«Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации»

Поиск самоидентификации, формирование национального самосознания — неизбежный этап на пути превращения царств и империй в государства нового типа, жители которых осознают себя уже не как подданные властителя, а как часть некоего нового целого, гражданской нации. Сергей Плохий, профессор украинской истории Гарвардского университета в книге «Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации» (издательство «Corpus»), переведенной на русский язык Сергеем Луниным и Владимиром Измайловым, рассказывает о том, как внутри Российской империи формировалась русская нация. N + 1 предлагает читателям познакомиться с отрывком, в котором рассказывается, как власть, церковь и общество реагировали на появление религиозной и светской литературы на украинском языке и на деятельность украинских просветителей.

Лингвоцид

18 июля 1863 года Петр Валуев, министр внутренних дел, сформулировал новый курс имперской политики в отношении восточнославянских языков. Заранее получив одобрение Александра II, он составил на первый взгляд непримечательный документ — предписание цензорам. Этот текст вошел в историю под именем Валуевского циркуляра и оказал значительное влияние на российское нациестроительство. Сам факт того, что министр внутренних дел занимался определением языковой политики империи, говорил о том, что к этому моменту, по мнению Петербурга, развивающиеся нерусские языки и культуры представляли потенциальную угрозу государству.

Валуевский циркуляр был в основном направлен против украинских интеллигентов, чье стремление ввести родной язык в церковь и в школу министр полагал частью польских интриг с целью подорвать единство империи. Текст гласит: «Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступавшим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков» . Немного выше Валуев утверждает, что адепты «малороссийской народности» обращают «свои виды на массу непросвещенную» по причинам чисто политическим. И указывает, что многие из них уже были под следствием за «преступные действия», а также что их «большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии» .

Документ обязывал цензоров обратить пристальное внимание на увеличивающееся число публикаций на украинском языке, начиная от произведений, написанных интеллектуалами для узкого круга себе подобных, и заканчивая литературой для народа. Валуев встал на сторону украинских деятелей общерусского направления: «Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами — и в особенности поляками — так называемый украинский язык» .

Валуев стремился главным образом остановить распространение украиноязычных изданий среди крестьян и низшего сословия. Если тексты духовные, учебные попали под полный запрет, то для «изящной литературы» циркуляр делал исключение. Запрет носил временный характер, но значительно повлиял на развитие украинских идентичности и культуры. В 1862 году свет увидели сорок публикаций на украинском языке, в 1866-м — ни одной, в 1868-м, когда Валуева уволили из министерства внутренних дел, — две. Правительство в общем остановило развитие украинского языка, литературы и высокой культуры, на которые надеялись украинофилы в начале эпохи александровских реформ.

В 1861 году редакторы украинофильского журнала «Основа», издаваемого в Петербурге на русском языке, утверждали: «В наше время вопрос — можно ли и следует ли писать по южнорусски, что все равно — по украински, разрешен самим делом». Многие сомневались в «практическом значении народного языка в преподавании и проповеди». Но вот редакторы «Основы» этот вопрос считали спорным только по недоразумению. Внедрение родной речи в церковь и в школу стало главной политической целью движения украинофилов. Николай Чернышевский встал на их сторону, приветствуя выход в свет первого номера журнала: «Преподавание малорусскому народу на малорусском языке, развитие популярной малороссийской литературы — вот, по нашему мнению, та цель, к которой всего удобнее и полезнее будет стремиться малороссам на первое время» .

Украинофилы добивались достижения этой цели задолго до того, как о ней заговорили в прессе. В 1862 году в городах империи можно было купить шесть разных букварей на украинском языке, в их числе — составленные Тарасом Шевченко и Пантелеймоном Кулишом. Костомаров собирал пожертвования среди образованной публики Петербурга на издание книг для простого народа по украински. Украинский перевод Евангелия медленно, но уверенно проходил через Сциллу и Харибду светской и духовной цензуры. Появление ряда изданий по украински застало правительство врасплох. Меры, принятые против Кирилло-Мефодиевского общества, выглядели делом минувших дней. Крестьяне получили личную свободу, но вопрос о том, как именно следует просвещать народ, повис в воздухе. В 1859 году правительство запретило ввоз и печать текстов, написанных на славянских языках латиницей, из опасения польской культурной экспансии. Но что делать с текстами на других русских «наречиях», в число которых теперь входил и белорусский язык? Никто не знал, какой курс изберет Петербург.

В 1861 году украинофилы обратились к киевскому митрополиту Арсению (Федору Москвину) с просьбой распространить шесть тысяч экземпляров букваря Шевченко. Пастырь запросил начальство. Ответило ему Главное управление цензуры — советом не передавать этот подарок в школы ввиду того, что издания «на малороссийском языке» могут привести к «возникновению… того разделения между родственными племенами… которое было бы даже опасно для целости государства». Тем не менее в глазах цензоров сам украинофильский проект выглядел пустым мечтанием: они резюмировали, что он завянет сам по себе, если его не трогать. Никаких новых ограничений или преследований не требовалось. Следовало только не поддержать украинофилов по недосмотру. Толчок к перемене правительственного курса, которая вскоре породит Валуевский циркуляр, дало анонимное письмо в Третье отделение, полученное в марте 1863 года — в разгар Январского восстания. Авторство принадлежит, видимо, группе духовных лиц из числа малороссов. Безымянные авторы призывали не допустить выхода в свет украинского перевода Евангелия, изучаемого в то время в Петербурге Святейшим Синодом.

