«Роман не об этом»

В конце ноября московское издательство «Corpus» опубликовало роман американской писательницы Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» в переводе Александры Борисенко, Анастасии Завозовой и Виктора Сонькина. В США этот роман вышел в 2015 году и сразу получил мировую известность. В России споры в соцсетях вокруг «Маленькой жизни» начались задолго до выхода русского перевода — некоторых пользователей даже раздражал ажиотаж вокруг романа, который пока мало кто читал. Мы поговорили с переводчиками «Маленькой жизни», Александрой Борисенко и Виктором Сонькиным, о трудностях перевода, особенностях восприятия книги в России и в Америке и о том, почему «Маленькая жизнь» так важна для сегодняшнего читателя.

«Маленькая жизнь» и ее читатели

N+1: Британская Guardian назвала «Маленькую жизнь» «современной классикой», в рецензии New Yorker говорилось, что произведение Янагихары «может свести вас с ума, завладеть вами целиком и стать всей вашей жизнью». «Маленькую жизнь» номинировали на «Букер» (в итоге премия досталась другому произведению), но главное, она вызвала сильнейший отклик у самых разных читателей, чьи мнения разделились, подчас полярно. Вы сами в соцсетях называли эту книгу великой, и такая формулировка далеко не всем пришлась по душе. Скажите, какой смысл вы вкладываете в слова «великий роман»? И можно ли передать величие иноязычного произведения в переводе?

Александра Борисенко: 

Я думаю, что ощущение величия того или иного романа довольно индивидуально, так же как и словоупотребление: в ходе споров в соцсетях выяснилось, что для многих «великий роман» звучит раздражающе-назидательно (видимо, школьная травма) или может употребляться только в словосочетании «великий русский роман» (еще одна школьная травма). У меня в школе была хорошая учительница литературы, она разрешала писать в сочинениях то, что думаешь, а не то, что положено, поэтому для меня оценка «великий роман» — свободный читательский выбор. Но даже если не считать «Маленькую жизнь» великим романом, трудно не почувствовать мощь этой книги. И в переводе эта мощь видна всегда, ее как раз довольно трудно испортить.

Виктор Сонькин:

Это личное ощущение, которое, разумеется, никого ни к чему не обязывает. Многие называют великими писателями, скажем, Салмана Рушди или Джонатана Франзена, а я не могу продраться больше чем через пару их страниц; это не значит, что превозносители их неправы, это значит только, что вкусы и взгляды, в том числе на величие, — разные и могут оказаться довольно неожиданными. Я на протяжении всего XXI века, пожалуй, не читал ничего приближающегося по силе к «Маленькой жизни» — это, конечно, многое говорит о моем круге чтения, но и о моем отношении к этому роману тоже. И хотя переводческая задача перед нами стояла непростая, я думаю, что масштаб «Маленькой жизни» в переводе хорошо виден.

N+1:

Ваша коллега и третий переводчик «Маленькой жизни» Анастасия Завозова еще год назад в статье о номинантах на «Букер» 2015 года писала: «К сожалению, шансы на перевод этого романа, как мне кажется, у нас ничтожно малы (хотя я рада буду ошибиться) — по многим причинам. Огромный объем (720 страниц), детальные сцены насилия (в том числе над детьми) и любовь между двумя мужчинами отнюдь не делают этот роман чернухой про геев, но это ж еще пойди докажи». И все же русский перевод благодаря вам появился.

АБ:

В первую очередь он появился благодаря издательству «Corpus» и ее главному редактору Варе Горностаевой, которая купила права на перевод. И это была большая удача, потому что только с этим издательством «Маленькую жизнь» можно было переводить абсолютно свободно. Сейчас в переводе уже появляется цензура — особенно в детской литературе, поскольку появился закон о защите детей от «недетской» информации. Но и во взрослой есть ограничения: например, издатели обязаны продавать книгу в полиэтиленовой пленке, если в ней есть обсценная лексика. Не все издательства готовы на это пойти. А мы в этой книге переводили обсценную лексику: для некоторых героев это важный язык самовыражения, и мы не сомневались, что наше издательство и наши редакторы нас поймут.

