушки к зданию школьного спортзала в Беслане, к торговому центру «Зимняя вишня» в Кемерово, к посольствам стран, пострадавших от рук террористов.

Обычно в этот процесс включается и государство, и на местах, связанных с трагедиями, возникают официальные, санкционированные памятники, мемориальные таблички, статуи. Но особый интерес у антропологов вызывают ситуации, когда символическая коллективная память включает в себя события, которые государство не хочет помнить, предпочитает забыть. Как «частная» символическая память начинает разрастаться и заполняет этот «вакуум», как она противодействует попыткам ее погасить?

* * *

В Москве на неприметной улице между Красной Пресней и Краснопресненской набережной есть место, зажатое между многоэтажными домами и забором стадиона. Попав туда, вы можете решить, что перенеслись в прошлое на 25 лет — на стенах висят листовки с проклятиями в адрес Ельцина, красные флаги; стоят баррикады, увитые колючей проволокой кресты; свечи, лампады, много цветов и много красного цвета. Это народный мемориал на Дружинниковской, который возник почти сразу после событий октября 1993 года. Власти много раз пытались его ликвидировать, но люди воссоздавали свой мемориал снова и снова, и последние лет десять он существует почти в неизменном виде.

Двадцать пять лет назад на улицах Москвы произошла гражданская война, продлившаяся несколько дней и унесшая жизни 153 человек — по официальным данным. Люди начали приходить на Дружинниковскую улицу, чтобы почтить память погибших, вскоре после этих событий. Многие пришли, когда стало понятно, что серьезных репрессий по отношению к защитникам Дома Советов не будет и они уже могут не скрываться. Через полгода прошло первое траурное шествие, которое потом стало традиционным.

В первое время это место выглядело как все подобные стихийные мемориалы: были свечи, цветы, были списки пропавших без вести и погибших, листовки, надписи на заборе — в то время вокруг стадиона был бетонный забор, который позже по личному указанию какого-то чиновника заменили на решетчатый металлический, чтобы не делали надписей. Здесь же шел сбор денег для родственников погибших, их оставляли практически на земле; многие жертвователи сами не верили, что деньги дойдут до цели, но хотели хотя бы так выразить свое сострадание.

Мемориал начал формироваться стихийно, особенно он разросся на сороковой день, когда сюда пришли многие ранее скрывавшиеся участники событий. Подобные стихийные мемориалы часто сооружают из предметов, оставшихся после случившейся трагедии: обломков разбитых машин или самолетов, личных вещей погибших, символических предметов, принесенных скорбящими. Так же происходило и здесь: появились пирамиды из надолбов и колючей проволоки (вернее, «спиралей Бруно») — весь Дом Советов был обнесен колючкой, и многие ее отрезали на память (причем начали резать еще 3 октября, после прорыва оцепления, в состоянии победной эйфории).

Очень скоро сформировалась группа активистов, ухаживающих за местом трагедии. Со временем эта группа стала называть себя «Вахта памяти» и даже официально зарегистрировалась как общественная организация. Лидером группы стал профессиональный художник-монументалист Андрей Подшивалов.

Первые годы мемориал был не только местом памяти, но и местом общения единомышленников. «На кресты», как тогда говорили, приезжали оппозиционно настроенные люди со всей Москвы. В этом тоже заслуга «Вахты памяти»: изначально пространство конструировалось как «народное»; например, надписи, которые наносили на забор активисты, специально выполнялись разными почерками и не слишком каллиграфически. Частью пространства стало кострище (вернее, металлическая бочка), возле которого общались. Иногда здесь же устанавливались палатки, в которых жили по много дней. В частности, палаточные городки возникали в конце сентября, перед годовщинами событий — участники «Вахты памяти» жили здесь, чтобы не отрываться от работ на мемориале; останавливались и приехавшие на мероприятия из других городов.

Сейчас мемориал выглядит как довольно продуманный, хотя и очень необычный для традиционной монументальной пропаганды объект. Он включает в себя около десятка локаций, представляющих собой кенотафы (символические могилы без захоронений), часовни, даже баррикаду (естественно, это не сохранившийся артефакт 1993 года, а символическая инсталляция). Есть тут стенды с фотографиями погибших, листовками и газетами; забор покрыт росписью. Многие годы высоко на деревьях можно было видеть растяжку, включающую три флага: черно-желто-белый имперский триколор, красный флаг СССР и андреевский стяг. Активно используются черно-красные ленты, повязываемые на деревья и конструкции (недорогой способ увеличить объем мемориального пространства).

Считается, что объекты установлены на местах, где раньше находились баррикады или погибали люди. Например, есть поклонный крест, отмечающий баррикаду «Казачья застава» — многие защитники «заставы» погибли во время атаки БТР-ов ранним утром 4 октября 1993 года.

Практически все мемориальное пространство обустроено участниками «Вахты памяти». В символике мемориала отражены позиции самых разных участников событий 1993 года: коммунистов, «имперцев», православных, а также тех, кто просто пришел защищать конституцию. При этом Андрей Подшивалов отрицает, что у мемориала вообще была какая-то концепция: «Это вы видите итоговый образ, а мы жили одним днем, когда все постоянно разрушали, а мы восстанавливали. По мере накопления денег, мы их использовали на сооружение новых объектов, так мемориальное пространство и развивалось».

