«Темная сторона средневековой Японии. Оммёдзи, мстительные духи и жрицы любви»

считается временем расцвета японской культуры. В этот период, помимо изящной придворной литературы, создаются и произведения о жизни простолюдинов. Из них можно узнать о том, что происходило за пределами императорского дворца: бедности и голоде, стихийных бедствиях и эпидемиях, колдовстве и суевериях. В книге «Темная сторона средневековой Японии. Оммёдзи, мстительные духи и жрицы любви» (издательство «Манн, Иванов и Фербер») японист и историк Диана Кикнадзе рассказывает о жизни разных слоев населения в Хэйанкё, древней столице Японии. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом о том, как люди относились к ловле и поеданию рыбы.

Рыба как вожделенный продукт

В сборнике XIII века «Удзи сюи моногатари» поедание рыбы аристократами и монахами представлено как дело вполне привычное. Однако различные сюжеты о краже рыбы подводят нас к выводу, что она в эпоху Хэйан считалась единственным позволительным сытным лакомством, могла служить хорошим подарком аристократу, а для простых слуг и монахов была предметом вожделения. По всей вероятности, насколько можно судить по более поздним историям сэцува, высочайшие указы и предписания так и не привели к тому, чтобы ловля и употребление рыбы в Японии полностью прекратились.

Сюжеты об охоте и поедании рыбы занимают отдельную нишу в разделе про голод среди монашества. Предположение о том, что прежний указ о запрете на охоту в народе не соблюдался, подкрепляется частотой сюжетов об охоте в «Удзи сюи моногатари». Сюжеты с охотой и поеданием рыбы содержат довольно слабое осуждение, в отличие от раннего сборника буддийских сэцува «Нихон рёики».

Среди упоминаемых в сборниках сэцува разновидностей рыбы встречаются как изысканные и дорогостоящие и в наше время лосось, тунец, так и более доступная скумбрия.

В рассказе «Про Мотицунэ и окуней в бамбуковых листьях» (св. 3, р. 5) события разворачиваются вокруг морских окуней, из текста следует, что среди столичных жителей они считались деликатесом. Чиновник по имени Мотицунэ выпрашивает двух морских окуней у губернатора провинции Авадзи, желая преподнести их в дар своему начальнику и тем самым заслужить его расположение. Он приходит к начальнику и наблюдает неловкую сцену: явились незваные гости, а никакого угощения нет. Хозяин дома в смятении: «...как назло, в доме ничего нет — ни одной рыбешки завалящей, не говоря уже о карпе или птице — этого и в помине нет». Тем временем гости говорят друг другу: «Надо же, ничего вкусненького нет! Сейчас девятая луна, птица очень невкусна. Для карпа еще рано, а хороший окунь — это же прекрасно!» Услышав эти речи, герой рассказа обрадовался своей затее и громко сообщил о том, что у него как раз есть парочка прекрасных морских окуней, которые лежат без дела, и сейчас он пошлет слугу за ними. Оказалось, что тех окуней уже обнаружили двое молодых господ, «нарезали и съели», а вместо окуней завернули старые башмаки и положили сверток на прежнее место. Бедолагу-чиновника высмеяли, он не вынес позора и переехал жить из столицы в другую местность.

В рассказе «Про то, как старший подмастерье рыбу стянул» (св. 1, р. 15) описана доставка в столицу рыбы из провинции Этиго на двадцати вьючных лошадях. В темноте они столпились на узкой дороге, чем и воспользовался оказавшийся поблизости мальчишка — он украл две рыбины. Свидетели преступления устроили перебранку, обыск и в конце концов обнаружили рыбу у мальчишки в штанах.

Рассказ «Про то, как монах в чужом доме тайком рыбу ел» (св. 5, р. 10) повествует о монахе, пришедшем в гости к своему знакомому столичному жителю. Тот подает на стол саке, а в качестве закуски — мальков форели, сезон ловли которых только что наступил. Хозяин дома отлучается в другую комнату, а по возвращении обращает внимание, что количество мальков заметно уменьшилось. После во время разговора у монаха из ноздри вдруг высовывается рыбка. В конце на вопрос хозяина дома, что рыбка делает у монаха в носу, тот отшутился, сказав, что в это время мальки обычно только и делают, что вылезают из глаз и носа.

История «Про кашу на воде для советника Сандзё» (св. 7, р. 3) повествует о страдающем ожирением советнике, ежедневный рацион которого состоял из огромных порций риса, пяти-шести кусков сушеной дыни и тридцати отборнейших маринованных форелей, описанных так: «...толстенькие такие, голова на голову наезжает, хвост — на хвост».

В рассказе «Про то, как епископ Ётё рыбу ел» (св. 4, р. 15) описан монах высокого ранга по имени Ётё, который питался только рыбой. Тут же в тексте рассказа, после этого сообщения, мы читаем о том, каким же ревностным буддистом он был, поскольку никогда не осквернял себя, воздерживаясь от еды в часы буддийского поста хидзи. Однажды во время долгого путешествия настоятель Ётё очень долго оставался без любимой пищи да так ослаб, что был вынужден попроситься на отдых в дом местного жителя, который накормил монаха желанной едой. Примечательно, что вкушение монахом рыбы в рассказе не только не осуждается, но его привязанность к поеданию рыбы низводится в сравнении с его строгим соблюдением поста. Согласно концовке рассказа, грехом не считается то, что делается ради вероучения, помогает поддерживать плоть. Таким образом, в данном рассказе мы находим оправдание маленьких слабостей праведного монаха.

Итак, поедание рыбы аристократами и монахами в сборнике «Удзи сюи моногатари» представлено как дело вполне привычное. Отчасти это связано с тем, что ближе к X веку нравоучительное значение этого жанра стало постепенно сходить на нет: суровые назидательные концовки сменились высмеиванием, а иногда рассказ и вовсе ограничивался изложением занимательной истории, без всяких полезных для читателя выводов.

