«Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство»
Как наши предки блудили на праздниках, говорили про секс и предлагали жениться
Мнение редакции может не совпадать с мнением автора
Реальный любовный быт Древней Руси отличался от картины, сформированной официальной древнерусской литературой. Мужчины и женщины сгорали от страсти, изменяли и предавались сексуальным извращениям. В книге «Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство» (издательство «Манн, Иванов и Фербер») этнографы Наталья Сергина и Надежда Адамович рассказывают, как наши предки говорили о чувствах и близости, воспринимали брак и жили вместе. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом о том, почему на Руси не любили, а жалели, как признавались друг другу и насколько богатой была любовная жизнь.
Любовь жалейная
Вы скажете: неужели же в Древней Руси вообще не любили друг друга в привычном нам смысле? Конечно, любили; проблема в том, что о чувствах древних русичей мы можем узнать лишь из произведений древнерусской литературы, а тексты эти писали не любовники, а моралисты, осуждавшие любовь как грех. Вот только страсти прорывались на страницы, несмотря ни на что! Как эмоционально звучит вот это признание:
И рече мужу своему: «Господине мой и свете очию моею! Азъ на тя не могу зрети. Егда глаголеши ко мне, тогда взираю и обумираю, и въздеръжат ми вся уды тела моего, и поничю на землю».
Говорит она мужу своему: «Господин мой и свет очей моих! Я на тебя не в силах смотреть: когда ты говоришь со мной, тогда лишь гляну — и обмираю, и содрогаюсь всем телом, и падаю на землю».
Такая страстная речь приведена... в «Слове Даниила Заточника» как образец речей жены злой, неверной, которая признается супругу в пылких чувствах.
Может сложиться представление, что любовь, какой ее понимают наши современники, была неизвестна в прошлом. Но это не так. По словам отечественного историка Вадима Долгова (род. 1972), исследующего именно повседневную жизнь Древней Руси, то чувство, которое известно нам как любовь, называлось по-другому: жалость, тоска по кому-то, горение сердца. Еще говорили: «Похоти разгорелись».
Отсюда и пошло то самое «жалеет — значит любит»! «Жалеть», имея в виду «любить», в старину говорили в большинстве российских губерний. Причем такое значение сохранялось даже в начале XX века. Русская писательница Надежда Тэффи (1872–1952) пишет: «Между прочим, ведь „любить“ интеллигентское слово. Народ говорит „жалеть“. Как это глубоко и горько».
Любимого человека всегда «жалеют»: например, в Калужской губернии «жалкий» — это «милый», «дорогой». В Псковской «жалена» — «любимый», «милый». «Прощай, жалкий!» — могла сказать влюбленная девушка своему возлюбленному. А о себе подумать: «Он меня жалеет, с другой не сменяет!» За любимого русские женщины болели душой, сострадали ему: «болезненький», «боля» — эти слова тоже обозначают возлюбленных. Вот такая загадочная русская душа, вот такая любовь по-русски!
Для более интимных отношений на Руси были в ходу свои слова: «любосластие», «любоплотствование», «похотьствовать», «спать», «залежать», «разжение плоти». В некоторых средневековых текстах половой акт обозначали словом «колотье». Судя по всему, влюбленные между собой говорили достаточно откровенно. Церковные исповедники среди других грехов выделяют и «замолвить срамное слово ради похоти» или «блуда ради».
Одна жительница Древнего Новгорода по имени Милуша написала другой, Марене, письмо с очень непристойными выражениями. В литературном переводе письмо звучало так: «Маренка! Пусть напьется [набухнет] вульва и клитор [родящее лоно]». И здесь нет ничего постыдного, просто таким образом сваха Милуша желает невесте, которую выдала замуж, поскорее забеременеть.
Похоже, это часть традиционных «срамных» свадебных песен, бытовавших на русской земле вплоть до XX века. Судя по тому, что даже населенные пункты в то время часто называли так «матерно», что наш современник бы раскраснелся, такие слова воспринимали как самые заурядные, не постыдные, а обозначающие конкретные органы. Значит, и о взаимоотношениях обычные люди говорили между собой с предельной откровенностью. Несомненно, бытовали и непристойные, по современным меркам, изображения.
