Как конструируется религиозное чудо
Можно ли проследить за рождением религиозного чуда? Можно, если вы антрополог, а процесс трансформации слухов о необычайном происшествии в почти что официальный рассказ о чудесном явлении, признаваемый церковью, хорошо задокументирован. В середине 1950-х годов, на очередной волне антирелигиозной борьбы, поднятой партией и правительством, в Куйбышеве — нынешней Самаре — заговорили о девушке, окаменевшей в наказание за осквернение иконы. Всего несколько недель назад в Самаре развернулись споры вокруг предложения группы горожан открыть в легендарном доме по улице Чкалова музей в честь Зоиного стояния. Подробнее об этой истории и о механизмах актуализации фольклорных сюжетов, способных изменять реальность, N + 1 попросил рассказать фольклориста и антрополога Никиту Петрова.
В середине XX века в центре России — в советском городе Куйбышев (сейчас Самара) — на улице Чкалова в доме 84 произошло нечто, о чем стали говорить как о самом настоящем православном чуде. Девушка-атеистка танцевала с иконой святого Николая и обратилась в каменный столп.
Откуда впервые стало известно об этой истории?
24 января 1956 года в куйбышевской газете «Волжская коммуна» был опубликован фельетон «Дикий случай», пересказавший слух об этом странном и вызвавшем интерес у всех, кто о нем слышал, происшествии.
Как передавали из уст в уста подруги суеверной бабки, а за ними — некоторые другие невежественные люди, на квартире Болонкиной будто бы состоялась вечеринка. Все веселились, танцевали и только одна из девушек пребывала в печали — для нее не находилось кавалера. И тогда она пошла на святотатство: взяла из переднего угла образ божьего угодника Николая Мирликийского и закружилась с ним в вихре танца под радиолу. Вскоре прогремел гром, в комнате ослепительно сверкнула молния и девушку заволокло дымом. Когда дым рассеялся, оказалось, что небесные силы обратили богохульницу в каменный столб. Так и стоит она с иконой в руках третий день (по другим вариантам «легенды» — восемнадцатый). Пробовали топором подрубать — ничего не действует…
В. Кулагин, «Дикий случай»: фельетон // «Волжская коммуна», 24.01.1956
В тексте указывается точный адрес и целый ряд подробностей: квартира Клавдии Петровны Болонкиной; танцы на вечеринке, девушка, для которой не нашлось кавалера, икона святого Николая, танец с иконой, гром, молния, дым, окаменение, попытки освободить — пол в комнате, где стояла окаменевшая девушка, пытались подрубать топором.
Названы и те, кто способствовал распространению слухов: о доме, где произошло событие, 17 января «поведала болезная Аграфена, на которую почти каждый вечер нисходит божья благодать»; бабка, пришедшая 18 января к дому Болонкиной с просьбой показать «несчастненькую»; «обросший рыжей щетиной субъект в очках, залепленных воском», дававший «разъяснения» на примере библейской истории о жене Лота; медицинская сестра психоневрологического диспансера Сорокина и ее подруги Шура и Маша; телеграфистка Сысуева; «дядя», приехавший из Молотовского района Куйбышева, и другие, пришедшие поглазеть на чудо.
По мнению автора фельетона, распространению слуха невольно способствовали городское управление милиции и областное управление МВД, выставившие на Чкаловской улице усиленные посты и конные наряды, и пропагандистские работники горкома и райкомов КПСС, недостаточно усердствовавшие в антирелигиозной работе.
Морализирующий итог таков: этот «факт стал возможным потому, что мрак религиозных верований и предрассудков еще затемняет сознание некоторой части советских людей».
Фельетон появился не на пустом месте. Дом Болонкиной в январе 1956 года на некоторое время действительно стал центром религиозной жизни города — к нему стягивались толпы людей, а сюжет об окаменевшей девушке начал циркулировать в Куйбышеве и окрестностях.
