Иврит как удачный пример языковой ревитализации
Ранняя история современного Израиля и процессы, сделавшие возможным создание еврейского государства, привлекают внимание ученых, работающих в самых разных областях. Изучается возникновение новой нации, эволюция сионистской идеологии, построение успешной экономики и победоносной армии. Область интересов лингвистов — иврит, новый национальный язык Государства Израиль. Основные споры ведутся вокруг вопроса о том, каков его статус: древний мертвый язык, искусственно возрожденный в новых условиях? Или новый язык, созданный с оглядкой на древние традиции? О проблеме ревитализации мертвых языков на примере иврита рассказывает гебраист, доцент кафедры иудаики ИСАА МГУ Александра Полян, материал подготовлен в рамках сотрудничества с центром академической иудаики «Сэфер».
История вопроса вкратце такова. В древности евреи, жившие в Палестине, говорили на одном из северо-западно-семитских языков. В научной литературе можно встретить разные его наименования: древнееврейский язык, древний иврит, библейский иврит. На этом же языке были составлены, а потом записаны библейские тексты.
Впоследствии возник более поздний извод этого языка (видимо, развившийся из другого диалекта). На нем была сложена, а позже записана Мишна (наиболее ранняя часть Талмуда) — и потому он называется мишнаитским ивритом.
Устная фиксация Мишны датируется 220 годом новой эры — в это время подавляющее большинство евреев жило уже за пределами Палестины. Еврейские диаспоры возникали начиная с VI века до нашей эры (эпоха так называемого Вавилонского плена), однако еврейское присутствие в Палестине не прерывалось вплоть до II века нашей эры.
Евреи крайне неохотно мирились с римским завоеванием — и очередное восстание против Рима, организованное в 132-135 годах нашей эры Шимъоном Бар-Кохбой, потерпело сокрушительное поражение, в результате чего римляне на некоторое время изгнали евреев из Палестины и запретили им находиться в Иерусалиме. Вскоре евреи вновь возвращаются туда — однако местом проживания подавляющего большинства евреев становится диаспора.
Приблизительно в III веке древний иврит вышел из разговорного употребления. В диаспоре евреи перешли в быту на языки окружавшего их населения, а позже сформировали свои разговорные варианты этих языков.
В дальнейшем многие из этих вариантов стали самостоятельными языками, со своей лексикой и грамматической системой. Исторически таких языков было около 30, до наших дней дожило чуть меньше десятка. Самый известный и большой (это социолингвистический термин: большим называется язык с большим количеством носителей) из них — это идиш, возникший в первой половине II тысячелетия нашей эры в Южной Германии.
В конце XIX века евреи вновь начали говорить на иврите — и в результате многочисленных усилий лингвистов, педагогов и политиков иврит стал основным языком еврейской общины Палестины, а позже — официальным языком Государства Израиль.
Классическая точка зрения на вопрос об истории иврита была высказана Элиэзером Бен-Йеѓудой (настоящая фамилия — Перлман, 1858–1922), которому принадлежит слава возродителя иврита в качестве разговорного языка. Бен-Йеѓуда утверждал, что между III-м и концом XIX века иврит был мертв — и лишь недавно ожил, главным образом благодаря его собственным усилиям.
Это утверждение стало частью государственной идеологии и образовательной риторики. Оно хорошо сочеталось с идеей о национальном возрождении и об историческом праве евреев на самостоятельность, независимость и землю Палестины: после долгих лет изгнания народ возвращается на историческую родину — и вновь начинает говорить на своем языке.
В рамках той же идеологии время изгнания евреев из Палестины имплицитно воспринимается как «темные века», время национального небытия, время смерти.
Однако уже современники Бен-Йеѓуды — писатели Нахум Соколов, Шмуэль Агнон, Бенцион Динур, самый известный ивритоязычный поэт Хаим Бялик — не соглашались с ним. Чуть позже, в 1934 году, этот тезис был оспорен историком Сесилом Ротом. Нельзя утверждать, писал Рот, что иврит был оживлен, поскольку и до деятельности Бен-Йеѓуды он оставался живым языком.