Наиболее известна «срамная» археологическая находка — так называемый запретный рисунок с Золотых ворот в Киеве; он был обнаружен при раскопках, проведенных советским историком и археологом Сергеем Высоцким в 1981 году. На этом граффито изображены мужчина и женщина во время коитуса, в лучших традициях порнографии ХХ века.
Портретная тщательность изображения мужчины и его платья, — рассуждает археолог Юрий Писаренко, — свидетельствует о том, что это либо сам автор, либо кто-то из его знакомых, кого он увидел в подобной ситуации. Если же это — автопортрет, то, возможно, он фиксировал уже случившееся или же передавал эротическую фантазию «неизвестного художника».
Исследователи отмечают, что мужские и женские половые органы в русском фольклоре — отдельные персонажи, и истоки русской эротики лежат в мифе. Соединение мужского и женского начал рождают мир, причем особое внимание уделяется именно женским гениталиям: «Согласно фольклорным текстам, женское лоно как бы объемлет собой весь мир, поглощает его, заглатывает и само же потом выплевывает или рождает».
Уже упоминавшийся Адам Олеарий, побывав на Руси, пришел к интересному выводу: «...насколько русские охочи до телесного соития и в браке и вне его, настолько же считают они его греховным и нечистым...». Английский посол Джайлс Флетчер ему вторит: «...[о невоздержании] я и говорить не стану, потому что оно так грязно, что трудно найти приличное для него выражение. Все государство преисполнено подобными грехами». Писатель и философ Николай Чернышевский (1828–1889) приводит свидетельство шведского дипломата Петра Петрея де Ерлезунды об обычае русских мужей и вовсе сдавать своих жен в аренду: «Часто небогатый служилый или торговый человек сам предлагал свою жену богатому человеку за несколько рублей, и даже сам стоял на страже во время любовного свидания, пока жена не отдаст ему полученную плату».
Мы уже упоминали, что к свидетельствам иностранных писателей следует относиться очень осторожно, но то, что Древняя Русь жила весьма разнообразной любовной жизнью, демонстрируют и другие памятники древнерусской литературы — епитимийники. Это сборники вопросов, которые должны были задавать священники своей пастве на исповеди; и чего здесь только нет! От различных сексуальных извращений, пьяного блуда, свального греха до супружеских измен и даже деталей интимной жизни супругов. Да и народные праздники в те времена были не менее бурные.
Мы уже говорили о русалиях, которые православные писатели определяли как «бесовские игрища». Эти праздники дошли до наших дней в почти неизменном виде — спустя века после принятия христианства. Например, в грамоте Алексея Михайловича (1647) отмечается:
В навечери Рождества Христова, и Васильева дни, и Богоявления Господня клички бесовския кличут: коледу, и таусен, и плугу, и многие человецы неразумием веруют в сон, и встречу, и в полаз, и в птичей грай, и загадки загадывают, и сказки сказывают небыльные; и празнословие смехотворением и кощунанием, и души свои губят такими помраченными и беззаконными делами; и накладывают на себе личины и платье скоморожское, и меж себе, нарядя, бесовскую кобылку водят; и в таких в позорищах своих многие люди в блуд впадают...
Так, в 1571 году игумен Памфил с негодованием ярко и эмоционально описывает русские обряды в ночь на Ивана Купалу, в которую не только жгли костры да собирали травы:
Еда бо приходит велий празникъ... мало не весь град взъмятеца и възбҌсица бубны и сопҌли... и всякими неподобными играми сотонинскыми, плесканием и плясанием. <...> Женам же и дҌвам плескание и плясание, и главам их накивание, устами их неприязненъ кличь и вопль, всескверненыя пҌсни, бесовская угодиа свершахуся, и хрептом ихъ вихляние, и ногам ихъ скакание и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прелщение и падение, но якоже на женское и девическое шатание бдуномъ и възрҌние, такоже и женам мужатым безаконное осквернение, тоже и девам растлҌние.