Местный истеблишмент, озабоченный религиозными волнениями накануне XX съезда КПСС, срочно созвал 13-ю Куйбышевскую областную партконференцию, и первый секретарь ОК КПСС Ефремов обрушился на делегатов с критикой. Вот цитата из стенограммы его выступления:
Да, произошло это чудо — позорное для нас, коммунистов, руководителей парторганов. Какая-то старушка шла и сказала: вот в этом доме танцевала молодежь, и одна охальница стала танцевать с иконой и окаменела. После этого стали говорить: окаменела, одеревенела — и пошло. Начал собираться народ, потому что неумело поступили руководители милицейских органов. Видно, и еще кто-то приложил к этому руку. Тут же поставили милицейский пост, а где милиция, туда и глаза. Мало оказалось милиции, так как народ все прибывал, выставили конную милицию. А народ, раз так, — все туда.
Цитируется по: Д. Соколов-Митрич, «Каменная Зоя» // Русский репортер, 26.12.2007
По итогам партконференции в местной газете и появился фельетон «Дикий случай». Но, поспешив запустить пропагандистскую машину, власти тем самым лишь способствовали дальнейшему распространению этого сюжета на территории СССР.
В июне 1956 года уполномоченный ЦК по делам РПЦ в время поездки в Борский район Куйбышевской области (120 километров от Куйбышева) зафиксировал следующие высказывания колхозников:
«Мы точно не знаем, что там было на Чкаловской улице, но говорим об этом и сейчас, поддерживаем веру в это чудо и припугиваем этим молодежь, чтобы не хулиганили, меньше ходили на танцы, а больше ходили в церковь».
«Под праздники и в Страстную неделю в этом году не слышно было песен и гармошки, больше стало народу ходить в церковь и причащаться при этом ходили издалека. В Страстную неделю даже кино срывалось».
Эта история имела хождение и за пределами Куйбышевской области. Например, уже в конце января—феврале 1956 года она перенеслась далеко на север, в Кировскую область, где адаптировалась к местным реалиям:
17 февраля на стол секретарю Кировского обкома партии легла служебная записка начальника управления МВД СССР по Кировской области Баранова, в которой говорилось, что «за последнее время среди населения… г. Кирова стали распространяться слухи», из числа которых наибольшее опасение вызывал слух об «окаменевшей девушке». В один из зимних вечеров в расположенном в черте г. Кирова поселке Дурни якобы происходила вечеринка, в ходе которой молодежь разделилась на пары и принялась танцевать. При этом «одной девушке не хватило кавалера, и она, сняв со стены икону, стала танцевать с ней». Неожиданно она остановилась и окаменела, будто «вросла в пол», простояв в таком положении несколько дней. В этих рассказах также фигурировал и некий православный священник, который якобы посещал «окаменевшую девушку» и «не рекомендовал ее трогать».
Шабалин Н. Русская Православная Церковь и Советское государство в середине сороковых – пятидесятые годы ХХ века. На материалах Кировской области. Киров, 2004.
Сюжет истории, судя по этому сообщению, уже сложился, причем на его формирование и передачу могли повлиять не только устные рассказы, но и тексты, в которых о чуде рассказывалось в письменном и отточенном виде.
Широкому распространению истории в устной среде способствовало и состояние информационного пространства в СССР, где основные источники вещания контролировались властями.
Однако на процесс передачи текста оказали влияние и официальные издания по вопросам религии: благодаря им сюжет в начале 1960-х годов распространился далеко за пределы Куйбышевской и Кировской областей — о нем знали в Ленинграде, Краснодарском крае, Башкирской АССР.
Редакция журнала «Наука и религия» в 1960 году вынуждена была комментировать письма читателей, желавших знать о куйбышевских событиях. Кузьма Федорович Квочкин из станицы Ханская Майкопского района Краснодарского края, пенсионер и член КПСС, пишет в редакцию:
Мне недавно пришлось встретить в нашей станице группу религиозных старушек. Одна из них, перекрестясь, рассказывала такую чушь. Якобы в Куйбышеве комсомольцы-«нехристи» решили устроить вечеринку. И вот во время танцев одной девушке не хватило пары; она взглянула на икону «святого Николая и сказала: “Святой угодник, пойдем со мной танцевать!”» Вдруг эта девушка окаменела, как статуя неподвижная... В таком состоянии она была несколько месяцев, потом вдруг ожила, вышла из комсомола и стала религиозной. Когда я спросил у вещуньи откуда ей все это стало известно? — она стала уверять, что кто-то получил из Куйбышева письмо, в котором «очевидец» все описывает подробно.
