Джаз, алкоголь и тени прошлого

Экономическая подоплека романа Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Великий Гэтсби» кажется предельно прозрачной. Потерянное поколение, американская мечта, эпоха джаза, быстрых денег и отчаянных вечеринок — даже если Фицджеральд придумал не все эти концепты, то воплотил он их в своих произведениях так ярко, что уже невозможно представить одно без другого. История богатства Джея Гэтсби, вопреки напущенному туману, тоже шита белыми нитками — по просьбе редактора Фицджеральд прямым текстом сообщает, что его загадочный герой на самом деле, как и многие американцы в годы сухого закона, сколотил состояние на подпольной торговле алкоголем. А потом попытался бросить всю эту показную роскошь к ногам Дейзи, чтобы вернуть былую любовь, — и не сказать, чтобы это был в корне неверный способ покорить женщину, в голосе которой «звенят деньги». Единственная загадка, которая, по большому счету, так и не раскрыта в романе, — почему Гэтсби, при всех его достижениях, это все-таки не удается? Что в век новых капиталов и крайне подвижной морали оказалось принципиально дороже денег? И к чему в действительности привела как Гэтсби, так и самого Фицджеральда реализация американской мечты? На эти вопросы отвечает Фонд Егора Гайдара, партнер N + 1 по проекту «Краткий курс по литэкономии».

1

Ей недавно исполнилось восемнадцать — она была ровно на два года старше меня, но ни одна девушка во всем Луисвилле не пользовалась таким потрясающим успехом, как Дейзи. Она носила только белые наряды, и еще у нее был белоснежный родстер, а телефон в их доме разрывался день и ночь, потому что молоденькие офицеры из Кемп-Тейлор мечтали провести вечер или «ну, хотя бы часик» в ее милой компании. Когда тем утром я проходила мимо ее дома, то увидела белый родстер, запаркованный у обочины, а в нем — Дейзи в обществе молодого лейтенанта, которого я прежде никогда здесь не видела.
Ф.С. Фицджеральд, «Великий Гэтсби». Пер. Н.Н. Лаврова

Попытки доказать, что не все романы Фрэнсиса Скотта Фицджеральда автобиографичны, а между главным героем и личностью самого писателя не стоит ставить знак равенства, являются среди исследователей его творчества чуть ли не делом чести. Да и сам Фицджеральд неоднократно жаловался на то, что, написав принесший ему славу и деньги роман «По эту сторону рая», он обрек себя на вечное сравнение со своими героями, которые воспринимались читателями и критиками как его альтер эго. Тем не менее, в случае «Великого Гэтсби» (1925) — далеко не первого произведения американского писателя — соблазн провести параллель между личной историей Фицджеральда и сюжетной линией Джея Гэтсби мало того что велик, так еще и открывает интересные возможности для понимания сути конфликта в романе.

В 1917 году, почти закончив Принстонский университет — оставались только выпускные экзамены, — Фицджеральд записался добровольцем на фронт и вскоре познакомился с юной Зельдой Сейер, девушкой из богатой семьи, дочерью судьи штата Алабама, видной невестой. Однако Фицджеральд был беден — и родители Зельды выступили против неравного брака. Сама Зельда, впрочем, особого желания оспаривать решение родителей тоже не испытывала. Но Фицджеральд решил во что бы то ни стало добиться своего, хотя, в отличие от Джея Гэтсби, сделал ставку не на криминальный бизнес, а на литературный успех. Так появился на свет его первый роман, после которого на писателя обрушилась слава, журналы стали нарасхват публиковать его тексты, а гонорары за один рассказ достигали 4 тысяч долларов. После первого литературного успеха и последовавшей за этим женитьбы пара стала вечными героями светской хроники. Путешествия по Европе, роскошные вечеринки, эксцентричные выходки — впоследствии Фицджеральд говорил, что порой сам сомневался, где персонажи его романов, а где реальные они с Зельдой.

Фицджеральд, как и герой «Великого Гэтсби», воплотил в жизнь знаменитую «американскую мечту» — добиться успеха с нуля, одним лишь планомерным трудом завоевать себе место под солнцем. Кстати, семье Фицджеральда это было не в новинку — его дед, ирландский эмигрант, начинал свою карьеру с должности посыльного, а закончил владельцем внушительного состояния, которое, впрочем, его сын, отец Фицджеральда, довольно быстро промотал. Разорение семьи будущий писатель воспринимал очень болезненно, что, видимо, дало ему дополнительные стимулы для решительного рывка. Сам он, превратив свою жизнь с Зельдой в бесконечную череду вечеринок, придумал словосочетание, идеально подходящее для описания надрывного веселья послевоенного времени, — «эпоха джаза». Наконец, пусть так и не добравшись до фронтов Первой мировой, Фицджеральд наравне с Хэмингуэем стал одним из самых представительных фигур послевоенного «потерянного поколения».