Впрочем, за интимные отношения вне брака, не связанные с купальскими или другими обрядами, грозили наказания: за «блуд осильем», то есть изнасилование, насильник должен был... жениться на жертве. Жуть! Если жениться он отказывался, его могли даже отлучить от церкви. Растливший хитростью (обещавший жениться, но не женившийся) и вовсе приравнивался к убийце! За это полагалась суровая епитимия на девять лет. Но даже если все произошло на самом деле добровольно, виновник все равно выплачивал огромный штраф: размер мог составить треть от всего его имущества.
Ну а как все же признавались друг другу в любви на Руси? Хотите подглядеть?
Желана вытерла слезы, перечитала бересту и выкинула в корзину, на дне которой лежало уже с десяток таких записок. Рядом стояла заспанная служанка Чудка, от которой уже в какой раз («Наверное, в сотый», — подумала та про себя) Желана потребовала рассказ, как та передала записку Ждану, где он при этом был, как посмотрел и так далее.
Молодая женщина наконец взяла себя в руки и снова начала аккуратно процарапывать буквицы:
Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался изпод людских глаз и примчался...
Здесь она снова расплакалась.
Может, я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и я...
Подлинное признание в любви XI века просто дышит страстью — это грамота № 752, найденная в Новгороде на Троицком раскопе, где жили бояре — люди весьма состоятельные. Писавшая не просто грамотна — судя по изящному слогу, она хорошо образованна. Письмо очень интимное и эмоциональное — в нем ведь нет привычного для того времени обращения в начале. Мол, от такого-то тому-то... А еще, желая признаться возлюбленному в чувствах, женщина пишет, что относится к нему как... к брату. В тот век так действительно было принято говорить. Наша современница сказала бы, наверное, как к родному. Вообще, судя по тексту, написавшая эту записку женщина очень независима — быть может, вдова? Середина грамоты утрачена: по всей видимости, коварный адресат порвал и выбросил письмо при получении. Вот ведь гад!
Сильно удивит наших современниц и самое древнее предложение руки и сердца на Руси, известное сегодня. Это грамота № 377, датированная XIII веком: «От Микиты к Малании. Пойди за меня — я тебя хочу, а ты меня; а на то свидетель Игнат Моисеев...»
Вот так вот — хочу, и все тут. Казалось бы, уж слишком прямолинейно и никакой романтики! Только и здесь это слово значит совсем не то, что сегодня. «Хочу» — именно «желаю жениться»; мало того, жених даже свидетелем обзавелся — его намерения вполне серьезны! Интересно, что предложение он делает девушке, а не ее родителям, что, в общем-то, немного нарушает наше представление о патриархальной, домостроевской Руси. Да и слово «жена» в Древней Руси значило вовсе не супругу, а всякую женщину вообще. Супруга называлась «подружья» — от «подруга», или «водимая» — та, которую водят, ну или «хоть» — слово, с которым исследователи и связывают то самое «хочу» из предложения Микиты. Вот князь Всеволод в Слове о полку Игореве:
Кая рана дорога, братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола, и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая.
Какою раною подорожит он, братие,
Он, позабывший о жизни и почестях,
О граде Чернигове, златом престоле родительском,
О свычае и обычае милой супруги своей Глебовны красныя.
«Хоть» (chot) означает жену и у чехов. В этом древнерусском слове соединены возвышенная и плотская любовь. А вот во времена Домостроя, когда русские женщины оказались заточены в теремах, «хоть» стало звучать непристойно. Со временем оно начало обозначать наложницу или прелюбодейку, а вовсе не жену. Так на Руси наступил новый этап восприятия любви.
Подробнее читайте:
Адамович, Надежда. Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство / Надежда Адамович, Наталья Серегина. — Москва : Манн, Иванов и Фербер, 2023. — 336 с. : ил. — (Страшно интересная Россия).