«Развенчивать мифы, а не создавать их»

Главная задача популяризатора науки — объяснять сложное простым языком, причем так, чтобы это захватывало и удивляло. В идеале для этого автор сам должен быть ученым — не только «для авторитета», но и ради профессионального навыка обращения с информацией, умения отличать шум от научно значимых данных. Об этом, а также о прикладной психологии, речевом развитии детей и когнитивных способностях животных мы поговорили с популяризатором науки, профессором психологии Ливерпульского университета Беном Амбриджем. Профессор Амбридж также выступит 20 мая в Москве на фестивале «Политех», где будет говорить о своей книге «Умнее ли ты шимпанзе?», недавно вышедшей в переводе на русский язык.

N + 1: В книжных магазинах на полках с книгами по психологии чаще всего можно найти сочинения, посвященные самоанализу и саморазвитию или же отношениям с другими людьми. Из-за этого современный взгляд на психологию стал достаточно упрощенным. Почему так происходит?

Бен Амбридж: Мне кажется, интерперсональная и личностная психология стали мейнстримом не случайно. Это в природе человека — мы существа глубоко социальные. По этой причине наш успех в жизни (на работе, в семье, в обществе) во многом зависит от отношений с другими людьми. Именно поэтому изучение взаимоотношений — тема достаточно популярная. Думаю, что и самоанализ популярен по той же причине: мы хотим лучше разбираться в себе самих, чтобы знать наверняка, что о нас думают другие.

Психология тем временем развивается, превращаясь в междисциплинарную науку. Как вы думаете, что современная психологи может рассказать о человеке такого, чего другие науки не могут?

Непростой вопрос, ведь психология, как вы и сказали, — область междисциплинарная. Поэтому разные ее ответвления нацелены на разные результаты. Но мне кажется, самое главное достоинство психологии — это ее способность отвечать на вопросы, традиционно задаваемые в рамках гуманитарных дисциплин, с помощью естественнонаучных методов. Почему люди влюбляются? Что такое сознание? Почему люди такие разные? Ни один подход по отдельности — ни чисто гуманитарный, ни естественнонаучный — на эти вопросы не ответят. Литературоведы могут сколько угодно рассуждать о любви и личности, но конкретики в их словах будет мало. Физики и химики расскажут о молекулярных и химических процессах, но их подход будет чересчур детализирован. А психология помогает связать все это вместе.

Способна ли научно-популярная литература в целом, и психологическая в частности, формировать научную картину мира у читателей?

Есть такое известное высказывание, его еще называют «законом Старджона»: «Девяносто процентов чего угодно — ерунда». С исторической точки зрения, эти слова как нельзя лучше описывают научно-популярное знание, особенно по психолгии. Популярные книги строятся либо вокруг какой-то увлекательной идеи, либо вокруг того, во что люди очень хотят верить. Но за этим обычно нет никакой научной базы. Но есть и более молодая традиция, тон в ней задают Ричард Докинз и, если говорить о самых последних работах, Бен Голдакр. В его книге «Обман в науке» прямо говорится, что популяризация должна развенчивать мифы, а не создавать их. Именно к этом стремлюсь и я в своих книгах и выступлениях.

Может ли научно-популярное знание подтолкнуть человека к самостоятельным занятиям наукой или его главная цель — расширять кругозор?

Я полагаю, что популярное знание способно привлечь людей к науке, но на практике речь идет лишь о крохотной части аудитории. Поэтому намного важнее влияние, оказываемое на широкую публику. Расширять кругозор читателей или слушателей — это отлично, но намного полезнее (эту идею я тоже подчерпнул из книг вроде «Обмана науки») повышать уровень научной грамотности в целом. Они должны понимать, каким утверждениям можно доверять, а к каким относиться как к мифам, задача которых — повысить продажи определенных товаров или продвинуть определенные идеи.

Не считаете ли вы, что популяризация обесценивает науку и научные исследования?

Не думаю, что обесценивание науки — это такая уж большая опасность. Даже если бы популяризация заставила людей думать о том, что исследования — это легко и просто, они бы очень быстро узнали правду, поступив в аспирантуру. Думаю, что главные опасности популяризации — это, во-первых, то, что ею очень часто пытаются заниматься обычные журналисты: не ученые и не научные журналисты — люди со специальной подготовкой. Очень часто они все неправильно понимают и даже умудряются делать выводы, абсолютно противоречащие тому, о чем на самом деле говорится в исследовании. Хочу отметить, что я в своих книгах таких ошибок не совершаю. Кстати, «Обман в науке» эту проблему тоже хорошо объясняет.