Возражения Бен-Йеѓуде — как со стороны современников, так и со стороны ученых, в том числе современных, — группировались преимущественно вокруг трех основных моментов. Первый из них — роль самого Бен-Йеѓуды в процессе возрождения иврита как разговорного языка.
Любой израильский школьник знает, что Бен-Йеѓуда отстаивал необходимость говорить на иврите ценой собственного комфорта, собственной репутации, а также комфорта своих близких — и мира в семье.
В учебниках рассказываются истории о том, как Бен-Йеѓуда заставлял своих жен (он овдовел — и женился повторно, на сестре своей умершей жены) говорить с детьми только на иврите; о том, как его старший сын Итамар, который не слышал никакого другого языка, до пяти лет не говорил вообще; о том, как Бен-Йеѓуда купил своему сыну щенка мужского пола, чтобы ему было к кому обращаться на «ты» в мужском роде, а дочери — котенка женского пола, чтобы она могла говорить своей кошке «ты» в женском роде, — и т.д.
Однако несмотря на драматическую эффектность этих историй, иврит стал разговорным языком благодаря не столько Бен-Йеѓуде, сколько образовательной системе. В начале XX века стали появляться школы и детские сады с преподаванием на иврите, причем как в Палестине, так и в Европе. Дети, прошедшие через них, заговорили на иврите в быту, а позже, когда сами стали родителями, воспитали своих детей уже целиком ивритоязычными. Более того, Бен-Йеѓуда даже не был первым родителем, который воспитывал своих детей исключительно на иврите.
Реальным и неоспоримым достижением Бен-Йеѓуды был составленный им историко-этимологический словарь иврита, сравнимый с оксфордским словарем английского языка или с немецким словарем братьев Гримм.
Бен-Йеѓуда не только собрал слова, употребленные в самых разных древних и средневековых текстах на иврите, и снабдил их соответствующими историческими и этимологическими пометами, но и предложил новые, изобретенные им самим слова: новые реалии требовали создания новой лексики.
Второе возражение касалось истории бытования иврита в промежутке между III-м и концом XIX века.
Подавляющее большинство авторов не разделяют точку зрения Бен-Йеѓуды на иврит этого времени как на мертвый язык. Нельзя, пишут многие из них, возродить то, что было полностью мертво, поэтому сам факт возрождения иврита в качестве разговорного языка свидетельствует о том, что он не был мертвым.
Действительно, за эти полтора тысячелетия на иврите было написано огромное количество текстов. Кроме того, постоянно читались, изучались и передавались следующим поколениям старые тексты на иврите. Наконец, иногда иврит использовался и в качестве разговорного языка.
Последнее возражение касается сущности современного иврита и соотношения современного и древнего языков.
В 1920-х годах немецкий исследователь Готхельф Бергштрессер обратил внимание на то, что на протяжении 1500 лет на иврите читали, писали и иногда говорили евреи, бывшие носителями преимущественно индоевропейских языков. А уж создатели современного иврита были поголовно носителями германских (идиша и немецкого) или славянских языков.
Это привело Бергштрессера к идее, что перед нами не совсем семитский язык. Он называл современный иврит «европейским языком в прозрачных древнееврейских одеждах».
В 1950-е годы идеи Бергштрессера нашли продолжение в израильской гебраистике. Родоначальником нового течения был Хаим Розен, который в 1951-55 годах выступил с серией статей, а в 1956 и 1967 годах опубликовал две книги на тему отличий современного израильского иврита от древнееврейского.
Розен начал с утверждений о языковой норме: не стоит, писал он, намеренно архаизировать современный язык и навязывать ему нормы библейского иврита. Языковые процессы, происходящие в современном иврите, — это не порча норм, а закономерное развитие языка, и противостоять ему не нужно. Нормы библейского иврита вообще не должны быть законом для современного израильского иврита, поскольку это разные (хоть и родственные) языки.
Со временем Розен пришел примерно к следующему утверждению. Возникновение современного иврита — это не возрождение древнего иврита, поскольку нельзя воскресить язык таким, каким он был 1500 лет назад, а создание нового языка. Современный израильский иврит — это отдельный, самостоятельный язык, не равный древнему ивриту.
В качестве аргумента Розен приводит большое количество различий между современным израильским ивритом и древним ивритом на всех языковых уровнях: в фонологии, в грамматической системе, в лексике, в синтаксисе, в стилистике.