Однако распространение подобных сюжетов говорит еще и о том, что высочайшие указы, распоряжения, запреты и правила существовали сами по себе, а простое общество следовало привычному для него распорядку жизни. Так оно обычно и бывает, и история Японии не исключение. К тому же характер пищевой культуры японцев изначально определялся вполне объективными факторами: климатом, скудостью выращиваемых зерновых культур, нехваткой посевных земель, незначительной площадью рисовых полей.

Если горные жители промышляли в первую очередь охотой на дичь, то население прибрежной полосы веками выходило в море, чтобы ловить рыбу, добывать дельфинов и бить китов. Пищевая культура древних обитателей Японии подтверждается археологическими находками костей в раковинных кучах — тогдашних помойках. Естественно, что народу, живущему в окружении моря и традиционно занимающемуся рыбным промыслом, запретить ловить рыбу лишь потому, что так велит чужеземное вероучение, было делом непростым.

К эпохам Нара и Хэйан традиционная японская диета уже сформировалась, и ее основу составляли как мясо, так и рыба и разнообразные морепродукты. Безусловно, культура потребления рыбы и морепродуктов в каждом регионе была различной из-за особенностей климата и прилежащей акватории, в том числе и ее «урожайности».

В ранние Средние века вследствие увеличения податей в пользу буддийских храмов и синтоистских святилищ, а также особого независимого положения рыболовецких поселков в Японии возник оседлый тип рыболовства. Это говорит о том, что традиционный рыбный промысел не только не был заброшен, а, наоборот, развивался и занимал все более прочное положение. Буддизм неспособен был повлиять на вылов и употребление рыбы и моллюсков — простой народ не очень-то усердствовал в выполнении приказов властей и предпочитал обходить правила хитростью.

В Японии чужеземная религия пошла другим, дипломатическим, путем — буддизм не запрещал местные религиозно-магические представления и ритуалы, а приспосабливался к ним. Так, официально синтоистские боги были провозглашены эманациями буддийских божеств. Запрет на убийство живых существ в Японии XIII века обрел своеобразие в силу как уже перечисленных причин, так и влияния местного синтоизма.

В синтоизме основным табу считается убийство всего живого, надрезание любой плоти и даже коры деревьев. Словом, всякое действие, вызывающее кровотечение или выделение сока, является запретным. Увидеть ранение, кровь или труп, пускать кровь самому, дотронуться до раны или мертвой плоти — все это считается ритуальным загрязнением, скверной, от которой следует очиститься через омовение, молитву или уединение. Однако кровь рыбы в синтоизме не считалась кровью, которая способна осквернить человека. Более того, рыба почиталась за лучшее подношение богам. Особенно сакральным значением наделялся пресноводный карп — разделывать карпа дозволялось в присутствии императора, почитаемого в Японии как потомка богов. С VI века в связи с распространением буддизма в Японии рыба стала деликатесом наряду с мясом, но регулярно появлялась на столах японцев в знаменательные по буддийскому календарю дни. Таким образом, рыба стала праздничным угощением и по буддийской, и по синтоистской традиции. И по сегодняшний день она занимает почетное место в гастрономической культуре Японии.

Виды рыбы и рыбных блюд в историях сборника «Удзи сюи моногатари» ограничиваются следующим перечнем: окунь, карп, угорь, айю (корюшкообразная), макрель, маринованная форель, вяленый лосось. Этот ассортимент во многом определяется географией тогдашней столицы Хэйанкё. Город находится в современном районе Кинки, с трех сторон он окружен низкими горами и располагается в бассейне двух крупных рек: Камогавы на западе и Кацурагавы на востоке. Исторически сложилось так, что в Хэйанкё, как и в современном Киото, никогда не было проблем с водными ресурсами. При желании любой мог выкопать в своем саду неглубокий колодец или пруд. Реки Камогава и Кацурагава были источником свежей сезонной рыбы. Их близость сформировала в Киото особое отношение к речной рыбе и неприязнь к рыбе морской. Речная рыба из верхнего устья Камогавы благодаря чистоте и оригинальному набору минералов в ее составе обладала уникальным вкусом. Рыба, выловленная из столичных рек, наделялась божественным значением, считалась выше статусом — ведь это рыба из самой столицы, где пребывает император — потомок богов.

В историях сборника рыбу часто подают в маринованном виде. В VIII–X веках в Японии уже был известен способ ферментации сырой рыбы, преимущественно речной. Этим способом готовили нарэдзуси (в переводе «выдержанные суши»), и он широко применялся почти по всей стране, кроме неосвоенных Японией островов Рюкю и Хоккайдо. Рыбу утрамбовывали в деревянной кадке с солью и рисовым жмыхом, остававшимся после приготовления саке, плотно закрывали крышкой, придавливали чем-то тяжелым и оставляли до шести месяцев. При брожении рисовый жмых превращался в рисовый уксус, в котором и мариновалась рыба. Этот метод проник в Японию из Китая, в котором уже к эпохе Мин (1368–1644) отказались от употребления в пищу сырой рыбы, отдавая предпочтение маринованной в перебродившем рисовом соусе. Примечательно, что для данного типа ферментации использовалась пресноводная рыба, а не морская. Это связано как с удаленностью тогдашней столицы Хэйанкё от моря, так и с богатым рыбным промыслом в реках Камогава и Кацурагава.

Подробнее читайте:
Кикнадзе, Диана. Темная сторона средневековой Японии. Оммёдзи, мстительные духи и жрицы любви / Диана Кикнадзе. — Москва : МИФ, — 272 с. : ил. — (Страшно интересно).