«Воспитание дикости»

Животным, так же как и людям, прежде чем начать независимую жизнь, надо учиться: осваивать навыки, привыкнуть к миру вокруг и понять, как правильно общаться с сородичами. В книге «Воспитание дикости: Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся» (издательство «Альпина нон-фикшн»), переведенной на русский язык Анной Васильевой, эколог и зоолог Карл Сафина рассказывает о сообществах кашалотов, попугаев ара и шимпанзе, каждое из которых обладает собственным укладом и традициями. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным роли социального обучения у попугаев ара и трудному процессу реинтродукции в дикую природу особей, выращенных людьми.

Красота

<...>

Сэм Уильямс руководит Организацией по восстановлению ара в Коста-Рике. (Большая часть центральноамериканских лесов, необходимых для существования этих попугаев, уже вырублена и выжжена — в основном для того, чтобы сети фастфуда в США могли подешевле покупать говядину для бургеров.) Уильямс и его команда занимаются реинтродукцией в природу молодых попугаев, выращенных людьми. Родители этих птенцов, в основном красные и солдатские ара, — спасенные из неволи птицы, которые не выживут, если просто взять и выпустить их в дикий лес. Но подготовка птенцов к существованию на свободе, в сложном и опасном мире, без родителей, за которыми можно повторять и у которых можно учиться житейским премудростям, иными словами, без всякого культурного наставничества, — это медленный и довольно рискованный процесс.

У всех изученных к настоящему времени диких попугаев птенцы приобретают особый индивидуальный звуковой сигнал, которому их учат родители. Ученые описали это явление так: «любопытная параллель с тем, как родители-люди дают имена своим детям». В самом деле, индивидуальные «позывные» помогают особям различать и опознавать соседей, партнеров, представителей разных полов, конкретных особей — одним словом, они выполняют ту же функцию, что и имена у людей.

Сэм рассказывает, что когда он изучал амазонов, то научился улавливать различия в их сигналах, которые означали, допустим: «Пора лететь», «Я здесь, а где ты?» или: «Привет, дорогая, я принес завтрак». Исследователи, которые хорошо умеют различать вокализацию попугаев на слух и используют современные технические средства для обработки записей их голосов, доказали, что «шум», который издают эти птицы, на самом деле куда более организован и наполнен смыслом, чем может показаться новичку вроде меня. В частности, в одном исследовании волнистых попугайчиков экспериментаторы сажали вместе птиц, которые не были знакомы друг с другом. Группам самок требовалось несколько недель, чтобы их крики приобрели сходство и стали звучать одинаково. Самцы копировали крики самок. В стайках черношапочных гаичек позывки их членов тоже обладают сходством, что позволяет этим синицам отличать членов своей стайки от чужих птиц. То, что такое происходит и требует немалого времени, заставляет предположить, что природные группы птиц в норме поддерживают свою стабильность и идентичность и что их члены способны опознавать и различать друг друга.

Групповая идентичность, как мы не раз показывали, присуща далеко не только человеку. Мы уже видели, как кашалоты усваивают, а потом декларируют свою групповую идентичность. Попугаи и даже молодые крыланы учат диалекты именно тех сообществ, в которых состоят. И вóроны тоже умеют различать, кто свой, а кто чужой. Даже не стоит перечислять всех животных, которые понимают, к какой группе, семье или стае они принадлежат. В Бразилии, например, некоторые дельфины загоняют рыбу в сети рыбаков в обмен на часть улова. А другие дельфины этого не делают. И те, кто взаимодействует с рыбаками, издают другие звуки, нежели те, кто в такой кооперации не участвует. И косатки, обладатели едва ли не самой развитой нечеловеческой культуры, живут в сложно структурированном сообществе из семей, стад и кланов, причем члены каждой группы знают членов всех входящих в нее семей и при этом тщательно избегают контактов с членами другой группы. Иначе говоря, групповая идентичность, которая долгое время считалась критерием человеческой культуры, оказалась широко распространена и в мире животных.

