«Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей»

В середине XIX века Чарльз Дарвин сформулировал концепцию естественного отбора, тем самым заложив фундамент современной биологии. Позже ученые корректировали и дополняли его теорию (об этом читайте в материале «Дарвин был неправ»). Однако нашлись и те, кто пытался использовать ее в своих интересах. В книге «Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей» (издательство «Альпина нон-фикшн») биолог Максим Винарский рассказывает, как эволюционное учение Дарвина использовали, интерпретировали и искажали после его смерти. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом об эволюционной теории Ламарка, которую противопоставляли дарвинизму.

***

Возвратимся в XIX век, в самый конец этого долгого, богатого научными открытиями столетия. Если Дарвин неправ и естественный отбор то ли вообще не существует в природе, то ли играет незначительную роль, что же тогда движет эволюционным процессом? В эпоху «затмения дарвинизма» на этот центральный вопрос давалось множество крайне разноречивых ответов. Пестрота суждений и мнений была чрезвычайная, и разобраться в этой разноголосице нелегко. В поисках идей биологи обратились к наследию давно забытых ученых, которых, казалось, навсегда поглотило царство теней.

Сначала на щит был поднят француз Жан-Батист де Моне шевалье де Ламарк (вошедший в историю под коротким именем Ламарк), опубликовавший первую научную теорию эволюции в 1809 году — аккурат в тот год, когда появился на свет Чарльз Дарвин. Судьбы этих двух великих эволюционистов, земные и посмертные, совсем не похожи. Ламарка ждала участь многих смелых первопроходцев — уже вскоре после смерти он был забыт. О его теории знали немногие, среди них—шотландский зоолог Роберт Грант, под руководством которого юный Дарвин изучал в Эдинбурге морских беспозвоночных. Но к некоторым ключевым идеям учения Ламарка сам Дарвин относился довольно скептически («Да хранит меня Небо от глупого Ламаркова „стремления к прогрессу“», — писал он Хукеру в 1844 году).
Французский эволюционист прожил долгую жизнь (родился в 1744 году, скончался в 1829 году), полную житейских неудач и . Вечная нужда в деньгах, скитания, непонимание современниками и почти полная слепота в последние 10 лет жизни. Прихотлив оказался и его путь в науку. Младший из сыновей многодетного обедневшего дворянина, он поступил на военную службу, отличался храбростью в сражениях. А когда Семилетняя война, в которой он участвовал, закончилась, оказался на юге Франции, где несколько лет вел унылую гарнизонную жизнь, сторонясь других офицеров, проводивших время в пирушках и тому подобных увеселениях. Этот мечтатель хотел стать музыкантом! Однажды в руки скучающему Ламарку попала книга о полезных растениях, и он, что называется, пропал. Ламарк всерьез увлекся ботаникой, стал изучать флору юга Франции, научился составлять гербарий. Из-за болезни ему пришлось оставить военную службу, и около 1770 года он поселился в Париже — бесприютный, полунищий, без ясных жизненных перспектив. Путеводной звездой для офицера в отставке стала его любимая ботаника (как для Дарвина коллекционирование жуков), которая сделала его своим человеком в Королевском ботаническом саду и ввела в круг ведущих французских натуралистов той эпохи. В 1778 году Ламарк — уже признанный ботаник, автор трехтомной «Флоры Франции» и изобретатель так называемого дихотомического ключа — особого вида таблицы, позволяющей даже малознакомому с растениями человеку определять их видовую принадлежность по внешним признакам. Самоучка, self-made man, обладатель огромного гербария, он получает должность адъюнкта ботаники Парижской академии наук, путешествует по Европе. Но этот этап его жизни закончился с началом Великой французской революции, которая не только смела с трона династию Бурбонов, но и переформатировала почти все учреждения «старого режима». Королевский ботанический сад стал Музеем естественной истории (он существует и поныне), но его штатное расписание оказалось построено так, что ни одно из двух рабочих мест («кафедр»), предназначенных для ботаников, Ламарку не досталось. Ему предложили вакантную должность профессора «по кафедре насекомых и червей». Проще говоря, 50-летний ученый был поставлен перед выбором: покинуть музей или круто изменить свою научную специальность. Ламарк выбрал второе и в течение 24 лет успешно занимался зоологией беспозвоночных, внеся особенно крупный вклад в изучение моллюсков, в том числе ископаемых. В дополнение к частному гербарию, одному из самых крупных во Франции, в его доме появилась великолепная коллекция раковин, описания которых он опубликовал в нескольких толстых томах.

