«Государство, или Цена порядка»

На привычные вещи бывает трудно взглянуть критически, и государство с его комплексными механизмами – не исключение. Книга научного руководителя Института проблем правоприменения Вадима Волкова «Государство, или Цена порядка» (издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге) предоставляет читателю такую возможность, выстраивая необходимую критическую оптику. Оргкомитет премии «Просветитель» включил книгу Волкова в «длинный список» из 25 книг, среди которых будут выбраны финалисты и лауреаты премии. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с ее фрагментами и узнать, как устроена система государственного социального контроля и в чем заключается сила символического насилия.

Воспроизводство государства

Благодаря Веберу в социологической традиции закрепился образ хорошо организованного европейского государства. На время он затмил собой реальность, поэтому действительная способность государства управлять, равно как и степень согласия управляемых, долго оставались вне поля зрения ученых. Хотя государство часто кажется нам средой, в которой мы живем, как если бы мы все и вправду составляли частички Левиафана, его существование на самом деле зависит от повседневных взаимодействий людей, вовлекаемых в административные процедуры, и от коллективных представлений, обеспечивающих легитимность порядка. Воспроизводство государства — это миллионы ежедневных типовых упорядоченных взаимодействий. Например, общение граждан с полицией, процедуры пересечения границы, вступление в брак, получение пенсионных удостоверений, регистрация по месту жительства, уплата налогов и т. п. В этом взаимодействии важен не только процедурный, но и символический компонент: слова, различения, классификации, единицы измерения, образы. Любое государство живет до тех пор, пока каждый служащий действует не в своем личном качестве, а от имени государства, пока остальные принимают эту «игру» и пока все эти действия вместе проецируют сущность по имени «государство» как общий воображаемый референт таких действий.

В конце XX века социальные науки совершили поворот в сторону повседневной практики, который затронул и исследования государства. Предметом изучения стало поведение как госслужащих, так и тех, на кого направлено упорядочивающее воздействие. В какой степени это воздействие достигает результата? Если раньше ученые изучали либо стабильное государство, либо организованные коллективные вызовы, такие как перевороты и революции, то впоследствии внимание сместилось в направлении диффузных практик сопротивления, действий негосударственных акторов, которые нарушают монополию государств и их суверенитет, не вступая в прямое столкновение. Если в ключевых сферах — контроль насилия, уплата налогов и разрешение конфликтов — взаимодействия людей происходят в обход государства, то что происходит с последним? Новая традиция иногда называется поствеберианской. В ней изучение классических европейских кейсов дополнилось примерами развивающихся стран, а формирование государства — его разложением.

Повседневное государство

Социальный порядок воспроизводится с помощью научения правильному (правилосообразному) поведению и исключения отклонений. Небольшое сообщество способно это делать самостоятельно, без того чтобы создавать специализированные контролирующие организации. Но для поддержания постоянного порядка на более обширных пространствах требуется систематизация и описание правил и нарушений, а также создание организаций, которые бы следили за нарушениями, определяли тип и размер санкций, применяли бы их. Иными словами, требуется формализованный социальный контроль. Примером могут быть правила дорожного движения и контроль за их соблюдением. Это в чистом виде сконструированный порядок, поддержание которого создает общественное благо в виде безопасности на дорогах или хотя бы снижения до приемлемого уровня риска поездки из пункта А в пункт Б.

Локальные порядки могут поддерживаться силой обычая, моральными нормами, авторитетом или примером уважаемых людей. Государство устанавливает порядок другим способом — с помощью рационально-легальных процедур. Поскольку в основе порядка лежит ограничение насилия, то наиболее жестким и хорошо организованным является именно этот аспект социального контроля. Представители государства составляют формализованное описание каждого вида запрещенного поступка, определяя размер санкций за его совершение. Часть такой кодификации основана на традиционных запретах и ограничениях (запрет насилия, убийства, кражи, порчи имущества и т. п.), относящихся к mala in se (лат. — очевидным злодеяниям). Но чем больше государство претендует на регулирование общества, тем больше запретов, не имеющих оснований в традиционной морали, а криминализованных исключительно силой закона. В разряд уголовных преступлений могут попадать некоторые высказывания, коллективное поведение или действия экономического характера, для каковых нет и не может быть естественной нормы, по отношению к которой можно было бы говорить об отклонении.

На практике государственный социальный контроль осуществляют специализированные организации. Одни создают или меняют правила, другие следят за их соблюдением и устанавливают нарушения, третьи определяют меру вины и справедливое наказание, четвертые приводят его в исполнение. Внутри полиции, судов и системы исполнения наказания также установлено разделение труда и специализация. Например, полицейские силы, как правило, состоят из подразделений в униформе, которые патрулируют общественные места и одним своим видом должны исключать соблазн запрещенного действия, и тех, которые редко носят форму, а работают «в штатском» — они занимаются раскрытием уже совершенных нарушений и поимкой преступников. Внутри этих подразделений тоже установлена специализация, например в зависимости от типа или тяжести преступления, а также возраста нарушителей.

Теперь представьте все другие бесчисленные разновидности правил и порядков: от кодексов гражданских правоотношений, по которым люди делят имущество, платят налоги, заключают договоры, возмещают ущерб, до технических норм подготовки самолета к полету, санитарных норм ресторана, квалификационных требований к врачу, строительных норм и так до бесконечности. Затем представьте организации, которые обеспечивают толкование этих норм или проверяют их соблюдение, разрешают конфликты, гарантируют исполнение решений и т. п. Все эти организации так или иначе обеспечены кадрами, бюджетами, техникой, униформой и другими средствами по роду деятельности.

