Россия закрепощенная

«Хорь и Калиныч» Ивана Тургенева можно назвать одним из первых произведений русской литературы, показывающим внутренний мир крестьянства. Рассказ мог бы послужить и яркой иллюстрацией экономической модели системы принуждения, на которой держалось крепостное право, считает научный сотрудник Университета Питсбурга и выпускник РЭШ Дмитрий Кофанов.

Ограничение свободы, граничившее с рабством, жестокость и неэффективность крепостного права, которое веками сдерживало развитие России, не оставляют места для поиска положительных сторон этого института. Его целью было принудительное изъятие части продукта, произведенного крестьянами. К труду принуждали как помещики, так и государство, которое разыскивало и наказывало беглецов и бунтовщиков, коих было немало. Но мог ли этот институт держаться исключительно на грубой силе?

Модель Тургенева

В рассказе «Хорь и Калиныч» из тургеневских «Записок охотника» фигурирует скрытный и предприимчивый крепостной крестьянин Хорь. По-видимому, он накопил достаточно денег, чтобы купить себе и семье свободу, но не пользуется этой возможностью. Хорь понимает, что его нынешнее положение предсказуемо («<...> я своего барина знаю и оброк свой знаю... барин у нас хороший»), а вот воля чревата рисками. Сейчас он «торгует помаленьку маслишком да дегтишком» и делится с барином, но получится ли выдержать конкуренцию с богатыми купцами в статусе свободного крестьянина, когда нужно будет опираться только на собственные силы, и какому новому начальству придется подчиниться? Кто будет отстаивать его интересы перед лицом бюрократии или в суде? Крепостное состояние незавидно (и Тургенев был его яростным врагом), но даже для тех, кто имел возможность легально выйти из него, реальные альтернативы могли быть слишком неопределенными и, следовательно, непривлекательными.

Рассказ показывает, что крепостные, тем более сидевшие на оброке — то есть несшие денежную или натуральную, но не трудовую повинность, — пользовались гораздо большей свободой действий, чем принято думать. И порой пользовались весьма успешно. В книге историка Трейси Деннисон приводится множество примеров, как крепостные регулярно занимались торговлей и инвестировали в землю и постройки, приносившие им доход. Знаменитый Савва Морозов, основатель бизнес-династии, выкупился из крепостной зависимости, когда ему было за пятьдесят. К тому моменту он уже был успешным предпринимателем и заплатил за себя и сыновей колоссальную сумму — 17 тысяч рублей ассигнациями  

Хотя до 1848 года («Хорь и Калиныч» был опубликован годом ранее) крепостные официально не могли покупать землю на свое имя, такие сделки все же случались. Их заключали от имени помещика, который мог предоставлять письменные гарантии невмешательства в сделку и отказа от прав собственности. Это не обеспечивало крестьянам полной защиты от экспроприации их собственности — в конечном счете, они сами находились в юрисдикции помещика и не могли отстаивать свои права и интересы в независимом суде. Именно такое несчастье произошло с крепостным Акимом, владельцем постоялого двора в одноименной повести Тургенева: барыня продает двор, построенный Акимом на участке земли и некогда купленный им на ее имя, вероломному заезжему мещанину. Согласие крепостного не требуется, поскольку земля и все стоящее на ней принадлежат помещице, которая даже не видит нужды в том, чтобы лично объясниться с бывшим «собственником». И все же даже такие риски не могли совершенно подавить частную инициативу помещичьих крестьян.

Модели экономистов

Можно ли счесть поведение таких хорей рациональным? Что делало выгодным для элит сохранение институтов рабства и крепостного права, а для зависимых работников — приемлемым подчинение этим институтам? Модель, представленная в статье нобелиата Дарона Аджемоглу и Александра Волицки, позволяет лучше разобраться в экономических стимулах этой системы принуждения к труду. В основе модели лежит простая идея: принципал-хозяин выбирает уровень принуждения агента-работника, исходя из производительности последнего и издержек принуждения. Агент, принимая или отвергая «условия контракта», исходит не только из требуемых от него усилий и вознаграждения, но и наличия выгодных альтернатив (например, большего вознаграждения или меньшего объема работы). Чем выше степень принуждения — то есть чем жестче наказание за попытку покинуть хозяина, — тем ниже мотивация сделать это. И напротив, чем выше выгоды альтернативных вариантов, тем привлекательнее решение отказаться от прежнего «контракта». Например, выкупив себя, предприимчивый крепостной будет нести все издержки, связанные с неэффективной российской бюрократией, но может еще больше разбогатеть и не зависеть от переменчивой воли помещика и его наследников.