В упоминаемом письме интересна деталь, которая не встречалась раньше: девушка вышла из комсомола и стала религиозной.
Ответ редакции предсказуем и напоминает финальные суждения автора фельетона в «Волжской коммуне»: все это сказки о чудесах, которыми пестрит всякая религия.
Письмо, упоминаемое в «Науке и религии», — так называемое «Зоино житие», составленное неизвестным автором, — начало циркулировать уже в конце 1950-х годов. Содержание самого «документа» местами различается, у девушки появляется имя — Зоя, но основная фабула везде одинакова: описывается «неправильное» поведение девушки, чудо стояния, ее оживление.
В 1962 году «Наука и религия» еще раз разъясняет «случай с параличом», добавляя истории дополнительные подробности: в Куйбышев прилетают знаменитые профессора, священник служит молебен, и окаменевшая оживает.
Шесть лет назад в Куйбышеве церковники пустили провокационный слух, что на оной вечеринке девушка, которой не хватило кавалера, сняла икону и танцевала с ней. За надругание над святыней бог будто бы наказал безбожницу: она окаменела и приросла к полу. Что якобы ни делали атеисты: из Москвы на самолетах прилетали знаменитые профессора — ничего не помогло. Только когда священник отслужил перед статуей молебен и окропил ее «святой водой», окаменевшая ожила. Этот случай серьезно встревожил куйбышевских атеистов.
Таким образом, во второй половине 1950-х — начале 1960-х годов устные рассказы, работа агитаторов, реакция властей, печатные версии (письма в редакцию журналов и ответы на них) способствовали распространению и закреплению в информационной среде сюжета о Зое.
Слух — динамичное, постоянно изменяющееся по содержанию сообщение. Исследователи выделили основные механизмы, благодаря которым слух изменяется в социальной и индивидуальной памяти: сглаживание, заострение, ассимиляция.
В ходе циркуляции слух становится более коротким, сжатым, легче усваивается и передается. Детали сообщения сглаживаются, уменьшается количество тем и слов в нем.
В специально проведенном лабораторном эксперименте (Allport, G. W., Postman, L.) была выявлена следующая закономерность: максимальное сглаживание и сжатие слуха происходит в самом начале его циркуляции, а затем идет постепенное уменьшение количества деталей сообщения.
Одновременно происходит более четкое выделение оставшихся тем и деталей. При каждом акте приема-передачи слух ассимилируется, перестраивается в соответствии с потребностями, привычками, интересами и чувствами воспринимающего, причем выделяется главная тема, а все остальные детали сглаживаются и заостряются так, чтобы соответствовать ей.
Эти механизмы существования слухов важны для понимания истории об окаменевшей девушке.
Наряду с письменными текстами 1960–2010-х годов (и даже позднее) в архивах и публикациях встречаются и записи устных историй об окаменении девушки, танцевавшей с иконой (шире: человека, танцевавшего в церкви). Фольклористы начали фиксировать их в 1980-е годы.
Такие тексты часто имеют локальную привязку: в зависимости от региона меняется вероисповедание грешницы, место действия, время, действующие лица — священник, отмаливающий богохульницу, превращается в деревенскую шептуху, молодая девушка — в старуху:
Мы Бога не видели; есть он, нет. Веруют… Тут говорят, что якобы девушка одна Богу не верила. И на Паску люди пошли Богу молиться, она пошла танцовать, перед Богом [то есть перед иконой]. И танцовала — и на месте она пришкварилася, стояла. И стояла она три месяца, и никто ее с места не мог стронуть. А потом как-то, к каким-то шептуньям ходили, и яна, значит, ожила. А так, как… — живая, но как мертвая; не говорила, остолбенела, как столоб. <А кто она была — русская?> Нет, католичка. <А перед Богом каким она?..> Перед польским <…> <А давно это было?> Ну, примерно, год двадцать.
Истории об окаменевшей девушке фиксируются в Старой Руссе, Нижнем Новгороде, в Подмосковье:
Одна вроде бы в Горьком взяла икону и стала танцевать и остолбонела — как столб стояла;
Эта женщина-то, девушка, был вечер, это под Москвой дело было... Она взяла Николая Чудотворца икону и говорит: «Вот это мой кавалер». И стала — она сразу занемела. Пока свяшшеник не пришел, молебен отслужили, ею только с места, а так никому было и с места не взять ее.
