«Экскурсия, пьянка или заплыв через Босфор — все возможно»

Современный музей давно перестал быть просто хранилищем или даже выставкой редких экспонатов, особенно если речь идет не о художественном собрании, а о коллекции, рассказывающей об устройстве окружающего мира. Сегодня музеям технической и естественной истории во всем мире приходится активно бороться за внимание посетителей, и поэтому они трансформируются в многоформатные центры коллективного досуга. О том, как видит этот процесс и свое место в нем Политехнический музей, N + 1 побеседовал с его сотрудниками.

В беседе приняли участие заместитель гендиректора Политеха по просветительской и образовательной работе Иван Боганцев и кураторы  спецпроектов дирекции образовательных программ музея Ольга Вад и Александра Хазина. Наш разговор с ними состоялся накануне открытия фестиваля «Политех», который пройдет 27–28 мая в московском Парке культуры и отдыха имени Горького. Бесплатный вход на фестиваль будет открыт для всех желающих с 11 часов. Кураторами программы фестиваля выступают Ольга Вад, Александра Хазина и Анна Титовец.

Как возникли современные музеи

Первые в Европе «музеи» — кунсткамеры, или вундеркамеры, — появились еще в XVI веке. Их открытие было связано с приростом знаний: развитием книгопечатания, Великими географическими открытиями, знакомством европейцев с далекими землями и неизвестными прежде реалиями. Само отношение к миру, в том числе к своему, близкому, стало меняться: из знакомого он, под влиянием нарождавшегося рационализма Нового времени, стал превращаться в незнакомый. Ссылки на античные авторитеты и теологическая картина мира все хуже справлялись с объяснением различных, в том числе прежде понятных и привычных, явлений. Надо было как-то систематизировать этот поток информации.

Именно в это время, рассказывает Иван Боганцев, стали появляться первые коллекции разнообразных диковинок. Поначалу они были частными — их собирали ученые, медики, аптекари, — но могли создаваться и при королевских дворах. Общим у них было то, что они предназначались для узкого круга посетителей. Идея сохранения наследия таким коллекциям была чужда, да и к самим экспонатам коллекционеры относились без всякого почтения. Для людей того времени, говорит Иван, главным было другое: «ощущение, что тебе покажут диковинку, маленькое чудо».

«Обладателем одной из первых коллекций был Афанасий Кирхер. Это был человек эпохи Возрождения, который занимался всем — например, он высчитал, что если бы Вавилонскую башню достроили, то она все-таки не достигла бы Луны. Его можно назвать владельцем первого публичного музея. Он выставлял свою коллекцию у себя дома в Риме для всех интересующихся. Между его спальней и музейным пространством была устроена труба. Когда приходили посетители, он через эту трубу слышал их шаги и выходил к ним», — рассказывает Ольга Вад.

Еще одна особенность этих «протомузеев» XVI-XVII веков — их своеобразный «синкретизм», соединение разных подходов к освоению нового: «Вся концепция вундеркамеры связана с мироощущением того времени, когда познание научного и познание художественного не отличались друг от друга. Это был единый комплекс знаний», — утверждает Ольга. По ее словам, современные музеи в каком-то смысле пытаются воспроизвести тот же подход: удивить посетителя, заставить его пережить эмоции разного типа, апеллировать к разным аспектам его любознательности.  

Лишь в XVIII веке появились первые музеи в привычном для нас смысле слова: Британский музей в Лондоне, Лувр в Париже и другие. Тут сразу наметились две не очень связанные друг с другом концепции. Так, Британский музей по своей идее был ближе к библиотеке. «Изначально там были архивы, естественнонаучная коллекция, какие-то античные древности. Это был склад, закрытый для обычной публики. Потом, когда вход упростили, туда можно было пройти только с экскурсоводом, который, однако, не пытался популяризировать содержание коллекции», — рассказывает Ольга. А вот Лувр сразу после Французской революции был открыт для всех как коллекция предметов, объясняющая историю искусств. Это уже вполне современный музей, связанный с идеей просвещения публики.

Хранить или просвещать?

Так наметились два различных подхода к музейным собраниям, которые, как ни странно, конфликтуют и по сей день. По крайней мере, в России.

«Важный фактор — это отношение к предмету, который ты включаешь в свою коллекцию. В XIX веке ценность музейного объекта уже была довольно существенной — предмет превратился в некоторый фетиш. Старшее поколение музейщиков и сегодня еще считает, что основная функция музея — сохранить предмет, который тебе каким-то образом достался», — объясняет Иван Боганцев.

По словам Ивана, сегодняшний Политех пытается переломить эту тенденцию, показать, что сам по себе объект — не самоцель, что настоящей целью музейщика должно быть просвещение и образование широкой аудитории.

«Вы можете пригласить лектора, который вам объяснит и покажет на слайдах, как, например, устроен космический корабль, — говорит Иван. — А можете выставить сам корабль или его модель, которые расскажут об этом лучше. В этом смысле стирается граница между ценностью оригинала и его копией. Копия даже ценнее, потому что допускает более широкое взаимодействие со зрителями. Ее можно потрогать, можно создать копию того, что музей не мог бы иметь в оригинале».