Идеи Бергштрессера положили также начало спору о генетической принадлежности современного израильского иврита. Еще в 1960-е годы начали выходить работы о гибридном характере языка; его формирование сравнивается с формированием креольских языков и даже пиджинов.
В 1990-е годы появилась так называемая ревизионистская школа, представленная прежде всего работами Юлии Хорват и Пола Векслера, Шломо Изреэля и Гильада Цукермана. Ее представители резко противопоставляют современный израильский иврит древнему, утверждая, что это принципиально разные языки, в том числе и с разной генетической принадлежностью.
Современный израильский язык они относят к индоевропейским языкам; Хорват и Векслер считают его результатом релексификации идиша (релексификацией называется смена лексического состава при сохранении первоначальной структуры языка в ходе длительного контакта с другим языком).
С вопросом о характере современного израильского иврита (поздняя стадия развития древнего иврита / отдельный язык) связан выбор терминологии.
Израильские гебраисты (как ни странно, преимущественно нелингвисты) называют ивритом и язык Библии, и язык Мишны, и язык средневековых текстов, и язык современного Израиля. Для уточнения используются определения: «библейский иврит», «мишнаитский иврит», «средневековый иврит», «просветительский иврит», «современный иврит». Выбор такой терминологии подразумевает, что исследователь считает все перечисленное разными стадиями развития одного и того же языка.
Хаим Розен использует термин «израильский иврит» (предпочитая его «современному ивриту»). Он утверждает, что название «израильский иврит» лучше всего подходит для обозначения обновленного языка, имеющего древнее наследие, и указывает на территориальный ареал его распространения.
Исследователи ревизионистской школы предпочитают термин «израильский язык», или «исраэлит», подчеркивая принципиальное отличие нового языка от древнего иврита.
В русскоязычной терминологии традиционно использовались термины «древнееврейский язык» для обозначения языка Библии и «еврейский язык» для обозначения идиша.
Эта традиционная номенклатура неудобна. Во-первых, древнееврейский и идиш — языки, генетически не родственные между собой. Во-вторых, не очень понятно, что имеется в виду под «древнееврейским языком»: язык Библии? Язык Мишны? Оба они?
Наконец, такая номенклатура не дает возможности назвать средневековую стадию развития этого языка, а также официальный язык современного Израиля (для последнего некоторое время использовался термин «современный древнееврейский язык»).
С 1970-х годов в русскоязычной гебраистике под влиянием работ на английском языке и иврите закрепилось терминоупотребление «библейский иврит», «мишнаитский иврит» или «иврит Талмуда», «средневековый иврит», «современный иврит» или «современный израильский иврит».
Что же представляло собой возрождение иврита в качестве разговорного языка? Для ответа на этот вопрос стоит сначала затронуть два вопроса: что понимает социолингвистика под возрождением языка? И каково было бытование иврита в III-XIX веках?
Возрождение языка — это процесс, обратный языковой смерти. И то, и другое — процессы довольно длительные и плохо поддающиеся датировке.
О том, что такое мертвый язык и что такое языковая смерть, в научной литературе можно найти множество взаимоисключающих мнений: в каждом случае исследователь выделяет какой-нибудь один критерий и считает основополагающим именно его.
Расположим эти критерии в логически определенном порядке:
1. Прекращается передача языка от родителей к детям. Старшее поколение еще знает язык, среднее — понимает, но плохо говорит на нем, а младшее — и не говорит, и не понимает.
2. На языке прекращают говорить.
3. Умирает последний носитель языка.
Для многих языков на этом существование заканчивается. Это происходит, если язык обладал низким статусом, использовался почти только в быту — и не считался ценностью, достойной сохранения.
Однако языки с высоким статусом, а тем более языки священных текстов, считавшиеся сакральными, могут получить своего рода «загробное» существование.
Так произошло, например, с латынью (уже в средние века ни для кого не была родной, однако являлась и языком старых религиозных текстов, и языком новых богословских и литературных произведений, и языком устного общения, например в университетах), вэньянем, санскритом, геэзом и с некоторыми другими языками, в том числе с ивритом.