Иногда сюжет вводится рассказчиками в контекст греховности бытового поведения, греха за богохульство, табу, связанных с весельем в церковные праздники, а в некоторых случаях рассказывается вместе с эсхатологическими историями:
Это в Старой Руссы говорили, что вот по праздникам нельзя, грех, плясать, танцевать. А там в церкве было устроена клуб. Вот в Старой Руссе, в церкви. И она вот <...>: «А я вот и с иконой пойду танцовать». И, гът, как она только взяла эту икону в руки, круг прошла и сразу вот померла. Я слышала вот это, ну, правду, невправду, я не видела сама.
Записанные фольклористами истории отчасти довольно близко, с некоторыми дополнительными подробностями, повторяют письменные тексты. По сути, перед нами занимательный сюжет, в котором все «небожественные» попытки освободить девушку оканчиваются неудачей.
Я токо слышала, бабушка рассказывала, что… где-то в каком-то доме танцевали, в клубе ли где… я ни знаю, или где-то в частном доме. А потом значит… это… всем хватило пар, а девушке одной не хватило пары. Она схватила икону со стены... стала… э… танцевать. Она по… круг сделала и стала окаменела. Вот. И потом говорили, что этот дом заколотили… Не могли ниче… Там начнут выпиливать… [хотели вместе с полом ее выпилить], начали выпиливать — пол кровью заливает, и все.
Некоторые тексты в записях 1970—2015 годов являются устным пересказом письменного «Стояния Зои», но большая часть записанных текстов, опираясь на фабульный скелет, самостоятельно разрабатывает историю о наказанной грешнице — плясунье с иконой. Сейчас мы имеем набор интерпретационных текстов, посвященных теме «спора о вере» в ситуации конфликта между атеистами и верующими и теме наказания за осквернение святынь.
Вероятно, истории о наказании плясуньи отражают конфликтную религиозную ситуацию, связанную с поруганием святынь, и получают особое риторическое обрамление в виде легенды о необычном, в нашем случае легенды о чуде.
Новая социальная реальность — особый информационный фон, порожденный хрущевской антирелигиозной кампанией и соответствующей атеистической пропагандой, — приводит к росту популярности легендарных текстов о возмездии за совершенный грех. В легендах такого рода акцентируются такие темы, как «святость», «греховность», «возмездие» и «чудо».
Некоторые (если не многие) рассказы об осквернении святынь и наказании святотатца записаны собирателями в ситуации разговора о грехе, совершаемом как отдельными людьми, так и группами людей, обладающих информационным и символическим авторитетом среди односельчан (атеисты, коммунисты, колхозники). Они разрушают церкви, снимают колокола, кресты, топят бани иконами, оскверняют храмы, стреляя в них, делая из них секуляризованные здания.
Сюжетная схема «люди совершают некое действие в отношении почитаемого персонажа / святого / святыни, затем бывают наказаны» довольно универсальна, а наказание обидчиков зачастую эквивалентно тем действиям, которые они хотели совершить в отношении «жертвы». Хорошей иллюстрацией этой закономерности служит текст, записанный в Черкасской области:
Мужчина [партийный активист] испражняется в престоле церкви, говоря: «Як є той Бог на світі, то хай мене накаже». Затем его задавило лесом, который он вез, и у него «выскочил кал ртом и задом» на глазах у многих людей.
Фольклорных историй с похожей схемой довольно много:
В самом общем виде сюжет про танец с иконой оказывается конкретной реализацией схемы «человек нарушает табу, наказан высшими силами».
Попадая в пул текстов об осквернении святынь, актуальных в ситуации социокультурного и религиозного конфликта второй половины 1930—1960-х годов, когда власти превращали церкви в клубы и магазины, истории об окаменевшей девушке оказывались очень близки жителям деревни и города. Они передавали их как локализованный неподалеку, узнанный из достоверного источника и близкий собственному мировоззрению нарратив.
Нельзя, однако, говорить, что этот сюжет впервые появляется в 1956 году, а затем в результате обкатки обретает кристаллизованные формы. Фольклорные истоки его обнаруживаются и ранее.
