«Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум»

Когнитивные способности человека намного превосходят возможности прочих гоминид. Как вышло, что никто, кроме людей, не развил настолько сложную культуру? В книге «Неоконченная симфония Дарвина: Как культура сформировала человеческий разум» (издательство «Альпина нон-фикшн»), переведенной на русский язык Марией Десятовой, профессор поведенческой и эволюционной биологии Кевин Лейланд рассказывает, что науке известно о том, как в результате эволюции возник вид, настолько отличающийся от всех остальных. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом о ключевой роли подражания в нашем обучении — и о том, почему мы копируем поведение других более разборчиво, чем можно подумать.

Зачем подражать?

Момент, которым я больше всего горжусь в своей научной карьере, — появление фотографии моего трехлетнего сына на страницах журнала Science. Снимок, на котором я стригу газон, а за мной по пятам идет малыш, радостно толкающий игрушечную косилку, был опубликован в комментариях к моей статье, появившейся в том же номере (илл. 2). Статья была посвящена подражанию — в ней я рассказывал о результатах исследований, объясняющих, почему оно так широко распространено в природе и почему мы, люди, так в нем преуспели, — поэтому фотография пришлась как нельзя кстати. Нечасто выпадает случай одновременно потешить родительскую гордость и внести вклад в науку.

Прощаю вас, если вы подумали, что фото было постановочным и я сделал его специально для статьи, однако в действительности оно сделано на много лет раньше, в саду нашего прежнего дома, где эта игрушечная газонокосилка не единожды изъездила двор вдоль и поперек. Каждый раз, видя, что я иду косить, сын выскакивал следом и пристраивался за мной со своей косилочкой. Он делал это из года в год и только лет в десять перестал. С рациональной точки зрения непонятно, чем радует ребенка такое подражание отцу, однако удовольствие его очевидно.

Читатели, у которых есть дети, наверняка припомнят схожие примеры подражания у собственных отпрысков. У многих маленьких детей наступает такой период, когда им необходимо копировать человека, с которым они себя идентифицируют или к которому эмоционально привязаны. В возрасте от двух до четырех лет мой сын повторял за мной едва ли не все. Помню игрушечный набор для бритья, с пластиковой бритвой и тюбиком «пены», который ребенок радостно тащил в ванную, когда я брился. Когда у сына появилась младшая сестра, подражатель сам стал примером для подражания. Дочь ходила за старшим братом хвостом и повторяла все его слова и действия. Как-то сын попробовал выключить свет, с размаха ударив рукой по выключателю, и сильно ушибся — дочка тут же проделала то же самое, хотя видела, что брат вскрикнул от боли и разревелся.

Феномен такого выраженного пристрастия к подражанию у детей уже не первое десятилетие интенсивно изучают специалисты в области психологии развития. Как показали результаты классических экспериментов стэнфордского психолога Альберта Бандуры в 1960-х годах, маленькие дети способны перенять жестокое поведение, понаблюдав за агрессией взрослых по отношению к надувной кукле Бобо. Исследования Бандуры стали широко известны как изменившие облик современной психологии; они продемонстрировали, что человек часто учится посредством наблюдения, а не под воздействием прямого вознаграждения или наказания. Конечно, социальное научение прививает не одни только агрессивные замашки, дети усваивают за счет него также полезные знания и навыки. Поскольку повторение за другими в раннем возрасте усиливается, достигая пика примерно в четыре года, а затем ослабевает, но так и не пропадает полностью, можно предположить, что подражание у детей выполняет, кроме прочего, социальную функцию — скрепляет взаимоотношения.

Подражание — далеко не единственная форма социального научения, практикуемая человеком. Немало информации мы получаем из прямых указаний или, напротив, из более тонких процессов, мотивирующих либо связанных с вниманием, однако подражание, безусловно, важная для нас практика адаптации. Даже там, где, как в вышеприведенных примерах, социальное научение выглядит иррациональным и слепым, подражание все-таки избирательно. Дети не копируют подряд все, что видят и слышат, они повторяют за другими, следуя некой стратегии, набору правил. Эти правила могут показаться странными и даже нелепыми, но исследователи социального научения сумели в них разобраться, опираясь на принципы эволюционной теории.