Такие языки могут уже не являться ни для кого родными (их выучивают в качестве второго или третьего) — но при этом на них продолжают создавать новые тексты, письменные или устные. Они даже могут продолжать звучать — как при чтении старых текстов, так и при устном общении. Для таких языков список критериев смерти можно продолжить:
4. Прекращается создание новых текстов на этом языке.
5. Язык перестает звучать (но письменные тексты все еще читаются).
6. Прекращается воспроизведение, изучение и передача старых (обычно священных) текстов на нем. Никто, кроме специалистов, не может прочесть и понять написанное на них.
Как уже отмечалось, во многих социолингвистических работах за основу берется один из этих критериев: кто-то считает живым язык, пока жив его последний носитель, кто-то — пока на нем продолжают создаваться тексты. Однако в современной социолингвистике более популярен функциональный подход, который предлагает интерпретировать эти критерии как стадии, которые язык проходит в процессе умирания.
Удачную формулировку такого подхода можно найти в работе японского лингвиста Тасаку Цунода, написанной в 2006 году: «Сохранность и, напротив, угрожаемое состояние языков составляют континуум, и тот или иной язык может быть сочтен мертвым в любой точке этого континуума».
В процессе смерти язык постепенно перестает употребляться: сначала в одной сфере, потом в другой. Таким образом, смерть языка — это процесс утраты им функциональных сфер, а возрождение — это, наоборот, процесс их обретения.
Такое функциональное определение языковому возрождению впервые дал в работе 1986 года Хаим Рабин. Он отмечал, что «язык не выходит из употребления в одночасье, он теряет отдельные сферы использования: он может перестать быть разговорным языком, но оставаться языком письменным, или наоборот; он может уйти из публичного общения и хозяйственной деятельности, но продолжать использоваться в качестве домашнего языка, и т. д.».
Какие именно сферы использования утрачиваются — зависит от статуса языка. Языки с высоким статусом перестают использоваться в повседневном устном общении, а на языках с низким статусом перестают писать, молиться, произносить официальные речи. В сущности, резкое понижение или повышение статуса языка само по себе является утратой функциональных сфер, то есть шагом к языковой смерти.
Недаром термины «смерть» и «возрождение» применяют по отношению к чешскому, айнскому, мэнскому и корнскому языкам: до «возрождения» на этих языках некоторое время (от нескольких десятилетий до нескольких веков) не было делопроизводства, формального образования, книгопечатания, не создавались литературные тексты, не существовало их упорядоченной нормы — однако на них говорили в быту (преимущественно в деревнях).
Обратный случай — это превращение языка с высоким статусом в язык, который употребляется и в повседневном общении. Такой путь «возрождения» проделал не только иврит, но и, например, литературный немецкий и итальянский.
Какой язык можно возродить? Очевидно, что языки, находящиеся на шестой стадии (аккадский, шумерский, древнеегипетский), возродить уже нельзя. Скорее всего, для языка с высоким статусом «отметка отсечения» — это четвертая стадия: если язык уже не является ни для кого родным, но активно используется, на нем создаются новые тексты, то ревитализация теоретически возможна.
Для языков с низким статусом такой отметкой становится вторая стадия: все успешные примеры возрождения таких языков (чешский, корнский, в меньшей степени мэнский) — это примеры возвращения «высоких» функциональных сфер (создание литературы, издание книг и газет, образование и т.д.) языкам, обладавшим низким статусом, но никогда не выходившим из употребления полностью. На всех этих языках, даже на корнском, который с конца XVIII века считался вымершим, продолжали говорить в деревенских семьях.
Кроме функционального состояния, еще один залог успеха для ревитализации языка — это его восприятие в качестве некоей символической ценности, прежде всего неотъемлемой черты нации. Возрождение языка почти всегда связано с самоопределением народа, с его борьбой за определенную национально-культурную автономию (в случае чешского и гэльского) или — за создание новой нации.
В случае возрождения иврита сработал именно второй сценарий: в конце XIX века возникла идея, что евреи, возвращающиеся на землю предков, должны порвать со своим диаспоральным прошлым, а создание новой нации должно быть подчеркнуто выбором языка.