Существуют украинские тексты, записанные с 1928 по 1930 годы, про то, как руки святотатца прирастают к иконе, как каменеют замахнувшиеся на святыню (святого) большевики:
Сын большевика решил проверить, обновилась ли икона. Стал расколупывать икону, а руки приросли.
Цитируется по: Українский полiтичний фольклор. Київ, 2008.
В антирелигиозном журнале «Безбожник у станка» в 1925 году публикуется похожий текст:
И теперь, товарищи, чудес неисчислимое количество. Недавно под Москвой на станции Перово один комсомолец поснимал у себя дома иконы, взял косарь, сел на сундук и стал было колоть. Замахнулся он, и пристыл к сундуку-то. Родители и так и сяк, вся улица сбежалась, отдирать от сундука стали, не отдерут. Две роты красноармейцев вытребовали, четыре пожарных дружины из Москвы, а комсомолец как сидел на сундуке, так и сидит.
К стихотворению Зинаиды Гиппиус 1919 года «А. Блоку» в качестве эпиграфа приводится легенда: «...На танцульке в Кронштадте сильно выпивший матрос, обиженный отказом барышни, сорвал икону Божьей Матери и принялся с нею выплясывать. Через час он умер. Легенда (или правда) наших дней».
В книге православного автора Сергея Нилуса «На берегу божьей реки» приводится история, датируемая 1909 годом:
На днях уехал приезжавший на богомолье в Оптину монах Вяземского монастыря и сказывал кое-кому из наших, что нынешней весной в одну из деревень Вяземского уезда прибыл к «вешнему Николе» на побывку фабричный одной из столичных фабрик, уроженец этой деревни. Николин день он справил по-фабричному и к вечеру допился до такого остервенения, что, вернувшись с гульбища под кров родительский, выхватил с божницы икону святителя и с криком: — Ну, ты, поворачивайся — пляши со мною! — пустился в пляс, обхватив икону обеими руками. Родные бросились его останавливать: не тут-то было! — удержать его уже не было никакой возможности. С ужасом смотрят несчастные родители на эту дикую пляску, а безумец все пляшет да пляшет. Пляшет час, пляшет два, пляшет третий: кружится, не останавливаясь, по горнице, видно, уже не в себе и не своею силою. Смекнули тут, что это уже не пляска, а Божья кара: бросились за священником... Пока бегали за священником, успела собраться толпа зрителей со всей деревни, а несчастный кощунник все продолжает плясать и кружиться. Пришел батюшка, стали в соседнем помещении служит молебен, и только после продолжительной и усиленной молитвы священника остановилась эта страшная пляска, и плясун рухнулся на пол, как мертвый.
Подобные толки — о наказании Николаем Угодником (реже Богородицей) плясунов и музыкантов за кощунство над иконой — фиксировались в Воронежской и Казанской губерниях еще в 1885 году.
Можно найти и более ранние примеры, увидеть укорененность этого сюжета в различных конфессиональных и региональных традициях: православной, где «танец в народном православии почти всегда связывается с женской пляской и рассматривается как безбожный и блудный», славянской или, шире, европейской.
Венгерские, шведские, немецкие, испанские, каталанские, португальские параллели находятся в указателе сюжетов фольклорных рассказов Х.-Й. Утера (№ 779 E*: Танцоры из Кольбека: танцующих во время мессы проклинает священник, с тех пор они должны вечно танцевать; танцуя они проваливаются в землю); указателе мотивов фольклорной прозы Стита Томпсона (C94.1.1: Проклятые танцоры: танцоры грубо относятся к святому (Иисусу), прокляты и должны танцевать до Судного дня); и в других источниках.
Тот же сюжет при желании можно вписать и в более широкий контекст (пляска Саломеи и голова Иоанна Предтечи). Важно другое: в определенные исторические периоды возникают социальные ситуации, способствующие появлению идеологического конфликта в области религиозной жизни. В эти моменты «спящий» сюжет актуализируется, аргументируя и определяя правильный порядок вещей в обществе.
Начиная с 1956 года, вследствие хрущевской антирелигиозной кампании, история о женщине, танцующей с иконой и наказанной за это, попадает в неинституциональный и официальный дискурс, устные и письменные формы которого способствуют закреплению этого сюжета в информационном пространстве.
В 2012 году бременская исследовательница Ульрике Хун предложила собственную интерпретацию причин возникновения легенды о «Стоянии Зои».
