«Испанка. История самой смертоносной пандемии»

В 1918—1920 годах большую часть Европы и Америки охватила пандемия гриппа. За два года она унесла больше жизней, чем Первая Мировая война: жертвами болезни стали 50 миллионов человек. В книге «Испанка. История самой смертоносной пандемии» (издательство «Альпина Паблишер»), переведенной на русский язык Александром Анваером, историк Джон Барри описывает, как испанкой болели в США: почему страна оказалась не готова к борьбе с пандемией, каким образом она подстегнула развитие медицинского образования и науки и, наконец, как вышло, что во время эпидемии от гриппа в американской армии умерло больше солдат, чем в ходе войны во Вьетнаме. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, в котором рассказывается, как болезнь распространялась в американских войсках, на судах отбывающих на помощь союзникам в Европу, и к чему привело нежелание полностью остановить их отправку.

19 сентября исполняющий обязанности начальника медицинской службы армии Чарльз Ричард (Горгас был в Европе) писал командующему армией генералу Пейтону Марчу, пытаясь убедить его в том, что «охваченные эпидемией части или части, где были выявлены контакты, нельзя отправлять за океан, пока эпидемия полностью не прекратится».

Марч принял рапорт заместителя Горгаса, но не стал ничего делать. Главный портовый санитарный инспектор в Ньюпорт-Ньюс (Вирджиния), где происходила посадка войск на корабли, повторил (в более сильных выражениях) это предостережение: «Обстановка на транспортных судах напоминает пороховой погреб, у солдат нет иммунитета [к гриппу]. Искра рано или поздно попадет в этот погреб. С другой стороны, если отправлять войска, уже перенесшие предыдущую волну, то и порох будет убран». Это эмоциональное обращение тоже было проигнорировано. Ведомство Горгаса настаивало, чтобы предназначенные к отправке войска оставались до отбытия на недельном карантине, а также предлагало уменьшить скученность личного состава на судах. Марч по-прежнему бездействовал.

Тем временем шла погрузка войск на лайнер «Левиафан», самый крупный и быстроходный в своем классе. Когда-то он был гордостью германского пассажирского флота и носил имя «Фатерлянд». Лайнер находился в гавани Нью-Йорка, когда Америка вступила в войну, но капитан не смог заставить себя повредить или затопить судно. Это было единственное из реквизированных американцами немецких судов, которое досталось им практически неповрежденным. В середине сентября, на обратном пути из Франции, на борту «Левиафана» от гриппа умерли несколько пассажиров и членов экипажа. Другие прибыли в Нью-Йорк больными, включая помощника военно-морского министра Франклина Рузвельта: его вынесли с корабля на носилках, а затем санитарной каретой отвезли в дом его матери на 65-й улице. Он проболел несколько недель — ему было настолько плохо, что он не мог говорить даже со своим ближайшим советником Луисом Хоу, который едва ли не каждый час справлялся о здоровье Рузвельта у врачей.

«Левиафан» и другие транспортные суда в течение нескольких следующих недель переправили в Европу приблизительно 100 тысяч солдат. Они больше напоминали поезда (так, одним эшелоном из Кэмп-Грант в Кэмп-Хэнкок приехали 3100 солдат) — и превратились в корабли смерти.

Несмотря на то, что армия проигнорировала большинство рапортов от офицеров собственной медицинской службы, командование снимало с рейсов всех солдат с признаками болезни до посадки. Для того чтобы сдержать распространение болезни на судах, личный состав помещали в карантин. Солдаты военной полиции, вооруженные пистолетами, обеспечивали соблюдение карантина — один только «Левиафан» охраняли 432 человека. Солдат запирали по отдельным каютам за водонепроницаемыми дверями, где они были как сельди в бочке. Им оставалось только валяться на многоярусных койках и играть в кости или в карты на жалких пятачках свободного места. Из страха перед немецкими подводными лодками бортовые иллюминаторы по ночам задраивали и затемняли, но даже днем в корабельных помещениях была плохая вентиляция — люди, сидевшие друг у друга на головах, да еще и задраенные люки… Выходить на свежий воздух, даже на палубы, было нельзя. Запах пота и сотен немытых тел — в каждом кубрике размещались до 400 человек — в замкнутом помещении очень быстро превращался в зловоние. Звуки гулко отдавались от стальных коек, стальных стен, стальных полов и стальных потолков. Солдаты, живущие в тесных клетках, страдали клаустрофобией, а обстановка становилась напряженной. Но их утешало хотя бы то, что они могли чувствовать себя в относительной безопасности.