ВС:

Эту книгу, к сожалению или к счастью, никак невозможно ужать до чего-то, пригодного для детей.

АБ:

Сейчас вообще некоторые темы вызывают массовую панику, а там таких горячих тем затронуто несколько — это и насилие над детьми, и гомосексуальные отношения. Хотя всякому, кто читал этот роман, на самом деле понятно: он вообще не об этом.

N+1:

Вы сказали в интервью «Горькому», что все видят в книге что-то свое, рецензии и обсуждения подтверждают эту точку зрения. Почему тогда вы против трактовок ее как гей-романа или романа о насилии — они ведь тоже имеют право на существование?

АБ:

У меня есть два разных ответа. Да, это роман о насилии тоже, и для кого-то эта линия оказывается главной. Но нет, это не гей-роман, потому что тема гомосексуальности в нем не проблематизируется. Ни у кого из героев нет проблем с тем, что он гей. Точно так же, как наличие в романе чернокожих героев не делает его автоматически романом с расистской проблематикой, а наличие женщин-героинь не делает роман феминистским.

Гей-роман это все-таки определенный жанр, в Америке очень развитый. Там обязательно бывают затронуты социальные проблемы, связанные с сексуальной ориентацией: неприятие гомосексуальности в семье и в обществе, СПИД, ущемление гражданских прав. Здесь ничего этого практически нет. Книга описывает любовь как общечеловеческую проблему, никак не связанную с ориентацией. Просто поскольку все значимые герои книги — мужчины, то и любовь тоже случается между мужчинами. Один человек любит другого человека, все остальное — детали.

N+1: Тогда о чем эта книга, по-вашему?

АБ:

Для меня это книга о дружбе. Поскольку для меня самой это важная тема и я считаю, что дружба — это, может быть, главные отношения, то меня книга больше всего затронула этим.

ВС:

Наверное, для меня дружба тоже очень важна в этом романе — а еще вот эта пронзительная мысль в последней главе, высказанная устами Гарольда, с которым судьба обошлась так жестоко: все равно все это про счастье, про дружбу, про любовь, про жизнь. Мне кажется, что эта книга что-то очень важное говорит о человеке, о его месте на земле и его судьбе вообще. Понятно, что это очень общие слова, но если попробовать сказать, чем она так замечательна и важна и почему вообще произвела такое сильное впечатление на многих читателей, то я думаю, что вот этим.

АБ:

Она действительно пытается сказать о жизни что-то важное и небанальное. Она ломает много разных ожиданий. Она написана человеком, который мыслит оригинально и глубоко, и это, безусловно, чувствуется, и интересно узнать, что этот человек скажет тебе о жизни.

ВС:

Она написана очень умным человеком — это вообще большая редкость, и это, с одной стороны, очень видно в книге, а с другой, совершенно не мешает. Потому что иногда читаешь, например, Льва Толстого и понимаешь: да, черт побери, какой умный, но как же это ужасно — ты не можешь с ним согласиться ни в чем. А тут что-то другое происходит, тут механизм передачи интеллекта какой-то другой, может быть, более современный, что ли. Мне кажется, это очень важно.

N+1: Как «Маленькую жизнь» восприняли в Америке и каков ваш прогноз — что будет у нас? Есть ли какие-то различия в восприятии, обусловленные читательским опытом?

АБ:

В Америке книгу восприняли очень по-разному, но равнодушным она, кажется, не оставила никого. Думаю, так же будет и у нас, хотя для части нашей публики это еще более непривычное чтение; думаю, у нас будет больше резко отрицательных оценок. Но именно поэтому нам эта книга нужна еще больше, чем американцам.