Эти причины связаны как с непростой религиозной ситуацией 1950-х годов, так и с локальным конфликтом: «...В феврале 1956 года патриарх и члены Священного синода ознакомились с письмом куйбышевского священника, в котором рассказывалось о сексуальных домогательствах одного иеромонаха в отношении кандидата в духовную семинарию, а также о попытках куйбышевского епископа замять это дело».
Говоря о зеркальной симметрии двух историй (святотатство, сексуально окрашенный грех с инвертированием персонажей — священник домогается юноши, девушка домогается святого посредством иконы), исследовательница подразумевает стремление церкви дважды экстернализировать грех:
«...Во-первых, как грех, совершенный женщиной, которая, во-вторых, не могла принадлежать к духовенству. Божья кара над грешницей восстанавливала справедливость на уровне легенды... Праведный, «невинный» молодой человек в легенде сливается с образом святого Николая, таким образом развеивается и связанная с гомосексуализмом тень, а скандал, соединенный с домогательством, сублимируется в осквернение иконы. В этом виде случившуюся историю можно было рассказывать в воцерковленной среде».
Доказать, как и опровергнуть эту точку зрения практически невозможно: схема с инверсией юноши и девушки, общим для обеих историй мотивом сексуального домогательства, слияние образа молодого человека с образом святого — семиотически стройная, но слишком общая. Подобный скрытый смысл при желании можно найти в любом фольклорном тексте.
Легенда об окаменевшей девушке, наказанной свыше за танцы с иконой, благодаря широчайшему распространению в православной литературе и в медиа входит в список самых известных чудес советского периода. Неудивительно, что и в постсоветское время она сохраняет популярность.
В 1992 году Антон Жоголев, тогда руководитель информационного агентства «Благовест», публикует подробное описание «стояния Зои Самарской», с воспоминаниями свидетелей события и выдержками из архивных материалов.
Так, через своего рода «конфессиональное» цензурирование, происходит стабилизация сюжета и его главных деталей: девушка чаще всего называется Зоей, религиозная мать горячо молится за богоотступницу дочь, упоминается письмо патриарху Алексию с просьбой молиться за девушку, приводится молитва иеромонаха Серафима, которому удалось вынуть икону Николая Чудотворца из рук окаменевшей девушки.
Текст многократно перепечатывается, попадает в сборники православных чудес XX века. В 2000 году выходит книга «Стояние Зои», а затем — и другие сборники («Стояние Зои» 2005, «Стояние Зои» 2010, «Чудеса в православии» 2011).
Дальнейшему распространению истории активно способствуют СМИ. Начиная с 1990-х годов журналисты пытаются разобраться в деталях куйбышевского события («Эксперт», «Комсомольская правда», «Русский репортер» и другие).
В 2000-х история о Зое визуализируется. В 2004 году был снят документальный фильм «Стояние Зои» (авторы В. Осипов, Д. Одерусов, Ю. Изъятский), а в 2009 году снимается и выходит в прокат мистическая драма «Чудо», посвященная этому сюжету (реж. А. Прошкин).
Тиражирование «стояния Зои» приводит к тому, что в околоцерковной литературе и СМИ чудо начинает рассматриваться не как слух или легенда, а как реальное событие, повествующее о чуде.
В ряду тех, кто вынул икону из рук девушки (старец, Святой Николай), появляются конкретные лица — священники, чья роль специально подчеркивается: они либо активные участники событий (отец Серафим), либо свидетели (приводятся воспоминания священника Виталий Калашников, протоиерея Андрей Андреевич Савин, в 1950-е годы секретарь Самарского епархиального управления, и других).
В Самаре в мае 2012 года был открыт памятник Николаю Чудотворцу. Бронзовая фигура святого под золоченым куполом поставлена в память о чудесном событии, получившем название «стояние Зои».
Таким образом происходит попытка легализовать легенду путем присвоения ей отдельных черт агиографического канона, а также через введение значимых для церковной и околоцерковной аудитории фигур. Сюжет детализируется, при всех медиавариациях стабилизируется, обретает статус православной легенды и становится одним из православных брендов Самары, который основан на «реальных исторических событиях».
Никита Петров,
заведующий лабораторией теоретической фольклористики ИОН ШАГИ РАНХиГС
Литература и источники