Большинство людей, даже не выказывающие особой тяги к образованию, все же демонстрируют неутолимую жажду знаний. За всю свою жизнь, с первого вздоха до последнего, мы поглощаем целый океан культурной информации. Мы приобретаем от окружающих столько знаний, что немудрено забыть, насколько вообще-то мы придирчивы к тому, как и что именно перенимаем. Даже если вынести за скобки формальное образование, наше взросление и личностное становление предполагают постоянное усвоение знаний и навыков по мере того, как мы учимся у родителей и других значимых для нас людей ходить, говорить, играть, отличать плохие поступки от хороших, бросать мяч, готовить, убирать, водить машину, ходить за покупками, молиться; узнаем, как относиться к деньгам, религии, политике, наркотикам и множеству других вещей и вопросов. И тем не менее, даже если дитя человеческое в силу нашего эволюционного прошлого чрезвычайно расположено впитывать то, что ему говорят другие, и даже если мы гораздо больше, чем любой другой из обитающих на Земле видов, зависим от культуры, мы по-прежнему крайне разборчивы в том, чему подражаем.

Будь социальное научение действительно бездумным, мы устраивали бы сольный концерт на всю округу после каждого похода на мюзикл. Если бы мы копировали подряд и без разбора все, что видим, то превращались бы в кровожадных злодеев после каждого просмотра триллера или боевика. Конечно, вероятная способность насилия на телеэкранах, в кино и компьютерных играх провоцировать агрессию — проблема серьезная и ненадуманная. Между жестокими видеоиграми и агрессивным поведением корреляция и вправду существует, она подтверждена немалым количеством исследований. Тем не менее эту корреляцию нельзя трактовать однозначно, поскольку если у заядлых игроков в и обнаруживается повышенная склонность к насилию, то нельзя исключить вероятность, что такие игры просто привлекают тех, у кого уже была соответствующая предрасположенность, а не превращают тихонь в агрессоров. Зато эти исследования ясно показывают: если воздействие медиапродукции на агрессию и существует, то едва уловимое. Настораживающему влиянию экранного насилия подвергается, судя по всему, малая доля особо впечатлительных зрителей; не исключено также, что это насилие оказывает слабое и недолгое воздействие на более широкий круг потребителей, однако большинство людей явно не стремятся с кем-нибудь расправиться, посмотрев «Рэмбо» или «Прирожденные убийцы». Да, так называемые подражающие преступления совершаются, но у многих из тех, кто копирует нашумевшие случаи, увиденные в СМИ, и без того есть психические проблемы или криминальный опыт.

Совершаются даже самоубийства в подражание кому-либо — и эта проблема тоже настолько серьезна, что во многих странах у полиции и средств массовой информации принято в сообщениях о подобных происшествиях скрывать подробности. Бывали случаи, когда волна такого рода самоубийств прокатывалась по школе или определенной местности либо — когда счеты с жизнью сводил кто-нибудь из знаменитостей — вызывала всплеск в статистике смертности на уровне всей страны. Так, например, в августе 1962 года после смерти Мэрилин Монро, вызванной передозировкой барбитуратов, было совершено на 200 самоубийств больше по сравнению со среднестатистическим уровнем. Но какой бы трагедией ни были все эти случаи для каждой отдельной семьи, они все же исключительны — у сотен миллионов людей известие о гибели Мэрилин Монро не пробудило никакого желания последовать ее примеру.