Как и во всех остальных случаях ревитализации языков с высоким статусом, возрождение иврита в качестве разговорного языка заключалось в том, что иврит начал использоваться в новых для себя функциональных сферах: в повседневном устном общении, в общении с детьми и так далее.
В то время, когда иврит не был ни для кого родным, он чрезвычайно широко применялся в «высоких» сферах. Классические сакральные тексты, написанные на нем, постоянно изучались, заучивались, повторялись и передавались следующим поколениям. За эти полтора тысячелетия на нем были написаны тысячи теологических и философских трактатов, литературных произведений, официальных документов и писем.
Иврит постоянно звучал — во время литургии и других обрядов. Более того, в ряде случаев он использовался для разговорного общения: в ситуации паломничества, когда встречались евреи, не имевшие другого общего языка; в ситуации, когда евреи хотели сказать друг другу что-нибудь так, чтобы присутствующее нееврейское окружение их не поняло; в ряде каббалистических общин было принято говорить между собой в субботу — святой день — на иврите — святом языке, и т.д.
Для того чтобы иврит стал употребляться в новых для себя, «низких», функциональных сферах, нужно было преодолеть сразу несколько затруднений.
Высокий статус языка. Некоторые религиозные мыслители считали, что иврит нельзя использовать в повседневном общении, поскольку это — десакрализация священного языка.
Нехватка слов. С этим так или иначе боролись все авторы, писавшие на иврите, начиная с раннего Средневековья, поскольку им приходилось иметь дело с явлениями, для которых не было подходящих обозначений ни в тексте Библии, ни в более поздних текстах (эпохи Талмуда).
Для этого использовались три пути. Первый состоял в переосмыслении ряда библейских слов. Так, библейское слово חשמל, означающее божественный свет, получило новое значение — «электричество».
Второй путь вел к заимствованиям из других языков (на протяжении своей истории иврит заимствовал лексику из множества языков: древнеегипетского, шумерского, аккадского, арамейского, персидского, древнегреческого, латыни, арабского, турецкого, идиша, русского, английского, французского, немецкого и т.д.).
Наконец, третий путь подразумевал образование новых слов по имевшимся в библейском или мишнаитском иврите словообразовательным моделям — от имевшихся или от заимствованных корней.
Все эти пути преодоления нехватки слов использовались и в XIX-XX веках. Для развития иврита в 1912 году был создан Комитет языка иврит (с 1951 года — Академия языка иврит), регулярно выпускавший бюллетени со списками новых, недавно созданных слов.
Стилистика. Язык теологических трактатов, научных сочинений и высокой поэзии не слишком-то приспособлен для разговорной речи с ее стилистической гибкостью. Как ругаться на таком языке? Как выразить нежные чувства? Как говорить с детьми?
Первые попытки выработать сколь-нибудь обширный стилистический репертуар были предприняты еще в XIX веке, когда на иврите появилась реалистическая проза — с речевыми характеристиками персонажей, с имитацией разговорной речи и тому подобным. Однако позже, в XX веке, стилистическая норма иврита была создана заново.
Отсутствие носителей. Для полноценного возрождения иврита необходимо было воспитать поколение носителей. В XIX веке предпринимались первые попытки такого рода, поначалу казавшиеся безумством.
В 1868 году у минского учителя Шмуэла Зелига Бернштейна родился сын (его имени история не сохранила), с которым разговаривали только на иврите. Вторым таким ребенком стал Нохум Слушч (родился в 1872-м), ставший в дальнейшем известным еврейским историком. Третьим был сын Элиэзера Бен-Йеѓуды Итамар (родился в 1882 году). Воспитание и обучение детей на иврите стало массовым только в 1910-20-е годы, когда возникла система ивритоязычных детских садов и школ.
Проект ревитализации иврита удался: за сто лет он стал родным для нескольких поколений носителей; это язык со сформировавшейся нормой, с развитой стилистической системой, с обширной — и постоянно пополняющейся — терминологической лексикой.
Однако ценой этого успеха стало резкое сокращение количества носителей еврейских диаспоральных языков: приезжавшие в Палестину, позже — в Израиль их носители были вынуждены переходить на иврит, дети этих людей в большинстве своем уже вовсе не знали языка своих родителей.
Александра Полян