Салон, или 120 слов жаргона

По мнению Жан-Жака Руссо, самая неестественная среда обитания для человека — пространство салонов. Однако в свое время эти закрытые аристократичные кружки сыграли большую роль в социальной и литературной жизни Франции. Салон XVII века — это как бы ранняя форма женского движения, которая провозгласила интеллектуальное равенство и освобождение от любовных обязательств. Именно в стенах салона зародилась новая светская культура — прециозность, из-за которой сыр стал называться «млечной ветчиной», а щеки — «престолами скромности».

1

Французская культура XVII века — это прежде всего секуляризованная и хорошо организованная светская жизнь. Она концентрировалась вокруг двух форм собраний: Академии и салона.

Создателем первой был кардинал Ришелье. Французская академия, основанная им в 1635 году, быстро заняла место ведущего ученого общества страны. По заведенным в ней правилам, количество академиков должно было оставалось неизменным (сорок), а период членства — пожизненным, поэтому постоянный состав Академии прозвали «сорок бессмертных» (quarante immortels). Собираясь, «бессмертные» обсуждали проблемы государства, нации, религии, но прежде всего вопросы французского языка и литературы. Позже «академией» стали называть уже любой кружок по интересам.

Салон представлял собой в корне иной проект. Само слово «салон» (фр. salon) пришло из итальянского (sala) и означает «большой зал». Согласно словарю Брокгауза и Ефрона (1907), название «салон» присвоено устраиваемым в Париже крупным ежегодным выставкам искусства, которые первоначально проходили в большом зале Луврского дворца. В XVI-XVII веках салон — еще только помещение в доме. В современном для нас значении, то есть в значении места светских собраний, слово стали использовать лишь в конце XVIII века, до этого применялись понятия assemblée, société, cercle и другие.

Образцом своей эпохи можно считать «голубой салон» мадам де Рамбуйе (основан в 1617 году). «Голубым» он назван по цвету стен и потолка гостиной, в которой Рамбуйе устраивала приемы. Салон этой знатной парижанки стал явлением оппозиционным по отношению к государственной централизации, которую навязывал Ришелье. Однако конфронтация «академия-салон» была отнюдь не политическая: государственной серьезности противопоставлялась игра, официальным жанрам поэзии — жанры интимные, диктатуре мужчин — господство женщин, а культурной унификации в общегосударственном масштабе — создание замкнутого и резко ограниченного от остального мира общества [Лотман, 1992].

Кроме того, пространство салона позволяло аристократии сохранить свой привилегированный статус. Поскольку салон — структура элитарная, его посетители старались всеми способами подчеркнуть свое превосходство над людьми иного социального и экономического положения. В первую очередь, демонстрация такой «избранности» проходила за счет культивации языка. Нужно было очистить язык, чтобы говорить не как все, не как чернь. Избавиться от «низкой» и даже нейтральной лексики. Создать общий метафорический код, отступив от буквального значения слова. Язык в итоге оказался важнейшим сословным маркером. В таких условиях и возникло явление салонной прециозности.

2

Прециозный значит «драгоценный», а с XVII века применительно к среде салонов — еще и «изысканный». Такими «изысками» стали метафоры и перифразы, которыми обитатели салона начали украшать свою речь. Новое движение получило неоднозначные оценки. Некоторые современники характеризовали его как доведенный до крайности пуризм, в чем по определению не могло быть ничего положительного. Тем не менее, «изысканный стиль» быстро вошел в моду.

Прециозницы устроили настоящую охоту на «неприличные», по их мнению, слова. Они осудили все выражения, которые вызывали в памяти грубые образы, такие как: «быть на сносях», «клизма» и даже «любовь» в ее физиологическом смысле [История женщин, 2008]. Более того, из салона мадам Рамбуйе изгонялись все слова, начинающиеся со звука [k], поскольку именно этот звук стоит в начале некоторых бранных французских слов.

Пространство салона было местом литературных вымыслов и условностей. Переступая его порог, посетители прощались со своими настоящими именами. Мадам де Рамбуйе превращалась в «несравненную Артенис», писательница Мадлен де Скюдери (хозяйка второго по значимости салона) становилась Сафо, графиня Сен-Жеран — Галатеей. Язык салона имел тенденцию превра­щаться в замкнутый, непонятный «чужим» жаргон, что было не по душе французскому правительству и, в частности, кардиналу Ришелье (кстати, получившему у прециозников имя Сенека).

Вместе с тем, «изящный» язык не мог не вызвать путаницы и среди самих прециозников. Некоторые понятия были уж чересчур шифрованы и передавали крайне субъективные ассоциации. Например, такая формулировка: налейте мне

вина (вместо

). Суть просьбы улавливается, но непонятно, откуда взяться болезни суставов. Истинному же прециознику полагалось рассудить так: слово «капля» вызывает в сознании образ дождя, дождь неизменно связан с плохой погодой, а в ненастье наибольшие шансы заболеть. Чем? — конечно, подагрой.

3

Скоро увлечение перифразами нашло отражение в литературе, зачастую сатирической. Одним из первых прециозность аристократических салонов высмеял Мольер в пьесе «Смешные жеманницы» («Les précieuses ridicules»). В русской традиции утвердилась именно эта версия перевода, хотя существовали и другие: «Драгые смеяные», «Смешные прециозницы» и даже русифицированное «Кажись, обе с ума сошли».