Нельзя не вспомнить и об экспериментальных исследованиях социального научения у детей — их результаты говорят о склонности представителей нашего вида к так называемому чрезмерному подражанию, в силу чего человеческие дети, в отличие от шимпанзе, обучаясь какому-то делу, будут копировать и «нерелевантные» действия, выполняемые демонстратором. От этого открытия даже отпочковалась небольшая отрасль исследований. Однако характеризовать такое подражание как «неизбирательное» или «неэффективное» крайне некорректно, поскольку у этой склонности почти наверняка есть своя социальная функция, при этом некоторые примеры безоглядного полного подражания вполне могут объясняться недостаточно продуманной методикой эксперимента. Как было установлено в ходе более поздних экспериментальных исследований, дети, наблюдая многократные демонстрации в исполнении одних и тех же лиц, которые совершают пресловутые нерелевантные действия, быстро догадываются, что эти маневры излишние, и уровень чрезмерного подражания резко падает. Точно так же, когда дети принимают участие в исследованиях цепочек передачи, в которых выполнение задания с ящиком-головоломкой передается от одного участника к другому, все нерелевантные действия, изначально введенные демонстратором, быстро отсекаются, и далее транслируются только нужные. Человек подражает, и подражает вовсю. Но отнюдь не слепо. Слепое подражание не было бы адаптивным.

Разумеется, человек обретает новые знания не только за счет подражания — социального научения; и мы, и другие животные учимся в том числе и на собственном опыте, путем проб и ошибок, в ходе так называемого несоциального научения. По итогам нескольких аналитических исследований с использованием эволюционных моделей был сделан вывод, что для успешного существования в нестабильной и меняющейся среде животным, как правило, требуется некое сочетание социального научения и несоциального. Интуитивно это можно представить в виде аналогии. Когда кому-то из животных удается отыскать или раздобыть пищу, рядом тут же оказываются другие животные и пытаются ее стянуть. По крайней мере, более крупным или доминирующим особям таскать пищу, добытую другими, проще, чем обеспечивать ее самим. В результате в группе животных, например в стае скворцов или вьюрков, кормящихся вместе, обычно устанавливается равновесие между добытчиками и нахлебниками. Всем в таких группах обычно достается примерно равное количество пищи. И это не случайность. Животные переключаются с нахлебничества на добывание и наоборот в зависимости от того, какая стратегия оказывается более продуктивной. Если добытчиков много, то паразитировать легко и особых затрат не требуется, однако если добытчики настолько редки, что таскать у них пищу оказывается невыгодно, приходится охотиться за ней самим. Конечный результат — частотно- зависимое равновесие между добытчиками и нахлебниками.

Сказанное относится и к научению. Кто-то решает незнакомые задачи путем проб и ошибок, непосредственно взаимодействуя с окружающим миром, а не наблюдая за другими, и в процессе этого добывает знания о том, как справиться с конкретной проблемой. Таким добытчикам приходится, в частности, долго блуждать в поисках воды или укрытия; глотать незнакомую пищу, рискуя отравиться или заболеть; знакомиться с хищниками, чудом избегая гибели в их зубах и когтях. У таких особей, которых можно назвать несоциальными учениками, научение сопряжено с существенными затратами.

Однако при всей своей затратности несоциальное научение, в противоположность альтернативной стратегии научения социального, позволяет получить точную, надежную и актуальную информацию. Социальное же научение — это информационное нахлебничество. Путем наблюдения особи без усилий получают информацию от других, узнавая, например, где найти укрытие или как спасаться от хищников. При этом нахлебники рискуют обрести устаревшие сведения или информацию, пригодную для объекта подражания, но не очень подходящую подражателям, особенно в меняющейся или пространственно вариативной среде. Чтобы получить надежную информацию, особь должна копировать тех, кто добыл, взаимодействуя со средой как таковой, знания из первых рук, то есть подражать и несоциальным ученикам. Поэтому, согласно прогнозам на основе теоретических исследований, в популяции должны сочетаться социальное научение и несоциальное. И точно так же как распределение пищи между добытчиками и нахлебниками достигает равновесия и совершается в одинаковых долях, отдача от стратегий несоциального и социального научения, согласно модельным прогнозам, будет примерно равной. Логика здесь такая же, как и с добычей пищи: особи переключаются на ту стратегию, которая оказывается более выгодной. Выражаясь языком эволюционной биологии, в состоянии равновесия стратегии социального и несоциального научения должны одинаково влиять на приспособленность, то есть шансы выживания и размножения у особей с той и с другой стратегией равны.

Подробнее читайте:
Лейланд К. Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум / Кевин Лейланд ; Пер. с англ. [Марии Десятовой] — М. : Альпина нон-фикшн, 2024. — 612 с.