Ольга Вад с таким подходом согласна не вполне: «Надо учитывать разницу между музеями науки и художественными музеями. Если у музеев науки превалирует образовательная функция, то художественные музеи, помимо образования, еще и общаются с вечностью через оригинальное произведение. В таком музее копия не может быть важнее подлинника».

Спор этот не так прост, как кажется. С одной стороны, есть музеи, созданные, в том числе, и для экспозиции копий редких художественных произведений, подобно Музею изобразительных искусств имени Пушкина в Москве (в коллекции которого, впрочем, сегодня преобладают подлинники). С другой стороны, ценность произведения искусства — во многом явление исторически обусловленное: особой магией предметы искусства наделяют зрители, она не закладывается в него в процессе создания. В старину великие художники рисовали натюрморты для заказчиков, чтобы те повесили их в столовой. Но потом появилось представление о культурной ценности этих объектов, и они стали фетишем.

Музей на рынке культурных услуг

Впрочем, похоже, что эта дилемма — хранить или показывать? оригиналы или копии? — для сегодняшних музеев уже не является самой актуальной. Музеи всего мира столкнулись с ситуацией, когда им все чаще приходится конкурировать с другими учреждениями культуры, которые также претендуют на то, чтобы удивлять и просвещать своих посетителей. Поэтому в поле зрения музейщиков теперь не столько вопрос о статусе экспонатов, сколько интересы посетителей. Зачем люди сегодня ходят в музеи?

Музей все больше становится альтернативной формой досуга, полагает Ольга Вад: «Классная еда в кафе, какое-то кино, лекция, постоянная или временная экспозиция». Иван Боганцев с согласен с тем, что современные музеи превращаются в комфортное интеллектуальное пространство. «Сегодня 30 процентов посетителей Британского музея — а это миллионы людей в год — вообще не заходят в сам музей. Они просто приходят в некое общественное пространство, чтобы съесть ланч, приятно провести время. В лучшем случае, посетить библиотеку или выставку. В целом функции современных музеев настолько разрослись, что они превратились в настоящих гигантов. Так, Смитсоновский музей даже музеем не назовешь. Это агломерация разных институтов с космическим бюджетом два миллиарда долларов в год, что сопоставимо с общим бюджетом российской культуры. Это настоящий культурный узел, объединяющий в себе самые разные формы работы с посетителями, вплоть до театра до кино», — говорит Иван.

Насколько оправданна такая стратегия? Способны ли музеи конкурировать с теми же кинотеатрами или иными техническими средствами визуальной презентации объектов? Это рискованная игра, полагает Боганцев. «Представьте, крупный музей делает медиаинсталляцию — я видел такое в Музее естественной истории в Лондоне: толстый провод, экран, и через него можно увидеть трехмерного динозавра. В это вложили кучу денег. А через три месяца вышел новый iPad. И все это сразу же устарело», — рассказывает он.

Впрочем, до определенной степени музеи способны выдержать конкуренцию с кинотеатрами за счет элитарности своей продукции: кинотеатры просто не могут покупать низкорейтинговые фильмы, тогда как музей способен организовать один-два киносеанса, на которые придут всего несколько десятков или сотен зрителей. Их привлечет экспертиза, которая есть у музея и которой нет у кинопрокатчиков.

Сложнее с наукой, полагает Боганцев. «Политех начинался как музей науки. Нашими отцами-основателями были реальные профессора, ученые. В официальном уставе музея долгое время значилась научная деятельность, — вспоминает он. — Но затем наука стала вытесняться просвещением в той форме, в какой его понимала советская власть. Сейчас для нас большой вопрос, имеет ли смысл к этому возвращаться? Я считаю, что нет, что мы здесь больше не конкурентоспособны. Однако в том же лондонском Музее естественной истории есть целое крыло, где на ваших глазах работают ученые, например, с коллекцией насекомых, в которой насчитывается несколько миллионов особей».

Отдельная история с библиотеками. Музейщики считают, что библиотеки им не конкуренты. «Мы в одной лодке сидим и пытаемся грести против течения», — невесело смеется Иван. «Мы вместе с библиотеками конкурируем с диваном и интернетом», — подтверждает Ольга. Действительно, в эпоху распространения цифровых текстов значимость библиотек как точек доступа к книгам снижается. В результате библиотеки тоже пытаются выживать, превращаясь в центры коллективного досуга.

В итоге разговор возвращается к исходной точке: как современному музею выжить в условиях жесткой конкуренции за досуг горожан? «Наш Политех посещали 500 тысяч человек в год. Из них 350–400 тысяч были школьники, которые, естественно, приходили не добровольно. А сейчас мы выходим на проектную мощность 1,5 миллиона человек в год. И не хотим, чтобы это были одни школьники. Как справиться с такой задачей? Надо работать с очень широким слоем москвичей. Надо обратиться к понятным темам, понятным сообщениям, понятным и простым форматам», — говорит Иван.