Главные героини комедии, Мадлон и ее кузина Като, — две молодые особы, приехавшие из провинции в Париж. Они преклоняются перед прециозной культурой салонов и решают стать настоящими прециозницами. Разумеется, кузины разговаривают на том же «птичьем» языке, что и столичная аристократия. Вот некоторые лингвистические экзерсисы, которые они взяли на вооружение: империя Морфея (кровать), удобство собеседования (стул), у нас был великий пост по части развлечений (мы давно не веселились), пришла фантазия воодушевить наши ножки (пойдемте танцевать), кто-то заставил говорить Немого (в дверь постучали) и другие. В действительности, Като и Мадлон — это карикатуры на реальных людей: все тех же Катрин де Рамбуйе и Мадлен де Скюдери. И образы эти хорошо считывались публикой.

В «Смешных жеманницах» Мольер обличил типичные схемы поведения, которые культивировались в стенах салона. Изобразил он и другую важную вещь — то, как трансформировался образ мужчины. Время воинов прошло. Теперь в представителе сильного пола хотели видеть героя книжных романов, поэтичного, утонченного, образованного и... «импотентного», то есть без претензий на любовные обязательства. Чем больше месье знал латинских слов и астрономических терминов, тем он и казался милее даме. Долгом мужчин, в свою очередь, было адаптировать это книжное знание для женской аудитории. Несмотря на то, что в салонах женщины уравняли свои права, они все еще оставались «интеллектуально девственны». И в этом, возможно, главная причина рождения прециозного языка.

4

Дело в том, что женское образование было качественно иным, нежели мужское, направленное на взращивание педантов, от которых требовали риторически правильного оформления мысли. Так уж сложилось, что говорение — атрибут женской культуры, а написание — мужской. Мужчина хорошо понимал, как строится текст, это ему было известно, прежде всего, из работ античных авторов: Аристотеля, Цицерона, Квинтилиана. Пример классического руководства для начинающих риторов — трактат Цицерона «Об ораторе». В нем сформулирован так называемый риторический канон, или пять ступеней создания «правильной» речи: инвенция (изобретение содержания речи), диспозиция (расположение изобретенного в надлежащем порядке), элокуция (речевое оформление текста), меморио (запоминание), акцио (произнесение). Цицерон ориентировал ораторов своего времени на устное выступление, но в XVII веке по его правилам прежде всего учили писать. Во многом благодаря трактату Цицерона мужчина знал, как выстроить письменную речь, структурно и содержательно. Женщине в XVII веке было что сказать, но ей недоставало нужной филологической подготовки. У нее отсутствовало понимание «диспозиции», то есть при создании текста женщина останавливалась перед уровнем «как построить речь».

По этому поводу, кстати, есть блестящая статья французского историка культуры Марка Фюмароли «Феи Шарля Перро, или О литературе» («Les fées de Charles Perrault ou de la littérature»). В ней автор на примере двух сказок демонстрирует отличие женской манеры повествования от мужской. Первая сказка, «Волшебница», написана Шарлем Перро, вторая, «Волшебная сила красноречия», — его племянницей Мари-Жанной Леритье де Виллодон. Оба работали над одним сюжетом, но развивали его в разных направлениях: Перро — в фольклорном, Леритье — в духе галантного романа с внедрением современных деталей. Фюмароли замечает, что сказки Перро представляют собой идеальную риторическую конструкцию, логика которой в точности соответствует принципам школьного красноречия. Развивая сюжет, Перро осознанно или неосознанно использовал опыт знакомых риторических упражнений. В произведении же Леритье, которая не была знакома с классическим каноном, Фюмароли обнаруживает иную нарративную структуру. Ее повествование запутано, сбивчиво, избыточно отступлениями. В логичности изложения Леритье явно уступает своему именитому дядюшке.

Несмотря на то что женщинам труднее, чем мужчинам, давалось сочинение объемных текстов, они не отчаивались. Вместо того чтобы с нуля осваивать классические риторические стратегии, дамы создали свою, альтернативную риторику, взяв за основу метафору. Женщины занялись «украшением» речи и навязали эту культуру посетителям салонов. Поэтому даже те интеллектуалы, которые в совершенстве владели риторическими приемами, были вынуждены ориентироваться на менее подготовленную публику, дабы оставаться интегрированными в сообщество [Голубков, 2016].

Стоит добавить, что успешные литературные опыты у женщин-писательниц тоже были. Упомянутая ранее М. де Скюдери — автор культового для той поры романа «Клелия», замечательного образца прециозной поэтики. Перу другой писательницы, мадам де Севинье, принадлежит самый известный во французской истории эпистолярий — «Письма». Или М.-М. де Лафайет — пусть в своем творчестве она не придерживалась традиций прециозной литературы, зато ее «женские» романы дадут фору любым «мужским».

5

Прециозный язык привлек внимание не только светской, но и научной аудитории. В 1660 году Клод де Сомез, французский филолог и гуманист, выпустил

, в котором собрал популярные салонные выражения и сопроводил их «переводами». К примеру: книжная лавка —

, зеркало —

, уши —

, бумага —

, рожать —

и другие . Таким образом, «изящный» язык оказался официально теоретизирован. Кроме того, с точки зрения лингвистического анализа прециозный отбор определенных выражений аналогичен избирательности специальных языков. Функция специального языка — объединить людей одной сферы знаний: химиков с химиками, программистов с программистами, дотеров с дотерами. Прециозный язык устроен схожим образом. Соблюдение одного вербального кода и соответствующих эстетических приличий дает гарантию принадлежности к элите, — гарантию, впрочем, не всегда надежную, подверженную частым подозрениям и испытаниям [Старобинский, 2002]. Наконец, язык метафор и перифраз предугадал один из принципов современного искусства. Прециозники выдвинули на первый план не фигуративный образ, а язык сам по себе, его благозвучные сочетания и отборные рафинированные сравнения. Разрушив смысл, прециозники довели форму до совершенства.