Многим молодым птицам приходится немало учиться, наблюдая за родителями и другими взрослыми особями, а попугаям, возможно, даже больше, чем остальным. Вот почему попытки восстановить популяции попугаев за счет искусственного разведения этих птиц в неволе, а потом их реинтродукции в природу — дело очень трудное и ненадежное. Совсем непросто обучить маленьких или осиротевших птенцов распознавать, скажем, съедобные и несъедобные плоды, пока они живут в безопасных клетках, а потом просто взять и распахнуть дверцы. «При клеточном содержании, — говорит Сэм Уильямс, — вы никак не можете научить их, где, когда и как отыскивать пищу, или показать, какие деревья годятся для обустройства гнезда». Тем более что окружающий ландшафт неоднороден и все время меняется. «Просто взять и выпустить на волю птиц, которых мы не подготовили должным образом к выживанию, было бы неэтично», — убежден Уильямс. Хуже того — это и не сработает. Перспективы выживания выпущенных из неволи особей выглядят весьма плачевно, если у них нет ролевых моделей, которыми могли бы выступать дикие старшие сородичи. Провал в передаче культурных традиций между поколениями свел на нет все попытки реинтродуцировать в природу толстоклювых ара в тех районах юго-западной части США, где их естественные популяции полностью исчезли. Исследователи, занимавшиеся охраной этих птиц, не сумели обучить выращенных в неволе попугаев отыскивать традиционную для их вида пищу в лесу. А вот если бы у попугаев были родители или социальная группа, они научились бы подобным вещам сами собой, между делом.

Особи старших поколений также играют важнейшую роль в социальном обучении молодых птиц миграционным маршрутам. Молодняк разных видов аистов, грифов, орлов и соколов нуждается в указаниях взрослых для того, чтобы без ошибок следовать стратегическим миграционным путям и находить важнейшие места остановок. К большой чести орнитологов, занимающихся охраной уязвимых видов, они сумели побудить молодых журавлей, гусей и лебедей следовать за сверхлегкими летательными аппаратами, которые выступали в роли «суррогатных родителей» в их первых перелетах к местам зимовки. Молодые птицы культурным способом усваивали знания о маршрутах этих перелетов и в последующие годы пользовались ими уже при самостоятельных миграциях. Четыре тысячи видов птиц ежегодно мигрируют, и Эндрю Уайтен из Сент-Эндрюсского университета полагает, что следование за опытными птицами может быть «потенциально очень значимой сферой культурной преемственности».

Многие молодые млекопитающие — лоси, бизоны, олени, антилопы, горные бараны и козлы и многие другие—тоже постигают важнейшие миграционные пути и пункты их назначения, полагаясь на опыт старших хранителей традиционного знания. Борцы за охрану диких видов периодически предпринимают попытки реинтродуцировать тех или иных крупных млекопитающих в некоторые районы, где их к тому времени уже полностью истребили, но, поскольку животные оказываются в незнакомой местности и не знают, что можно есть, где скрывается опасность, куда идти при смене времени года, большинство этих попыток переселения окончились неудачей. В случае с рыбами гуппи синеголовые талассомы и желтополосые хемулоны, подселенные учеными к уже существующим естественным группам, следовали в поисках пищи и убежищ за резидентными особями. В дальнейшем новички продолжали пользоваться теми же традиционными маршрутами и после того, как исходные обитатели этих мест, у которых они учились, исчезали. Мы, люди, тоже перенимаем у других манеру одеваться, пищевые предпочтения и склонность к определенной музыке. Зачастую нас даже не приходится специально учить таким вещам; просто мы с самого рождения погружены в образ жизни, который ведут наши старшие поколения.

Если просто взглянуть на обитающих в природе птиц и других животных, признаки культуры обычно не видны. Особенно явно наличие культуры ощущается тогда, когда она почему-либо разрушается. И тогда мы замечаем, что путь к ее восстановлению, то есть поиск ответов на вопрос: «Как мы живем в этом месте?», оказывается очень труден, а иногда и гибелен. В проекте Уильямса бывшие ручные попугаи показали себя худшими кандидатами на возвращение в природу: они не умеют адекватно взаимодействовать с дикими ара и все время держатся ближе к людям.

Сам Уильямс описывает принятую его командой процедуру реинтродукции как «чрезвычайно медленную». Сначала ученые приучают птиц, предназначенных для выпуска в природу, к использованию кормушек. Благодаря этой подстраховке попугаи получают возможность исследовать лес и усваивать базовые знания. Они постепенно расселяются все шире и пробуют питаться природным кормом. В некоторых программах по спасению видов считается большим успехом, если выпущенным на волю животным удается оставаться в живых в течение года. «Но один год ничего не значит, — говорит Уильямс, — для птиц вроде ара, которые достигают зрелости не раньше восьми лет от роду».