Правда, сам план такого карантина имел изъян. Людям надо было есть. В столовую они ходили отдельными группами, но дышали одним воздухом и дотрагивались до тех же поверхностей и предметов, что и другие солдаты минутой раньше.

И хотя перед отправкой из подразделений удаляли больных с симптомами гриппа, многие солдаты и матросы заболевали в течение 48 часов после выхода из порта. Больные заполняли лазарет, где лежали на подвесных койках (и хорошо, если коек хватало), кашляя, истекая кровью и бредя. Здоровых переводили во все более и более тесные помещения. Заболевали и медицинские сестры. А затем начался ужас.

Полковник Гибсон, командир 57-го Вермонтского полка, писал о путешествии его людей на «Левиафане»: «Судно было забито… условия были такими, что грипп распространялся среди солдат с невероятной быстротой… Больных становилось все больше… В Вашингтоне знали о ситуации, но союзникам были так нужны новые солдаты, что мы должны были ехать в Европу любой ценой… Врачи и медсестры тоже болели. Оставшиеся в строю валились с ног от усталости, работая на пределе сил. Просто невозможно передать, каково было по ночам… Стоны и крики ужаса еще больше пугали тех, кто только ждал лечения и умолял о нем… Это был настоящий ад».

То же самое творилось и на других кораблях. Лужи крови под койками больных с кровотечениями разливались по полу. На них наступали и разносили кровь по кораблю, палубы становились влажными и скользкими. Наконец, когда мест не осталось ни в самом лазарете, ни в каютах, превращенных в лазареты, санитары и медсестры выносили больных на верхнюю палубу и складывали там. Роберт Уоллес, находившийся на борту «Брайтона», вспоминал, как лежал на палубе, когда начался шторм: он страдал от невыносимой качки, океанские волны захлестывали палубу, заливая его и других больных. От ледяной соленой воды становились мокрыми одеяла, одежда, тела, солдаты судорожно кашляли и отплевывались. Каждое утро санитары уносили мертвецов.

Сначала люди умирали раз в несколько часов. В вахтенном журнале «Левиафана» читаем такие записи: «12:45 дня. Томпсон, Эрл. Рядовой 4252473, рота неизвестна, умер на борту… 15:35. Рядовой О. Ридер, умер на борту от крупозной пневмонии…». Однако через неделю после отбытия из Нью-Йорка вахтенный офицер уже не утруждал себя записью слов «на борту», не записывал названия и номера подразделений, не записывал причину смерти, писал лишь фамилию и время. Два имени в 2 часа ночи, еще одна смерть в 2:02 ночи, две смерти в 2:15 ночи — и так всю ночь до утра. Каждая запись в журнале — это просто сообщение о смерти. Утром все то же самое: смерть в 7:56 утра, в 8:10 утра, еще одна смерть в 8:10 утра, в 8:25 утра…

Начались морские похороны. Они были больше похожи на гигиеническое мероприятие, чем на погребение усопших. Тела складывали в ряд у борта, произносилось несколько слов и имя умершего, а затем тело по доске соскальзывало в океан. Один солдат с борта «Вильгельмины» вспоминал, как с другого судна его колонны под названием «Грант» сбрасывали в море тела: «Честно сказать, я едва сдерживал слезы, от жалости у меня перехватило горло. Это была смерть, смерть в своем худшем обличье — безымянные тела просто исчезали в море».