Таким образом, в модели Аджемоглу и Волицки есть два важных фактора, которые влияют на степень принуждения в противоположных направлениях и позволяют объяснить возникновение и исчезновение крепостного права и рабства. Первый фактор — спрос на труд: чем выше цена производимого товара, тем сильнее хозяева будут полагаться на принуждение, чтобы оставлять себе как можно большую часть прибыли. Это согласуется с популярным объяснением так называемого «второго издания крепостного права» в государствах Центральной и Восточной Европы — оно связывает новое закрепощение крестьян, начавшееся в XVI веке, с ростом зернового экспорта в страны Запада, которые переживали экономический подъем и развитие капитализма. Столкнувшись с растущим спросом на зерно, помещики предпочли усилить контроль за мобильностью и трудом крестьян, чтобы получить больший рыночный излишек.

Противоположное влияние оказывает второй фактор — наличие альтернативы для работника: чем она доступнее и привлекательнее, тем слабее принуждение, которое из-за роста издержек становится менее выгодным. Логика здесь не так очевидна: казалось бы, можно ожидать и обратного эффекта — хозяин постарается силой удержать работников, стремящихся к лучшей доле. Именно такой контраргумент, на первый взгляд, следует из знаменитой «гипотезы Домара» о том, что введение крепостного права в России в XVI–XVII веках было вызвано дефицитом труда относительно количества земли — ее было так много, что у крестьян всегда была возможность сбежать от притеснений помещиков на свободные территории или к другому помещику, так что власти стремились привязать работников к земле.

Однако в действительности противоречия между двумя подходами может и не быть, а степень принуждения зависит от его «доходности» в конкретных обстоятельствах. В модели Аджемоглу и Волицки хозяева могут снижать для работников привлекательность альтернатив через жесткое принуждение. По этой логике большое количество земли в России лишь стимулировало элиты привязать крестьян к поместью, так как их предельная производительность повышалась: каждый крепостной мог обработать больше земли. 

Совмещение гипотезы Домара и модели Аджемоглу и Волицки помогает найти ответ на важнейший вопрос в истории крепостного права в Европе: расхождение между Западной и Восточной Европой после эпидемии чумы середины XIV века, которая наполовину уменьшила европейское население. На Западе за эпидемией последовала ликвидация остатков крепостничества, поскольку, как считается, рабочие руки сильно подорожали — это позволило крестьянам и сельскохозяйственным работникам требовать намного лучших условий найма. В Восточной Европе подобного не случилось, и к XVI веку началось повторное закрепощение. 

Вероятно, восточноевропейские помещики изначально в большей мере контролировали своих крестьян и были в состоянии объединиться, чтобы противодействовать миграции работников, а также могли оказывать давление на власти с целью усиления крепостного права (о чем говорится, например, в книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные»). Это укладывается в логику модели Аджемоглу и Волицки, основанной на соотношении двух эффектов, из которых складывается «доходность» принуждения. Цены на сельскохозяйственные товары выросли везде, но в Западной Европе, прежде всего в силу развития городов с процветающими торговлей и ремеслом, у крестьян были гораздо более привлекательные альтернативы работе на помещика, и принуждение не помогло бы добиться желаемого.

С точки зрения наличия альтернатив, в Российской Империи в самом невыгодном положении оказались большинство дворовых людей, которые обслуживали помещиков и были больше всего привязаны к ним. Пахать землю они часто не умели — она им даже не полагалась в рамках реформы по отмене крепостного права. И если им не удавалось обзавестись каким-либо ремесленными навыками, то найти другое занятие было непросто. Неудивительно, что чеховский Фирс из «Вишневого сада», преданный слуга, оставшийся жить в поместье, называет выход крепостных на волю в 1861 года «несчастьем».

Согласно модели Аджемоглу и Волицки, принуждение в конечном итоге уменьшает благосостояние и работников, и общества в целом. Чем больше усилий прикладывает работник, тем выгоднее хозяину принудительный труд, — иначе пришлось бы больше платить. И это демотивирует работников повышать производительность. Работникам же выгоднее иметь дело с менее требовательными хозяевами — тогда они меньше подвергаются принуждению. Отставание Российской империи от передовых экономик того времени вполне укладывается в эту модель.

Хотя, согласно современным исследованиям, упразднение крепостного права в Российской Империи в целом повысило производительность в сельском хозяйстве и жизненный уровень крестьян, а также ускорило промышленный рост, едва ли все  крестьяне и помещики были удовлетворены результатами реформы. И снова следы этого мы находим в русской классике. В поэме Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» странствующие крестьяне, выслушав жалобы помещика на упадок помещичьего и крестьянского хозяйства после отмены крепостного права, заключили:

Неудовлетворенность результатами реформы не покидала крестьянство. Конфликты, связанные с распределением земельных угодий (особенно между бывшими крепостными и помещиками), отправлением повинностей и уплатой налогов, с утроенной силой вспыхнули в 1905 году, а потом и в 1917-м. Как ни тяготились крестьяне крепостной зависимостью, избавление от нее и разрыв связей с помещиками оказались для них непростым делом, сопряженным со множеством проблем. В исходе трагических событий начала XX века проявилось тяжкое наследие крепостного права, которое Тургенев считал не только аморальным и несправедливым, но и препятствием на пути развития страны.