Я спрашиваю, чем же они занимаются на протяжении этих долгих восьми лет.

«Социальным обучением, — сразу же отвечает он. — Разбираются, кто есть кто, учатся взаимодействовать друг с другом. Как детишки в школе».

Чтобы получить доступ к будущему, к тому, чтобы создать пару и растить птенцов, птицы, которых выпускает Уильямс, должны стать частью культуры своих сородичей. Но у кого им учиться, если на воле не осталось никого из своих? В самом крайнем случае им придется ориентироваться в социальном отношении только друг на друга. Для оценки социальной «квалификации» красных ара, которых готовили к выпуску в природу, Уильямс и его команда регистрировали определенные формы поведения, в частности сколько времени каждая птица проводит рядом с другой и как часто они инициируют агрессивные взаимодействия. Когда птицу, набравшую меньше всего баллов по этой «социальной» шкале, выпустили, она вылетела за дверь — и ее никогда больше не видели. Предпоследний по порядку кандидат так и не приспособился к жизни на воле, и его пришлось снова отлавливать. Третий с конца по уровню социальной адаптивности остался на свободе, но долгое время был одинок. Остальные справились вполне успешно.

Из всего сказанного можно сделать следующее заключение: вид — не просто банка с мармеладками одного цвета. Это несколько банок поменьше с мармеладками чуть разных оттенков в разных местах. От региона к региону генетика в пределах вида может различаться. Различаются и культурные традиции. Разные популяции используют разные орудия и разные миграционные пути, они могут по-разному звать друг друга и при этом рассчитывать на понимание. Все популяции по-своему отвечают на вопросы, как следует жить.

Подводя итог, Уильямс утверждает: социальная и культурная жизнь таких попугаев, как ара, очень насыщенна, в ней происходит много всего, что им вполне понятно, а нам—нет. Мы задаемся множеством вопросов. А ответы на них скрыты где-то в разуме попугаев.

«Иногда, допустим, группа кормится на дереве, — добавляет Уильямс. — А какая-нибудь пара пролетает вверху по прямой, не задерживаясь. Кто-нибудь из попугаев издает контактный крик, и пролетающие закладывают вираж и садятся на дерево рядом с теми, кто их позвал. Создается впечатление, что у них существует дружба».

По мере того как земля, погода и климат меняются, некоторые из этих различий могут когда-нибудь оказаться полезными. А другие уйдут в небытие. Если разнообразие культурного фонда сохранится — а иной раз культурное разнообразие вида оказывается важнее генетического, — у вида будет больше возможностей для выживания. Если внешнее давление приведет к исчезновению локальных популяций, то шансы всего вида уцелеть существенно уменьшатся. При вымирании популяций вероятность сберечь богатую мозаику и прекрасную панораму жизни на Земле станет куда более зыбкой и с течением времени все более сомнительной. Цель Уильямса состоит в том, чтобы вернуть ара в те места, которые уже выпали из их ареала. Как известно, среди людей потомкам иммигрантов требуется пара поколений, чтобы эффективно встроиться в новую для них культуру; у ара тоже должны пройти два или три поколения, прежде чем интродуцированная популяция этих попугаев сумеет стать по-настоящему дикой. Иными словами, ара рождены для жизни в дикой природе. Но для обретения дикости им нужно получить правильное воспитание.

Пятьдесят миллионов лет попугаи летали туда, куда им вздумается. Ни один из них не подвергался унизительному обрезанию крыльев, не сходил с ума от одиночества, не ощипывал себя догола, не тосковал по нормальному общению с сородичами. Никто не заставлял их повторять какую-то тарабарщину, не учил бранным словам. Пятьдесят миллионов лет ни один попугай не слышал визга цепной пилы, не улетал в панике от своего гнезда, когда срубленное дерево с дуплом валилось наземь, не видел, как его родной лес вырубают и выжигают и как его заполоняет тощий прожорливый скот. Попугаи были созданы для мира, который сам их сотворил и обеспечивал их всем необходимым. Этот мир знал, кто такие попугаи. А попугаи знали, что собой представляет их мир. Мир попугаев был одним из богатейших и прекраснейших.

Подробнее читайте:
Сафина К. Воспитание дикости: Как животные создают свою культуру, растят потомство, учат и учатся / Карл Сафина ; Пер. с англ. — М. : Альпина нон-фикшн, 2023. — 512 с.