В Москве и Подмосковье есть еще два мемориала, поддерживаемых той же самой группой. Один — поклонный крест — находится около телецентра в Останкино, где также погибло много людей, а другой — на 30-м километре Щелковского шоссе, где погиб капитан Игорь Остапенко, который вел группу своих подчиненных на помощь парламенту.

Каждый год в октябре ритуальные действия проводятся возле всех трех мемориалов: на Щелковском шоссе, около Останкино (многие коммунисты туда принципиально не ходят, потому что там собираются в основном религиозные люди, служится панихида) и на Красной Пресне — здесь обычно проходит митинг, переходящий в шествие либо по Большой Пресне, либо по одной из параллельных улиц, а заканчивается все поминальной службой у мемориала. Шествие организует КПРФ, и оно всегда проходит по одной и той же схеме — несут портреты погибших, включается фонограмма радиорепортажа, который велся при расстреле Дома Советов. Мемориальное пространство позволяет приходящим совершать собственные ритуальные действия. Например, 4 октября 2018 года пожилой мужчина с грудью, полной медалей, склонял над каждым памятником красное знамя; как он говорил, это знамя было в Доме Советов.

Мемориал на Пресне поддерживается на личные средства участников «Вахты памяти» — ни КПРФ, ни другие политические силы, в свое время участвовавшие в тех событиях, им не помогают. Для участников «Вахты» это своего рода подвиг, служение памяти тех, кто погиб, «защищая конституционный строй». Кроме того, активистами движут личные мотивы: почти все они участвовали в обороне Дома Советов и избежали гибели.

* * *

Этот мемориал — яркий пример коммеморативных практик, которые в последние полвека стали распространяться во всем мире, в России в том числе. Антропологи называют их народными, вернакулярными, эфемерными, спонтанными мемориалами. Корни этой практики связаны с традицией отмечать места гибели на дорогах. В русской традиционной культуре вдоль дороги возводили обетные кресты и хоронили «заложных» покойников. Во второй половине ХХ века практика установки придорожных мемориалов на месте гибели людей была распространена во многих странах Европы и Америки, существовала она и в Советском Союзе.

Следующим этапом развития этого явления стало появление спонтанных мемориалов в честь самых разных трагических событий, связанных с гибелью людей. Первым заметным проявлением этой традиции считают массовое поминовение на месте гибели Джона Леннона, убитого в Нью-Йорке в 1980 году. Затем спонтанные мемориалы стали возникать и в других местах — после убийства Улофа Пальме, терактов 11 сентября, гибели принцессы Дианы (к стихийному мемориалу в ее честь принесли около 15 тысяч тонн цветов и подарков только в Лондоне). В Советском Союзе первые стихийные мемориалы, связанные со значимыми общественными событиями, возникали во время прощания с Владимиром Высоцким около Театра на Таганке, поминания Виктора Цоя.

Все подобные мемориалы обладают свойством, называемым «перформативностью», — это всегда результат некоего символического действия, высказывания, которые можно разделить на две части. Это, во-первых, собственно мемориальная составляющая, коммеморативные действия, связанные с поминовением усопших, а во-вторых, социально-политические высказывания о проблемах и конфликтах, вызвавших трагедию. В каком-то смысле такие мемориалы являются точкой пересечения, сплавом традиционной культуры, ритуалов поминовения усопших и традиции политического действия, акционизма; а в каких-то случаях их можно рассматривать и как объекты современного искусства.

Активисты «Вахты памяти» не ориентировались на западные традиции мемориализации, однако одинаковые ситуации формируют сходные ритуальные действия, поэтому мемориал на Дружинниковской улице структурно схож со многими другими подобными объектами. Поминовение погибших выражается через символические предметы: цветы, свечи, траурные ленты, поклонные кресты, — это традиционный мемориальный компонент. Кроме того, мемориал совершает политическое высказывание — оно выражается через политическую символику (коммунистическую и имперскую), надписи и прочее.

«Жизнь» этого мемориала, как и других «политических» народных мемориалов (в частности, на месте гибели Бориса Немцова), позволяет сделать некоторые выводы о закономерностях появлении и эволюции подобных объектов.

Во-первых, чтобы мемориал существовал достаточно долго, нужна группа активистов, которые будут поддерживать его. Коммеморативная практика, «размазанная» по большому количеству людей, быстро выдыхается. Только слаженно действующие группы заинтересованных энтузиастов эффективно решают задачи коммеморации.

Во-вторых, долго живут те поминальные практики, которые держатся на нерешенном конфликте — политическом или социальном. Например, мемориал на месте гибели трех человек на Садовом кольце в августе 1991 года тоже возник, потом там даже поставили официальный памятный знак, но заметных мемориальных действий там не проводится. Видимо, оттого, что защитники Белого дома тогда, в 1991-м, победили, а ситуация победы не предполагает спонтанной мемориализации.

В-третьих, такое место всегда остается местом символического высказывания и символического диалога сторонников и противников определенных идей (это хорошо видно на том же «Немцовом мосту»). Мемориал 1993 года уже прошел стадию «горячей войны» и в каком-то смысле пережил свою эпоху. Сегодня очень многие уже и не знают сути конфликтов 25-летней давности, молодежью те события начинают восприниматься как архаизм вроде Полтавской битвы.

Но мемориал на Дружинниковской, вероятно, будет стоять еще долго, поскольку конфликт, приведший к гибели более полутора сотен человек, все еще не разрешен.

Дмитрий Громов