Ретроспективно кажется, что и Фицджеральд, и его Джей Гэтсби, при определенной общности их биографий, воплотили в жизнь все важнейшие идеалы своего времени. Однако были и различия. Фицджеральд достиг успеха, бросил богатство к ногам Зельды, женился на ней, стал самым высокооплачиваемым писателем США, и ничто не омрачало его репутации, кроме злых языков, утверждавших, что он продает талант за деньги. А «американская мечта» Гэтсби потерпела крах. В чем же дело? Очевидно, в источнике богатства. Но если допустить, что бутлегерство для американского социума считалось чем-то аморальным, то почему та же мораль спокойно относится к безнаказанности Дейзи за совершенное преступление? Или же Фицджеральд усомнился в оправданности своей «американской мечты»?

2

— Я родился на Среднем Западе в богатой семье, из которой теперь уже никого нет в живых. Вырос я в Америке, но потом уехал учиться в Оксфорд — по семейной традиции. Несколько поколений моих предков учились в Оксфорде.
Он глянул на меня искоса — и я понял, почему Джордан Бейкер заподозрила его во лжи. Слова «учились в Оксфорде» он проговорил как-то наспех, не то глотая, не то давясь, словно знал по опыту, что они даются ему с трудом. И от этой тени сомнения потеряло силу все, что он говорил, и я подумал: а нет ли в его жизни и в самом деле какой-то жутковатой тайны?
Ф.С. Фицджеральд, «Великий Гэтсби». Пер. Н.Н. Лаврова

Из Первой мировой США вышли в состоянии, с которым на тот момент не могла сравниться ни одна европейская страна. Вступив в войну за год до ее окончания, Штаты не успели понести серьезных человеческих потерь и тем более не подставили под удар свою территорию, зато успешно выступали в качестве основного кредитора Англии и исправно выполняли военные заказы. Отчасти этим объясняется тот стремительный экономический рост, который последовал в 1920-е годы. Низкие налоги, слабый антимонопольный контроль и в целом минимальное вмешательство государства привели к тому, что в это десятилетие на территории Штатов развернулся промышленный бум. В первую очередь это касалось автомобилестроения, но и в целом к концу 1920-х США выпускали промышленной продукции больше, чем участвовавшие в войне европейские страны — по крайней мере больше, чем Англия, Франция, Германия и Италия вместе взятые.

Задним числом, когда известно, что за этим периодом процветания последовало стремительное падение — Великая депрессия, исследователи перечисляют огромное количество проблем, которые все эти годы оставались без внимания государства и впоследствии сыграли свою роль. Первыми и главными обычно называют дешевое кредитование, пользовавшееся большой популярностью у населения, и игры на бирже, но были и другие: падение традиционных производств, в том числе сельского хозяйства и энергетики, кризис железнодорожных перевозок и судостроения, нарастающая безработица — около 200 тысяч человек ежегодно на протяжении десятилетия вытеснялись машинным трудом, сосредоточение контроля над промышленностью в руках всего 200 корпораций и резкое расслоение населения по уровню дохода. К концу 1920-х годов средний класс составлял лишь 20 процентов от общей численности населения, при этом в руках одного процента было сосредоточено 40 процентов национального богатства, а более половины населения оказалось за чертой прожиточного минимума.

Все это, на первый взгляд, лежит вне поля зрения Фицджеральда и не имеет особого отношения к «Великому Гэтсби» — за исключением разве что той стремительности, с которой после войны делает свое состояние главный герой, а также вскользь упомянутой рассказчиком Ником Каррауэем собственной сферы деятельности — кредитования. Но тот конфликт, который писатель едва уловимо обрисовывает, заставляя других персонажей постоянно искать зацепки в прошлом Джея Гэтсби, с тем чтобы прояснить для себя его личность, оказывается не менее важным для американского общества 1920-х годов. С ретроспективных позиций поиска причин Великой депрессии эту значимость чистоты происхождения капиталов и искренности устремлений объяснить трудно. Однако она становится гораздо понятнее, если связать ее с событиями, которые происходили в США до Первой мировой войны, но продолжали влиять на общество и после нее.

Надрывности, неравенству и роскоши «эпохи джаза» в США, помимо собственно войны, предшествовала так называемая эра прогрессивизма. Стабильный экономический рост, определенные политические трансформации и годы продолжительного мира после Гражданской войны привели к появлению большого числа крупных капиталистов, которые держали под контролем ключевые ресурсы континента и в силу этого оказывали влияние на политическую сферу. К 1890-м доминирование крупного капитала в политике привело к появлению движений, недовольных сложившейся ситуацией и требовавших роста политической инклюзии — возможностей влиять на политический процесс для большего числа социальных групп. Именно эти движения стали базой для последовавших в первой трети ХХ века политических реформ в США — появлению у женщин избирательных прав, введению прямых выборов в сенат, ограничению финансирования избирательных кампаний и переходу капиталов от прямого влияния на политику к опосредованному — через систему специальных корпоративных и благотворительных фондов.