Здесь может сложиться впечатление, что все подобные организации, персонал, технические средства и есть государство. Однако это только его часть. Все вышеуказанное можно было бы назвать материальной частью, hardware или «железом», если использовать язык компьютерщика. Государством все это становится благодаря специфике поведения людей, выступающих от его имени, ориентации их действий, их последовательности. Если такой специфики нет, то, как говорил Блаженный Августин, это шайка разбойников 9 . Иными словами, организация приобретает качество государства — или видимость такового (об этом ниже) — благодаря принципам, правилам и процедурам, которые регулируют поведение тех, кто в свою очередь регулирует поведение остальных. Это ориентация на общественный, а не на корыстный интерес, идея служения (или служение идее), подчинение нормам закона, правилам и процедурам, разделение объекта, на который направлена деятельность, и источника дохода. Личный интерес, подавлять который бессмысленно, в таких случаях увязан с карьерным ростом, зависящим от достижений некоторых целевых показателей, связанных с реализацией общественного интереса. Этот практический эталон можно назвать «делать как государство».

Процедуры поведения официальных лиц, государственных служащих уместно сравнить с программой, с software. Их необходимо аналитически отделять от материальной части. Хорошо работающее государство — это качественное «железо» и надежный «софт». Если читатель хоть раз сталкивался с идеальной бюрократией (включая полицейского), например где-нибудь в Скандинавии, то не мог не заметить некоторое сходство представителя государства, находящегося при исполнении, с роботом: минимум эмоций, ничего личного, набор стандартных процедур с предсказуемым результатом, поменять выполнение которых очень трудно. Наверняка у читателя был и противоположный опыт: такое поведение госслужащего в форме, в котором присутствуют эмоции, бытовые обороты, фамильярность и корысть — в этом случае на первый план выходит человек с его личными интересами, а не публичная функция. Если масштабы такого поведения большие, то государство испытывает трудности с воспроизводством и начинает разрушаться.

Монополия символического насилия

Серьезный вызов веберианской теории государства был брошен французским социологом Пьером Бурдье (1930–2002). Его критика связана с тем, что реализм переоценивает значение силы и принуждения, не отдавая должное символическим формам господства — работающим через представления людей об окружающем мире и через навязывание государственных форм мышления и познания как всеобщих. «Сила в качестве силы действует путем физического принуждения, но также и через представление об этой силе, которое складывается у тех, кто испытывает на себе ее действие», — говорит Бурдье в лекции 1991 года. И далее: «…нет физического действия, которое в человеческом мире не сопровождалось бы символическим действием».

Приз, который получает победитель, добившийся монополии на насилие, не сводится только к возможности взимать налоги и с их помощью наращивать арсенал средств принуждения. Он позволяет создавать символический порядок, обеспечивающий признание этой конкретной власти. Речь здесь не только о пропаганде, например нации и патриотизма для мобилизации людей под государственный флаг, а о рутинных действиях. Если монополия — это исключение других, то за государством закрепляется исключительное право совершать символические действия, наделяющие людей и вещи некоторым статусом или идентичностью. Официальными актами регистрируется имущество или отношения; гербовая печать делает из «бумажки» документ, считающийся подлинным, диплом подтверждает статус того, кому он присужден. Символическая власть порождает целую категорию высказываний, носящих характер «официальных». Используя власть учреждать — праздники, ритуалы, общие расписания, названия — государство структурирует повседневную жизнь сообщества и само естественным образом встраивается в созданные таким образом структуры.

Главная черта официального языка, например, состоит не в том, что на нем говорит одна народность, а не другая. Чувствительный национальный момент (чей именно язык признан официальным) скрывает сам факт нормирования любого языка по мере того, как он становится официальным, т. е. устанавливается силой государственных институтов и воспроизводится в школах. Официальный язык делает маргинальными множество диалектов. Если социальный институт имеет две параллельные жизни, одну объективную в виде правил, другую в виде когнитивных структур, определяющих восприятие и способы мышления, то их соответствие — это именно то, чего добивается государство. Имея монополию на символическое насилие, оно «прививает схожие когнитивные структуры всему множеству агентов, находящихся в его юрисдикции».

Символическое господство и юридическая власть действительно заменяют насилие и облегчают воспроизводство порядка, обеспечивая государству если не поддержку, то хотя бы добровольное следование правилам. Однако Бурдье скорее дополнил, чем отбросил веберовский реализм. Ведь причина, по которой отсылка к государству, будь то в виде факта ношения униформы или произнесения официальных высказываний, должна парализовывать противодействие или даже вызывать желание содействовать, лежит в бессмысленности прямого сопротивления. И эта бессмысленность проистекает не столько из того, что данный конкретный юрист, полицейский или чиновник действует не по своей воле, что как человек он «здесь ни при чем», сколько из понимания, что конечным аргументом в споре с государством все равно будет сила, многократно превосходящая сопротивление в данном конкретном месте.

Подробнее читайте:
Волков, В. Государство, или Цена порядка / Вадим Волков. — СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. — 160 с.: ил. — [Азбука понятий; вып. 6].