ВС:

Я только что читал отзыв американского читателя, который был прямо всем раздосадован, все ему не понравилось. Но при этом он очень подробно и тщательно разбирал все детали, вплоть до того, что, по его мнению, в ресторан, где встречаются Виллем и Джуд, нельзя зайти без пиджака, ведь это же наверняка вот такой-то ресторан, это очевидно! Мне кажется, если даже в отрицании и хуле возникает такой уровень внимания, многое становится понятным. Если же говорить о разнице оценок, то у нас может возникнуть направление в духе «ну это же про геев, значит это бяка». К этому не стоит относиться всерьез, и не только потому, что гомофобия — проблема читателей, а не книги, но еще и потому, что это, конечно, не гей-роман, о чем уже было сказано. А в остальном, я думаю, большой разницы между нашей и условно-американской реакцией не будет — там тоже разброс мнений оказался весьма широк.

Как сделана «Маленькая жизнь»

N+1: Не могли бы вы пояснить, что значит — «книга написана умным человеком»? Ведь часто этим вопросом — умен ли автор — просто не задаешься

.

ВС:

 Мне кажется, что когда речь идет про роман идей — а «Маленькая жизнь» в равной степени роман людей и роман идей, такой вопрос возникает неизбежно.

АБ:

 И потом этот роман очень тщательно сделан. Там ничего случайного нет. То, как он построен композиционно, то, как он построен стилистически, то, как каждый из героев говорит…

N+1: Работая над переводом, вы общались с Янагихарой?

АБ:

 Да, мы все время ей задавали вопросы, и она на них отвечала моментально, очень внимательно и с большим пониманием того, о чем мы спрашиваем. В частности, у нашего редактора возник вопрос, почему с какого-то момента Гарольд и Джуд переходят на «ты». Мы сами определили для себя этот момент — где, как нам кажется, это происходит, но у редактора возникли сомнения. Мы написали Янагихаре — она знает японский и французский и понимает, что такое «ты» и «вы» — и объяснили, что по-русски есть эта проблема. Оказалось, что она этот момент определила даже чуть раньше, но мы оставили так, как было у нас: это получилось по-русски более естественно. Но угадали мы почти правильно.

N+1: Были ли еще ситуации, когда вы сомневались, как переводить, и Янагихара разрешила ваши сомнения?

АБ:

 Мы спрашивали про множество всяких мелочей. Нам очень не хотелось допустить неточность там, где у нее безусловно есть зрительный образ и точность. Кроме того, с самого начала стало понятно, что очень сложным и неудачным для русского языка синтаксическим образом — как у Хилари Мантел в романах о Кромвеле — устроено повествование. У Янагихары камера все время двигается, и когда мы видим мир глазами Виллема, она называет Виллема не по имени, а «он», а когда глазами Джей-Би, Джей-Би все время «он», а когда Джуда — Джуд все время «он».

ВС:

 Причем с большинством героев это просто тенденция, которую Янагихара иногда нарушает, а вот когда речь идет о Джуде, это правило соблюдается неукоснительно.

АБ:

 И мы спросили ее, действительно ли есть это правило и действительно ли она не нарушает его с Джудом, — потому что нам это, конечно, было неудобно: когда все герои — «он», а еще же есть всякие неодушевленные предметы, стул, стол, которые тоже «он», это ужасно тяжело. И если бы она нам сказала: да нет, ребят, это ерунда, можно ставить имена, нам вообще-то было бы легче. Иногда у нас на полях появлялось жалобное: «Ну можно хоть здесь написать «Виллем»? А то очень неудобно». Но она нам сказала, что да, это устроено именно так, и что мы первые это заметили. И нам было приятно, что мы первые это заметили, хотя, конечно, нашу работу это не облегчило.

N+1: Вам приходилось изучать специальную лексику?