Американский социолог Уильям Домхофф считает, что создаваемые в начале XX века сети фондов и мозговых центров (policy-planning organizations), таких как Фонд Карнеги (1910) или Фонд Рокфеллера (1913), стали своего рода сделкой между элитами и прогрессивно настроенным средним классом. Требование выхода большого капитала из политики и запрос на резкое снижение коррупции и власти корпораций были удовлетворены. В обмен крупные капиталисты получили возможность влиять на общественное мнение и процесс выработки государственных решений опосредовано — через проводимую их фондами публичную экспертизу и аналитику. При этом политический процесс и процесс выработки государственных решений в США стали более прозрачными и легитимными. Согласно задумке, ненависть среднего класса к капиталистам как главным виновникам коррупции должна была смениться если не одобрением, то хотя бы уважением, поскольку теперь они помогали государству проводить более эффективную политику, а обществу — обсуждать важные проблемы.

Запрос эры прогрессивизма на искренность и прозрачность вылился в расцвет расследовательской журналистики. Именно в этот период американские СМИ становятся четвертой властью, активно освещая случаи сращивания государства и бизнеса, перераспределения бюджетов, скандалы в верхах. Выдающиеся журналисты того времени — Джозеф Стеффенс, Сэмюель Адамс, Джекоб Риис, Элтон Синклер, Айда Тарбелл — и сегодня являются образцами для американской прессы. Но существовали и противоположные тренды. В 1917 году Берти Чарлз Форбс создал журнал, чье первоначальное название «Дела и их вершители» в последний момент было заменено на фамилию основателя. Форбс, видя перегибы четвертой власти, вплоть до очернения капиталистов и политиков, хотел показать позитивные стороны происходивших изменений, попутно формируя наиболее полный источник информации о бизнесе для самих капиталистов.

Так вопросы «откуда деньги?» и «на что ты их тратишь?» стали неотъемлемой частью публичного дискурса американского общества 1900–1920-х годов. Учитывая разрастание среднего класса и открывшиеся после Первой мировой возможности для получения сверхприбыли, требования прозрачности стали распространяться и на «новых» капиталистов, к которым, безусловно, относился Джей Гэтсби. Конфликт между ним и Томом Бьюкененом — это не столько борьба между двумя группами предпринимателей — новой и «старой» закалки, сколько проявление так называемых «американских культурных войн», борьбы консервативной, континентальной Америки против либеральной Америки больших городов — той, которую сегодня мы бы назвали постмодернистской.

«Культурные войны» в 1920-е годы стали выходить на первый план по двум причинам. В основе первой лежал очевидный прогресс технологий — печатные газеты становились дешевле, а радио позволяло быстрым и довольно демократичным способом донести информацию до самых провинциальных американских фермеров. Континентальная Америка и Америка больших городов неожиданно стали гораздо более связаны, чем ранее, и осознали свои ценностные различия. Второй причиной стало перемещение политических дискуссий из стен Белого дома в публичное пространство. Либерализация и последовавший за ней рост политической конкуренции привели к тому, что две американские партии — республиканцы и демократы — стали поддерживать и углублять этот социокультурный конфликт как в своих избирательных кампаниях, так и в политических решениях в пользу той или иной культурной общности.

3

— Я уже знаю, что представляли собой ваши «аптеки». — Он повернулся к нам и продолжал скороговоркой: — Они с Вулфшимом прибрали к рукам сотни мелких аптек в переулках Нью-Йорка и Чикаго и торговали алкоголем за аптечными стойками. Вот вам одна из его махинаций. Я с первого взгляда заподозрил в нем бутлегера и, как видите, почти не ошибся.
— А если даже и так? — вежливо сказал Гэтсби. — Ваш друг Уолтер Чейз, например, не погнушался вступить с нами в компанию.
Ф.С. Фицджеральд, «Великий Гэтсби». Пер. Н.Н. Лаврова

Экономическая и политическая мысль США времен Фрэнсиса Скотта Фицджеральда и его героев породила внушительное количество рационалистских и эмпирических концепций на тему сильного государства и централизованного управления. С конца XIX века, на фоне высокой зависимости политики от большого капитала, еще до наступления прогрессистской эры, ученые видели решение большинства проблем в усилении государственных функций и централизации разделенной на штаты Америки.