На склоне лет Ламарк все больше интересовался теоретическими вопросами биологии и других наук (он занимался и геологией, и метеорологией, и бог знает чем еще), причем чувствовал себя в этой области весьма вольготно. Он не боялся выдвигать смелые гипотезы и делать широкие обобщения, среди которых были и очень здравые, революционные для той поры идеи. Задолго до Дарвина Ламарк заговорил о том, что корни человечества уходят в животное царство, «к обезьянам». Он же доказывал, что общепринятая тогда «хронология молодой Земли», основанная на ветхозаветной космологии, неверна и что возраст нашей планеты намного больше, чем несколько тысяч лет, отводимых ей толкователями Библии. При этом Ламарк не отрицал, что природа и материя созданы Богом, но считал, что после своего сотворения они развивались совершенно автономно, подчиняясь заложенным в них принципам. Чудес в наши времена не бывает, есть только законы природы.
Опубликованное в 1809 году объемистое сочинение «Философия зоологии» стало самым знаменитым произведением Ламарка, в котором он во всех подробностях изложил созданное им эволюционное учение. Многие натуралисты и мыслители и до него высказывали убеждение, что в живой природе идет непрерывная эволюция видов (вспомним Эразма Дарвина), но только Ламарк сумел возвысить эту идею до уровня полноценной научной теории. Впрочем, если он возлагал на свой труд какие-то честолюбивые надежды, то вскоре ему пришлось с ними расстаться. Современники вовсе приветствовать новое светило теоретической биологии. На Ламарка посыпались насмешки и обвинения в беспочвенном фантазерстве. И поделом: здравые идеи тонули в море недоказуемых утверждений и сомнительных предположений, которых так много в «Философии зоологии» и других его поздних сочинениях. Увы, в окружении ученого не нашлось никого, кто принял бы эстафету и стал дальше развивать новую идею, как это сделал Галилей с гелиоцентрической системой мира Коперника.

Именно Ламарка в годы «затмения» стали противопоставлять Дарвину в качестве незаслуженно забытого гения, а его теорию преподносить как реальную альтернативу вышедшему из моды дарвинизму. Дилемма Darwin vs Lamarck со страниц ученых трудов проникла на страницы научно-популярных книг, а оттуда даже в изящную словесность. Отметим, в частности, великого русского поэта Осипа Мандельштама, создавшего в первой половине 1930-х годов романтический миф о Ламарке. Поэт увидел в нем рыцарственного героя, донкихота позапрошлого века, со шпагою в руке бросающегося в битву за «честь природы». Битву безнадежную, которую ему суждено проиграть. А Дарвин в глазах Мандельштама — живое воплощение коммерческой пошлости, не ученый, а бухгалтер, скучная конторская крыса:

Мандельштам противопоставляет рыцарю Ламарку

У кого-то я уже встречал нечто подобное... У кого? Вы удивитесь, наверное, у одного из классиков марксизма. Энгельс в «Диалектике природы» , что теория Дарвина — невольная сатира на общество, в котором ученый вырос и жил, где царят самая беспощадная экономическая конкуренция и самая отчаянная борьба за существование. По мнению Энгельса, банкирская, бухгалтерская Англия могла увидеть саму себя в зеркале «Происхождения видов». Так в своем неприятии «скучного и прозаического» Дарвина Осип Мандельштам неожиданно руку Фридриху Энгельсу.