Транспорты стали плавучими гробами. А между тем во Франции грипп буквально косил войска — хуже приходилось только в американских учебных лагерях. Во второй поло вине октября в ходе Мёз-Аргоннского наступления — самого крупного американского наступления Первой мировой — из личного состава Третьей дивизии было эвакуировано в тыл меньше раненых, чем больных гриппом. (Численность американских войск в Европе и в США была приблизительно одинаковой, но смертность от него в Европе была вдвое ниже, чем в Америке. Возможно, солдаты, находившиеся на фронте, уже пережили первую, более «мягкую» волну гриппа и у них выработался частичный иммунитет.) Один армейский хирург записал в своем дневнике 17 октября, что из-за эпидемии некоторые госпитали просто перестали работать: «114-й полк эвакуировали без медиков, хотя там были сотни больных с пневмонией… люди умирали десятками».

Отправлять в этот водоворот еще больше людей, нуждавшихся в медицинской помощи, не имело никакого смысла. Невозможно точно подсчитать, много ли солдат убило это океанское плавание, особенно если учесть, что многие заразившиеся на борту умирали уже потом, на берегу. При этом на каждого умершего приходилось не меньше четырех-пяти человек, терявших из-за болезни боеспособность на несколько недель. Они были обузой, а не помощью европейским союзникам.

Вильсон не сделал ни одного публичного заявления о гриппе. Он не отвлекался от главной своей цели — не отвлекался ни на миг. Но его доверенные лица говорили ему об этой болезни, в том числе и о бессмысленных смертях на транспортных судах. Главным из этих доверенных лиц был, безусловно, доктор Кэри Грейсон, адмирал и личный врач Вильсона. Раньше он был личным врачом Теодора Рузвельта и Уильяма Говарда Тафта, предшественников Вильсона на посту президента. Грейсон, знающий и педантичный, завоевал доверие Вильсона, став его негласным советником. (Когда Вильсон в 1919 г. перенес инсульт, Грейсона даже обвиняли, что он вместе с женой президента фактически управляет страной.) Кроме того, у Вильсона были хорошие и вполне доверительные отношения с Горгасом и Уэлчем. Вероятно, руководители медицинской службы армии общались с Грейсоном, а он, в свою очередь, уговаривал генерала Пейтона Марча, начальника штаба, приостановить переброску войск в Европу. Марч отказался.

Грейсон убедил Вильсона вызвать Марча в Белый дом октября, чтобы обсудить этот вопрос. Поздно вечером Марч встретился с Вильсоном. Вильсон сказал: «Генерал Марч, люди, чьи способности и патриотизм неоспоримы, прислали мне свои соображения. Они считают, что я должен прекратить отправку людей в Европу до тех пор, пока эпидемия гриппа не окажется под полным контролем… Вы отказались от этого решения».

Марч не стал рассказывать, сколько советов, требований и рекомендаций он получал от Горгаса. Он подчеркивал, что отправка транспортов происходит с соблюдением всех возможных мер предосторожности. Солдат осматривают перед отправкой, а больных отсеивают и оставляют в Соединенных Штатах. Некоторые корабли даже делают остановку в канадском Галифаксе, в Новой Шотландии: там, прежде чем пересекать Атлантику, высаживают на берег заболевших. А если американские солдаты по какой бы то ни было причине перестанут прибывать во Францию, то немцы, вне всякого сомнения, воспрянут духом. Да, это правда, что некоторые солдаты умирают в пути, но, по словам Марча, «каждый умерший солдат внес такой же вклад в будущую победу, как и его товарищи, которые гибнут во Франции».

До конца войны оставалось чуть больше месяца. Эпидемия сделала невозможной подготовку свежих солдат в учебных лагерях. В Германии теперь правил парламент, а не кайзер, и немцы уже осторожно прощупывали возможности заключения мира. Союзники Германии к тому времени уже были разбиты, капитулировали или, как Австро-Венгрия, просили о мире на любых условиях — что бы ни потребовал Вильсон. Но Марч стоял на своем: «Отправку войск нельзя приостанавливать ни в коем случае».

Позднее Марч писал, что Вильсон повернулся в своем кресле и долго смотрел в окно со скорбным видом, а потом едва слышно вздохнул. Что ж, только одна сторона деятельности армии осталась неизменной перед лицом эпидемии. Армия продолжила отправлять войска через океан.

Подробнее читайте:
Барри, Д. Испанка: История самой смертоносной пандемии / Джон Барри ; Пер. с англ. [Александра Анваера] — М. : Альпина Паблишер, 2021. — 736 с.