Отец современного государственного управления Франк Гуднау в 1900 году выпустил классическую работу «Политика и государственное управление», где впервые описал необходимость разделения политической и бюрократической (public administration) сфер в США. Внедрение меритократического отбора, регулярной государственной службы, не зависящей от результатов выборов, оптимальное распределение полномочий между государственными структурами, выстраивание иерархии и соподчиненности разрозненных агентств и ведомств в штатах — все эти меры, по его мнению, должны были стать дополнительной сдерживающей силой для крупного капитала. Но чтобы они начали работать, «слабое» государство в США должно было стать сильным, а значит, необходимо было сократить полномочия штатов в пользу федерального центра и увеличить налоговую нагрузку на бизнес в пользу незащищенных слоев.

Предложения Гуднау в значительной мере удалось реализовать на практике. Президенты Уильям Тафт и Вудро Вильсон, хотя и являлись представителями разных партий, последовательно наращивали присутствие государства в экономике. Вильсон резко поднял налоговые ставки и сделал саму шкалу прогрессивной. Автономия отдельных штатов была сокращена в пользу независимых центральных государственных агентств. И хотя после Первой мировой войны американские президенты частично «откатили» нововведения прогрессистской эры, саму степень вмешательства государства в экономику и центра — в дела отдельных штатов вернуть на прежние позиции так и не удалось.

Сухой закон стал наиболее ярким примером государственного регулирования в Америке того периода. Он же по факту превратился в то, что современная экономическая наука называет «нерыночным провалом» (non-market failure). Этот феномен был описан в 1988 году экономистом Чарльзом Вульфом в книге «Рынки и государство», где он впервые показал, что любое государственное регулирование сталкивается с тремя видами проблем. Оно нарушает естественное рыночное равновесие, искажая стимулы фирм, создает непрозрачность контролирующих структур, которые впадают либо в коррупцию, либо в имитацию контроля, и в итоге создает условия для появления естественных монополий и высоких барьеров входа на рынок. Всеми этими провалами государственного регулирования и пользовался Джей Гэстби в своем бутлегерстве. Невозможность проконтролировать исполнение сухого закона и наличие легальных лазеек по его обходу превратили готовых идти на риск американских предпринимателей в миллионеров, которые на доставшиеся им легкие деньги закатывали шикарные вечеринки. В других же областях чрезмерное государственное регулирование превращало таких предпринимателей, как Том Бьюкенен, с их более традиционным и легальным бизнесом в пострадавших. На фоне описанного социокультурного конфликта между «старой» и «новой» Америками противостояние этих двух групп только обострялось.

Дополнительную поддержку «запросу на искренность» — как в политике, так и в бизнесе — в Америке Форда и Фицджеральда оказывала Чикагская политическая школа. Ее наиболее яркий представитель Чарльз Мэрриам описывал политику как рынок, где люди, являющиеся «властолюбивыми животными», стремятся не к увеличению общественного блага, а к реализации собственных эгоистических интересов. Стремление подчинить своей воле других индивидов становится доминирующим мотивом политической активности любой личности. Кроме того, в политике, как и на рынке, идет торговля, производится раздел сфер влияния, покупаются голоса и возникают попытки коррумпирования друг друга. Такая академическая трактовка политики также поддерживала общественный запрос на транспарентность, рост прозрачности политических процессов, а также придавала репутации политиков особую важность. При этом репутация необязательно касалась только политического прошлого. Гэтсби не был политиком, но вынужден был втянуться в гонку репутаций, которая его в итоге и уничтожила.

«Великий Гэтсби» Фицджеральда кажется абсолютно равным себе. Тем не менее, легкий детективный сюжет, сильная автобиографическая составляющая, расплывчатость образа Джея Гэтсби являются лишь верхушкой айсберга, в основании которого лежат острые социальные противоречия, замешанные на бурном экономическом росте послевоенных лет и проблемах государственного регулирования. Передавав своему герою элементы собственной биографии, Фицджеральд, однако, лишил его важнейшего для того времени компонента — безупречного прошлого. В итоге дело оказывается даже в не Оксфорде, где Гэтсби никогда не учился, и не в бутлегерстве, позволившем Гэтсби быстро сколотить капитал, а в том, что он не может обеспечить своей репутации прозрачность и убедить окружающих в своей искренности. Кроме того, будучи нуворишем, Гэтсби слишком явно тяготеет к «новому» социокультурному типу поведения — вечеринкам, сомнительным развлечениям, свободным нравам. Пытаясь таким образом привлечь внимание Дейзи, он на самом деле создает лишь дополнительный барьер на пути к ней. И этот конфликт оказывается таким сильным, что на его фоне меркнет даже совершенное Дейзи преступление, ответственность за которое в итоге ложится на Гэтсби.

Михаил Комин, Татьяна Трофимова