Для биологов же ламаркизм был интересен как источник нескольких симпатичных гипотез, которые можно использовать как альтернативу дарвинизму. Но у Ламарка отсутствовала центральная, стержневая идея теории, как это было у Дарвина с естественным отбором. Поэтому французский ученый предложил не один механизм эволюции, а сразу несколько. Первым и, пожалуй, главным из них была гипотетическая внутренняя сила (Ламарк именовал ее то градацией, то внутренним чувством, то даже... оргазмом), якобы имеющаяся у всех организмов. Именно она «заставляет» их изменяться, усложняться, то есть эволюционировать, говоря современным языком (термина «эволюция» Ламарк не знал). Самым высшим животным, таким как птицы и млекопитающие, Ламарк даже приписывал активное, волевое усилие к совершенствованию.

Эта внутренняя сила создает новые потребности, которые животное стремится удовлетворить, усиленно используя какой-то орган или часть тела, — в результате они развиваются особенно интенсивно. Если же орган или часть тела не используются, они постепенно утрачиваются, как это произошло с глазами слепых пещерных рыб и амфибий. Такова суть знаменитого принципа «упражнения и неупражнения» органов, второй движущей силы эволюции по Ламарку.

Красиво и, на первый взгляд, правдоподобно, но вот когда дело доходило до предъявления доказательств, у Ламарка на руках оказывались только мысленные эксперименты, иногда несколько комические. Вы помните, возможно, сказку Редьярда Киплинга о том, как у слонов появился длинный хобот. Давным-давно, когда хоботы у слонов были гораздо короче, один слоненок подошел к реке напиться воды. Злой крокодил ухватил его за хобот и потянул к себе. Слоненок упирался как мог и в результате обзавелся замечательным украшением всего слоновьего племени (рис. 3.2). Ламарк тоже мог бы писать сказки в духе Киплинга. Самая известная из придуманных им эволюционных историй — происхождение жирафа. Короткошеие предки современных жирафов жили в саванне и питались листьями деревьев. Каждый стремился достать до самых высоких веток, куда не доберутся сородичи, тянулся изо всех сил, и вот, после того как многие поколения упражнялись таким образом, шея у них вытянулась, а передние ноги удлинились, и в результате возник изысканный гумилевский жираф. Интересно, знаком ли был Киплинг с теорией Ламарка хотя бы в научно-популярном пересказе?..

Но лично мне больше нравится то, как Ламарк объяснял происхождение рогов у млекопитающих:

Впечатляющая картина, не правда ли? А «флюиды» на языке Ламарка — это внутренние жидкости, циркуляция которых в организме заставляет отдельные органы и части тела развиваться или целесообразно реагировать на внешние воздействия. Возможность «упражнения органов» напрямую связана с действием этих «флюидов» — Ламарк подразделял их на нервные, питательные и тому подобные. Вероятно, можно считать, что это особый механизм эволюции, предложенный Ламарком, но чаще его все-таки рассматривают как частный случай упражнения или неупражнения органов.

Но как объяснить эволюцию растений, у которых ни воли, ни каких-то особых возможностей «упражнять» свои органы не существует? С ними проще. Ламарк считал, что на внешний облик растений прямое воздействие оказывает их среда обитания. Она обращается с ними как скульптор, лепящий из куска податливой глины то, что ему хочется. Под влиянием конкретного температурного режима, освещения, влажности, концентрации питательных веществ в почве и прочих факторов растения видоизменяются. А самое главное, такие изменения передаются по наследству, проявляются в следующем поколении. Это — третий эволюционный механизм, так называемая концепция наследования приобретенных признаков, которую часто считают изобретением Ламарка. Она нам еще не раз встретится, поэтому для краткости я буду использовать аббревиатуру НПП. Пожалуйста, запомните ее. Ламарк считал, что наследуются и признаки, приобретенные в результате упражнения органов, вот почему во многих поколениях жирафов натренированность их ног и шей не исчезала бесследно, а воплощалась в потомстве.

Подробнее читайте:
Винарский, М. Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей / Максим Винарский. — М. : Альпина нон-фикшн, 2024. — 446 с. : ил.