АБ:

Нам приходилось обращаться к специалистам. Там есть математика, юриспруденция, много кулинарии, живопись, строительство, архитектура, биология, медицина — по всем этим вопросам мы обращались к специалистам, и все они у нас упомянуты в благодарностях, надеюсь, мы никого не забыли. Еще нам показался странным способ самоубийства одного из героев, и мы написали Янагихаре. Она ответила, что да, это технически сложно, но она говорила со своим отцом-врачом, и он сказал, что это возможно.

N+1: А жаргон?

ВС:

 С жаргоном тут была сложность: как мы написали в предисловии, действие книги происходит в некотором абстрактном будущем, и если мы возьмем даже самый современный жаргон, мы неизбежно промахнемся.

АБ:

 Но вообще в «Маленькой жизни» мало жаргона. Единственное, мы немножко свободнее чувствовали себя с употреблением слов, которые едва вошли в наш язык, но мы уверены, что они прочно войдут. Если мы архаизируем текст, говоря о прошлом, почему бы чуть-чуть не модернизировать его, говоря о будущем? Например, мы уверены, что слово «джет-лэг» можно употребить, потому что у него нет никакого аналога, и мы уверены, что через несколько лет оно будет в словарях.

N+1: Есть ли вещи, которых русскоязычный читатель не знает и которые ему стоило бы знать, чтобы лучше понять эту книгу? Известно, например, что у Янагихары есть инстаграм, куда она выкладывала картины и фотографии, которые упоминаются в романе. Насколько необходимо читателю представлять их себе?

АБ:

Мне кажется, что для того, чтобы читать и понимать эту книгу, ничего дополнительного знать не надо. Можно заинтересоваться и посмотреть, например, какую картину упоминает Джей-Би (двое мужчин делают пасту на кухне, хочется на это посмотреть), но для чтения и понимания самой книги это не обязательно. Она самодостаточна.

ВС:

 Я с этим согласен, и мне кажется, что не каждый англоязычный, американский или даже нью-йоркский читатель знает все это. И, в сущности, то, что он этого не знает, у него ничего не отнимает при чтении этого романа.

N+1: А зачем тогда все это?

АБ:

 Это визуальный мир, в котором живут герои и, безусловно, автор. Для Янагихары это очень важно — она же говорит, что для нее вся книга началась с ее коллекции, с каких-то визуальных образов. Это мир, в котором она и ее герои чувствуют себя как дома.

N+1: Почему в книге так много искусства, но так мало политики или, например, моды?

ВС:

Это очень понятно: когда вы говорите про какое-то политическое событие или про любую моду, вы обязательно должны сказать, в каком году это происходит, а там этого нет совсем.

АБ:

 Янагихара говорила в

, что для нее жанр этого романа ближе всего к волшебной сказке. Это некоторая герметичная вневременная реальность, в которой нет особых отметок. Там время течет по-другому, рассчитать его нельзя.

ВС:

 Это многих американских журналистов очень возмущало: как же так, пишут роман про Нью-Йорк и ни разу не упоминается 9/11!

«Маленькая жизнь» в переводе

N+1: Вы переводили роман втроем, а как вы его делили?

ВС:

 Мы поделили текст более или менее поровну, так что каждому досталось примерно сто тысяч слов — это объем нормального жанрового романа. Вся книга Янагихары по объему как три больших серьезных детектива. Настя взяла добровольно все, на наш взгляд, самое тяжелое.

АБ:

 Как-то, сидя у нас на кухне, Настя раздумчиво сказала: «Так, ну Гарольд — это, конечно, Виктор Валентинович, это должен он переводить. А вот про Рождество, где они готовят вкусную еду, — это Александре Леонидовне. А мне — где он себя режет». Настя хотела взять тяжелые куски, и надо сказать, что они у нее получаются невероятно точно и тонко. Поэтому нам всего этого досталось мало.

ВС:

 Мне как раз досталось порядочно.