Письмо переслали в обратном направлении — киевскому генерал-губернатору Николаю Анненкову. Анненков вполне разделял опасения анонимных клириков, он был обеспокоен тем, что перевод поднимет статус украинского из наречия до независимого языка, что будет иметь политические последствия. Анненков писал: «До сих пор в литературе идет спор о том, составляет ли малороссийское наречие только особенность русского языка или это язык самостоятельный. Добившись же перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии» .

Мнение Анненкова доложили императору. Александр II приказал начальнику Третьего отделения привлечь к рассмотрению этой дилеммы и других сановников. Это значило, что царь принял соображения киевского генерал-губернатора всерьез и его предложения заслуживали внимания. Дело передали Валуеву, тот отнесся в Святейший Синод. Он еще не знал, как поступить. Но за несколько месяцев министр из человека, вынужденно исполнявшего приказы царя, понемногу превратился в убежденного сторонника запретительных мер. Валуев ответил в Третье отделение, что он разделяет мнение Анненкова о запрете печатания Нового Завета на украинском языке. Сделав выбор, Валуев в нем больше не сомневался. 18 июля 1863 года вышел циркуляр Валуева, в котором была сформулирована новая политика.

В правительстве 1860-х годов Валуев слыл либералом — осторожным реформатором, который желал укрепить самодержавие путем создания примитивной системы народного представительства, созываемого по особым случаям. Действия Валуева в истории с изданиями на украинском языке были отчасти вынужденными — в ответ на кампанию в прессе, организованную тем же киевским генерал-губернатором Николаем Анненковым, предложившим жесткие меры против украинофилов. Центральной фигурой этой кампании стал Михаил Катков — журналист и интеллектуал, близкий к консервативным лидерам славянофильского направления. Катков поначалу смотрел на молодое украинское движение довольно снисходительно, будучи уверен, что оно обречено на провал. Но когда разразилось Январское восстание в Польше, Катков радикально изменил свое мнение.

21 июня 1863 года, за месяц до появления Валуевского циркуляра, Катков высказался за запрет публикаций на украинском языке в статье под хлестким заголовком «Совпадение интересов украйнофилов с польскими интересами». В полном согласии со сторонниками общерусского православия вроде Иосифа Семашко Катков обвинил украинофилов в том, что те являются орудием интриги не только польской, но также иезуитской. Таким образом, он превратил вопрос об украинских изданиях не просто в политический, но и ввел его в разряд противозаконных, предвосхитив обвинение украинофилов в работе на польских мятежников, высказанное впоследствии Валуевым. В долгосрочной перспективе важнее оказался заложенный Катковым идейный фундамент аргументации против украинского культурного и политического движения. Катков утверждал: «Украина никогда не имела особой истории, никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть». Признавая культурные и языковые различия между двумя ветвями русской народности, Катков видит в них лишь местные особенности. Общерусская нация должна была развиваться и доминировать, а укрепление местных языков необходимо было остановить.

Сравнивая Россию с Францией, Италией, Германией и Англией, Катков приходит к выводу, что различия между русскими наречиями менее значительны, чем у западноевропейских наций.

По всей Русской земле путешественник без труда поймет русскую речь.

Единство общерусской нации, по убеждению Каткова, покоилось на единстве литературного языка. Идею Костомарова о делении русского народа на две половины Катков беспощадно критикует:

Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!

Катков не церемонится с украинофилами:

Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительнейшими азбуками, и на Божий свет был пущен пуф какого-то небывалого малороссийского языка.

Доводы Каткова, высказанные в ходе кампании по запрету изданий на украинском языке, будут служить имперскому центру орудием против украинского национализма и в начале XX века. Он стал первым интеллектуалом, открыто связавшим воедино язык, этническое происхождение, национальное единство и стратегические приоритеты России. Катков воспроизводил обвинение Устрялова, автора общерусского исторического нарратива 1830–1840-х годов, против Польши, чье влияние разобщило восточных славян. В то же время он придал больший вес аргументам языковым и этническим. Его целью было не подчеркнуть различия между велико- и малороссами, как сделал Михаил Погодин во время спора 1850-х годов с Михаилом Максимовичем об этнической идентичности Киева, а напротив — обосновать их языковое, этническое и культурное тождество ради укрепления российской государственности.

Цензоры, а также участники политических и культурных дебатов в прессе вроде Каткова, выступая против публикаций на украинском, принимали во внимание европейский контекст. Они указывали на то, что власти Германии, Италии, Франции и Великобритании имели дело с той же проблемой негосударственных языков и диалектов на своей территории. Яркими примерами могут служить окситанский язык во Франции, гэльские языки в Ирландии и Шотландии. Однако такая параллель лишь проливает свет на разницу в подходах российского и западноевропейских правительств. Англичане и французы не сдерживали развитие языков-конкурентов ограничительными мерами, а уповали на школьную систему, через которую внедрялось применение государственного языка. Российские власти же предпочли запреты, совершенно проигнорировав какие либо позитивные пути, которые потребовали бы вложения значительных средств, как, например, создание сети русскоязычных начальных школ по всей империи. Власти будут и дальше придерживаться этой недорогой, но односторонней политики, которая приведет к проигрышу в битве на языковом поле, тогда как Франция, Германия и Англия одержали там победу.

Подробнее читайте:
Плохий, С. Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) / Сергей Плохий; пер. с англ. Сергея Лунина и Владимира Измайлова. — Москва: Издательство АСТ: CORPUS, 2021. — 480 с.