Есть и другая проблема: многие считают, что любая «хорошая» наука должна быть популяризована. Настоящая хорошая наука — включая все самые крупные открытия в науке и технологиях — медленная, постепенная, кропотливая и порой не имеет никакого реального практического применения: на конференции TED о ней, например, не скажут. Будет очень обидно, если такие исследования не будут получать финансирования, уступая «популярной» науке.

Ваша книга «Умнее ли ты шимпанзе?» посвящена сходству когнитивных способностей человека и разных животных. Ее можно назвать настольной научно-популярной книгой эволюционной когнитивистики, а сама она полностью состоит из результатов научных работ. Какое из описанных открытий удивило вас больше всего?

Мои любимые исследования на эту тему — те, в которых качества и способности, ранее приписываемые только людям, обнаруживаются и у животных. Например, способность распознавать чужие лица, проявлять эмоции, решать математические задачки или музицировать. Если выбирать только одну работу, то я, пожалуй, остановлюсь на исследовании, в ходе которого ученым удалось развить сексуальный фетишизм у перепелок. С одной стороны это звучит достаточно дико, но с другой — может быть интересно в рамках изучения подобных аспектов поведения у людей.

Основная область вашей научной деятельности — речевое развитие детей, в основном — синтаксис и морфология. Как бы вы определили ваши главные открытия в этой области за последние десять лет?

В настоящее время я пишу большой обзор исследований, посвященных речевому развитию: в нем я соберу все свои результаты и немного чужих. Эти исследования позволили мне сделать удивительный вывод, с которым мало кто из моих коллег готов согласится. Он заключается в том, что как таковых «правил» в языке нет: мы собираем и храним в памяти мельчайшие речевые единицы, которые слышим вокруг себя (хотя многое, конечно, забываем), а когда говорим, достаем их из памяти и комбинируем друг с другом. Я как-то писал об этом для Wired.

Какими, по-вашему, должны быть следующие шаги в исследовании эволюции познания у животных? Чем бы вы сами хотели заняться?

Как вы знаете, моя научная деятельность посвящена речевому развитию детей, и поэтому больше всего мне интересны исследования языковых различий между людьми и животными. Некоторые животные умеют «говорить», например попугаи, некоторые даже понимают инверсию, когда смысл сказанного меняется в зависимости от порядка слов, — те же попугаи, дельфины и, возможно, шимпанзе. Чем это отличается от способностей человека? Одно из главных предположений гласит, что животные не понимают важности незаинтересованного сотрудничества, которое играет важную роль в развитии языка. С этим согласны не все, поэтому мне хотелось бы узнать об этом больше.

Несмотря на то, что это одна научная область, темы ваших исследований все же далеки от тех, которым посвящены ваши популярные книги. Тем не менее, профессия ученого как-то помогает вам писать книги для широкого читателя?

Я практически не прибегал к результатам собственных исследований; почти все, о чем говорится в двух моих книгах, я узнал из научной литературы. И навыки профессионального ученого, которые я применил при работе над научно-популярными книгами, носили очень практический характер. У меня богатый опыт поиска необходимых статей в Google Scholar, я умею за минуты просматривать их и выбирать самое интересное, знаю, как применять статистический анализ. Наконец, я легко распознаю случаи, когда авторы пытаются манипулировать данными или делают необоснованные выводы.

Какие ваши дальнейшие планы? И в науке и в ее популяризации?

Сейчас я занят большим международным проектом, в рамках которого пытаюсь приспособить свои наработки по речевому развитию англоязычных детей для других языков: хинди, иврита, японского и киче — майяский язык, на котором говорят в Гватемале. Если мои предположения верны, то мы сильно приблизимся к пониманию того, как вообще дети учатся языку — не только английскому. Когда-нибудь я бы хотел поработать и с русским: я учил русский четыре года в школе и уже проводил исследования на материале польского языка. Так что если это интервью читает кто-то, кто занимается речевым развитием русскоговорящих детей, то смело обращайтесь!

Что же касается популяризации, то мне хотелось бы — пусть это пока лишь абстрактная идея — качнуться в другую сторону от точки, которую можно обозначить как «вы не умнее шимпанзе», и посмотреть, в чем мы, люди, по-настоящему совершенны. Популярная психология наших дней во многом посвящена описанию ошибок нашего мышления, предвзятых мнений — и это все правда, но правда и в том, что это лишь часть картины. Как утверждает в своей недавней книге другой исследователь речевого развития, Стивен Пинкер, сегодня беднейшие люди на Земле ведут образ жизни, которому еще несколько веков назад позавидовал бы и богач. Я хотел бы рассказать об этих достижениях — и восславить их как достижения человеческого рода.

Беседовала Елизвета Ивтушок