АБ:

 Мне тоже кое-что досталось, и я это переводила ужасно медленно и жаловалась, в частности Насте, а она сказала: «Зачем же вы так мучились, отдали бы мне». Вообще надо сказать, что в русской «Маленькой жизни» нет никаких больших кусков, нет даже ста страниц, которые целиком перевел бы один человек, — там все мелко нашинковано, и в результате мы сами на этом этапе не видим швов, переходов от переводчика к переводчику.

N+1: Расскажите про редактуру. О чем вы спорили, что вам хотелось по-разному перевести?

АБ:

 Нам очень повезло, потому что мы работали с нашим любимым редактором

. Она всегда читает текст вместе с переводчиком, и русский, и английский, думает над ним и переживает его вместе с нами. Поэтому мы решили, что раз уж у нас такой редактор, мы должны ему доверять. Так что когда у нас возникали неразрешимые противоречия, их разрешала Катя, и мы их уже больше не обсуждали.

ВС:

 С Настей у нас была некоторая поколенческая разница — она младше нас, и какие-то вещи, которые ей кажутся совершенно естественными, нам такими не кажутся, и наоборот. Например, осталось слово «мошиться», против которого мы с Сашей выступали, а Настя, наоборот, считала, что оно должно быть. Катя сказала, что она тоже не знала этого слова, но оно несомненно существует и его надо оставить.

АБ:

 Или мы спорили по поводу английского слова

, которое в русском варианте, как я узнала от Насти, пишется «афтепати», но мы от него избавились и заменили на «фуршет» — это был в буквальном смысле фуршет после выставки.

N+1: А как вы справлялись с расово окрашенной лексикой?

АБ:

Действительно, очень трудным для перевода было обращение со всякими расовыми словами и обозначениями, потому что для персонажей романа раса — важная тема обсуждения и рефлексии. Взять главных героев: Малкольм наполовину черный, наполовину белый, принадлежит к привилегированному классу, что как бы делает его немножко более белым. Про него даже один сокурсник говорит, что он «как эскимо — внутри весь белый». По-английски там стоит слово

 — такое шоколадное печенье с ванильной начинкой, в словаре написано, что слово это используется чернокожими для обозначения скрытого классового или расового врага, который «снаружи черный, внутри белый». У нас, конечно, такого жаргонного слова нет. Джей-Би полностью черный, но вырос не так, как обычный черный мальчик, и из-за этого переживает, ему хочется быть настоящим черным гангстерским подростком. Раса Джуда вообще неизвестна, ну а Виллем — единственный белый скандинавский хлопец. Это тематизируется: они все время это обсуждают, подкалывая друг друга, издеваясь друг над другом. Это свободный разговор, который не подразумевает какой-то сверхъестественной обидчивости на эту тему. А поскольку по-русски нет разработанной лексики, относящейся к расе, то чисто лингвистически это представляло собой проблему.

У нас в культуре нет четкого понимания, какие слова для обозначения расы обидные, а какие нет. Кроме того, у нас очень не развит жаргон, который как-то намекает на чернокожесть. А там Джей-Би в трудный период, сам себя ненавидя, рисует серию картин, где он показан в очень неприглядном виде, и название каждой из картин намекает одновременно на шутовство героя и на его расовую принадлежность. Они называются «The Coon», «The Buffoon» и как-то еще, и если посмотреть в словарь, то у всех этих слов второе или третье значение — жаргонное слово, означающее «негр». По-русски это передать просто нельзя: получается, что «шут», «лицедей» остаются, а чернота уходит. Это был мой кусок, я очень мучилась, но потом мне попалось название «Even Monkeys Get the Blues», и тут я отыгралась: «И у макак бывают черные дни». Настя тревожно написала на полях, что здесь получилась расистская шутка, которую надо убрать, на что я написала, что нет-нет, не надо, я так старалась, чтобы здесь получилась расистская шутка, в других-то местах она у меня никак не получалась. Серия у Джей-Би называется «Пособие для нарцисса по самобичеванию», то есть здесь название должно было звучать оскорбительно — это было очень трудно и не всегда выходило, как надо.