Фестиваль форматов

Какие форматы доступны современному музею? Можно ли вычленить некую условную единицу «музейной продукции»? Что это будет — экспонат? Выставка экспонатов? Отдельно проведенное мероприятие?

«Если вы ставите во главу угла просвещение, — уверен Боганцев, — то вашим инструментом может быть что угодно. Назовите любой формат: экскурсия, уличный фестиваль, пьянка или заплыв через Босфор — все это возможно в рамках музея. У нас в Политехе, например, в июле выйдет опера про жизнь и открытия Галилея, которую мы пишем совместно с «Электротеатром».

По мнению Ивана, современным музейщикам приходится превращаться в бизнесменов, а это означает строго функциональный подход к своим сильным и слабым сторонам. В одном музее может быть сильная коллекция, в другом — креативные люди с блестящими идеями, в третьем — просто красивое здание в центре города. Все это — ресурсы, которые можно использовать.

«Если же искать единицу нашей деятельности… Такой единицей должен быть опыт, то есть та разница, которая произошла с посетителем от момента входа в музей до момента выхода из него. Музей должен сделать пребывание в своих стенах специфическим для зрителей», — находит ответ Иван.

Важно помнить, что современный музей зачастую приглашает людей к переживанию коллективного опыта. «Сейчас очень часто вы специально проектируете экспонат таким образом, чтобы им нельзя было пользоваться в одиночку, — рассказывает Иван. — Простой пример: экран просто не загорится, если вокруг не соберется достаточного количества людей. Люди видят разные грани своего опыта, вынуждены вступать в диалог».

Например, на предстоящий фестиваль «Политех» приезжает известная группа британских художников Plastique-Fantastique, которые экспериментируют с пластиком, например, надувают огромные скульптуры в духе «паблик арт» — искусства, которое ищет свое место в общественном пространстве. В Москву они привезут проект под названием «Двойной пульс». Его смысл в том, что у некоего пластикового пространства появится пульс — это так называемая саунд-арт-инсталляция. К уху человека крепится специальное устройство, анализирующее биение его сердца. Попав внутрь инсталляции, посетители смогут с помощью датчиков считать ритм своего сердцебиения, который затем будет вплетен в создаваемый в реальном времени звуковой ландшафт коллективного пульса.

«Никакого «кванта знания» в этом нет, — утверждает Боганцев, — но как говорил Аристотель: начало всякой философии и всякой науки — это чудо. Так и тут: посетитель приходит и удивляется: пластиковый лес, в котором звучит сердцебиение двадцати человек, чистое искусство, чистое творчество. Такой опыт способен выбить вас из привычной колеи, и дальше вы пойдете к другой инсталляции, где больше науки».

Другой проект, который ожидается на фестивале, связан с созданием так называемых воздушных скульптур. Его еще в 2007 году разработал и презентовал Томас Сарацено, который придумал, как склеить из обычных пластиковых пакетов объемную фигуру, способную оторваться от Земли благодаря энергии солнечного света, за счет парникового эффекта. Выложив в интернет open-source инструкцию по созданию таких фигур, сам художник устранился от участия в дальнейших запусках — и сообщил организаторам фестиваля в Москве, что они могут устраивать свой проект без его ведома и участия.

«В этом проекте сочетаются экология и художественная составляющая, — рассказывает Ольга Вад. — И формирование комьюнити на основе общего интереса. Фестиваль будет идти два дня, но у нас уже есть группа из двадцати волонтеров, которые с середины марта каждые выходные ездили в Текстильщики, где резали и клеили эти пакеты. На голом энтузиазме, просто потому что это классно. Недавно они в Реутове даже пытались запустить свою фигуру… Но не запустили, потому что в нее врезался коптер».

Еще будет проект «Инферно» — роботизированный перформанс, который делают два канадских художника, Билл Ворн и Луи-Филипп Демер. Это классики технологического искусства, они работают в этой области около двадцати лет. В рамках перформанса зрителям предлагают надеть на себя роботизированный костюм, экзоскелет, движениями которого будут управлять художники. Это позволяет ощутить эмпатию к неживой машине, и одновременно самому почувствовать себя частью этой машины.

«По сценографии, как только человек надевает на себя экзоскелет, начинается музыка, световая постановка. Здесь можно и наблюдать, и участвовать, — рассказывает Ольга Вад. — Причем это проект с эсхатологическим смыслом. У них есть разные версии представлений, мы, правда, взяли самую легкую, веселую, где человек находится в костюме всего 15 минут. А есть часовая версия, и в ней ты уже другой комплекс эмоций испытываешь — это предложение задуматься о том будущем, в котором человек будет находиться под властью им же разработанных технологий».

Кроме того, на фестивале будут работать и другие интерактивные площадки, в том числе детские. «Это может быть урок, фестиваль, день рождения. Главное, у них у всех одна и та же цель — дернуть какие-то струны души, чтобы у ребенка изменилась какая-то траектория», — подытоживает разговор Иван Боганцев.