N+1: А были еще примеры таких же трудностей?

АБ:

Были еще языковые вещи. Например, между Гарольдом и Джудом еще в начале их общения происходит диалог, где Гарольд рассказывает Джуду о том, что некоторые поправки к Конституции США более

, чем другие. И по-русски «сексуальный» — не туда, «сексапильный» — тоже.

ВС:

Аппетитный? Вкусный?

АБ:

 Да, вкусный — это правильно по смыслу, но все-таки мы не можем сказать «вкусный» в этом контексте. В итоге у нас они «аппетитные» — метафора секса перешла в метафору вкуса. Я не могу сказать, что вполне этим довольна, но «сексуальный» мне нравится еще меньше: все-таки

 по-английски гораздо более общее слово.

Там же была задачка, которую, как мне кажется, мы в конце концов разрешили. Гарольд говорит, что одни поправки —

, а другие —

[шлак политического прошлого]. На что Джуд его спрашивает: то есть тринадцатая поправка —

[мусор]? Дальше Гарольд с тяжелым вздохом берет словарь и обнаруживает, что одно слово действительно объясняется через другое, и в русском это тоже должно быть так. Мы искали синонимы к слову «мусор», на которых можно было сыграть. Это трудно, потому что, как часто бывает с игрой слов, в переводе она звучит очень неестественно. Например, Гарольд говорит: это шлак, а Джуд ему отвечает: то есть мусор. И в конце концов, как мне кажется, этот кусок мы дожали. У нас Гарольд говорит «осадок политического прошлого», на что Джуд невинно отвечает: то есть отстой? Гарольд: почему, я же не сказал «отстой», а Джуд ему все так же невинно: а я думал, это одно и то же. И Гарольд берет словарь, и если словарь возьмет читатель, то убедится, что слово «отстой» объясняется через слово «осадок». При этом метафорическое значение слова «отстой» тут тоже сразу играет.

N+1: А как вы обходились с извечной проблемой русских переводов — языком секса?

АБ:

 В «Маленькой жизни» проблемы с описанием секса какие-то не такие, как обычно, я бы сказала, а мне этих описаний досталось очень много. Там очень простой язык, и именно его простота оказывается безумно сложной для перевода. Там нет, например, этой нашей обычной проблемы, что уж либо непристойность, либо возвышенная метафора. Все очень нейтрально.

ВС:

 Ведь когда возникают проблемы при описании секса в литературе — когда есть какая-то прекрасная любовная сцена, всем очень хорошо… А там, в общем, всем все время плохо.

АБ:

 И поэтому там такой клинический язык, и описание получается, с одной стороны, страшно надрывное, с другой — жутко однообразное, но оно такое и по-английски, мучительность процесса так передана. Переводить это тоже ужасно мучительно — долго и тяжело. Как мы выяснили, когда брали интервью у Янагихары, она тоже писала эти куски дольше всего. В общем, это не про секс получается. Это про взаимное непонимание и про то, как один человек изо всех сил старается скрыть свои чувства от другого, а другой ему это позволяет, хотя понимает, что что-то не так, и в конце концов перестает позволять.

N+1: У вас есть самые любимые фразы, которые лучше всего передают дух этой книги, — очень красивые, или очень трогательные, или те, что просто почему-то запали в душу?

АБ:

 Катя Владимирская считает, что лучшая фраза в книге: «Джей-Би, увидев эту квартиру, заявил, что она выглядит так, будто ее изнасиловал восточный базар».

ВС:

 А мне больше всего нравится, пожалуй, самый-самый конец романа, буквально последние несколько слов, которые Гарольд и Джуд говорят друг другу, — мне кажется, это удачно получилось.

АЛ:

 Последняя фраза романа: «И он рассказал».

Беседовала Маша Малинская