Убивающая полезность

Высшее английское общество, званые светские ужины, прекрасные дамы, остроумные элегантные мужчины, утопающие в персидских коврах гостиные и бесконечное количество оттенков роскоши — за этим антуражем романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» (1890) как будто нет никакой экономической реальности. Автор, словно отмахиваясь от назойливых вопросов, просто сообщает нам, что состояние его героев позволяет им не думать о деньгах. И долгое время произведение одного из самых скандальных мировых писателей так и воспринималось — как образец чистого парадокса, предельного эстетизма, притча о вечной молодости, купленной ценою души. Однако если рассмотреть «Портрет Дориана Грея» в современном ему социально-экономическом контексте, то усердное игнорирование Уайльдом объективной реальности окажется необычайно красноречивым. В том, как Дориан становится жертвой закона убывающей полезности и как Уайльд борется с надвигающимся веком капитализма, разбирался Фонд Егора Гайдара, партнер N + 1 по проекту «Краткий курс по литэкономии».

1

Проявить во всей полноте свою сущность — вот для чего мы живем. А в наш век люди стали бояться самих себя. Они забыли, что высший долг — это долг перед самим собой. Разумеется, они милосердны. Они накормят голодного, оденут нищего. Но их собственные души наги и умирают с голоду. Мы утратили мужество. А может быть, его у нас никогда и не было. Боязнь общественного мнения, эта основа морали, и страх перед богом, страх, на котором держится религия, — вот что властвует над нами.
О. Уайльд, «Портрет Дориана Грея». Пер. М. Абкиной

После падения наполеоновской Франции в 1815 году Великобритания стала наиболее могущественным игроком не только в Европе, но и во всем мире. Она контролировала стратегические торговые пути и распространяла по миру английский язык, систему мер и весов, а также модели политических, экономических и социальных институтов. Период ее доминирования длился почти 100 лет, до начала Первой мировой войны, и получил название Pax Britannica — в подражание знаменитому Pax Romana, золотому веку Римской империи, в течение которого почти не было войн и масштабных кризисов.

Все это столетие Великобритания пожинала плоды промышленной революции и научно-технического прогресса — в городах появились водопроводы, улицы в темное время суток освещались газовыми фонарями, под Темзой был прорыт первый в Европе подводный тоннель, а сами города связала развитая сеть железных дорог и телеграфных проводов. Каждое следующее десятилетие XIX века для Великобритании как флагмана европейского развития если и было похоже на предыдущее, то только темпом происходящих трансформаций.

Так в этот мир пришла «современность».

Это ощущение постоянного движения вперед, наряду с осознанием величия империи, над которой никогда не заходит солнце, пришлось на 63-летнее правление королевы Виктории. Несмотря на то, что к началу XIX века права и полномочия британской монархии давно уже были ограничены, при Виктории королевская семья вернула себе возможность влиять на общество. В эпоху быстрых трансформаций люди ожидаемо нуждались в ориентирах, своего рода островках «стабильности» в океане стремительно преображающейся реальности. В этот момент королевская семья взяла на себя роль хранительницы британских нравов, традиций и этикета, стала образцом, которому стремились подражать аристократы и представители высшего среднего класса.

Так оформилась знаменитая «викторианская мораль»: хорошие манеры, сдержанность в эмоциях и порывах, регулярное посещение церкви, экономность, хозяйственность и трудолюбие. Эта холодноватая чопорность быстро закрепилась в общественном сознании в качестве типично английской черты. При этом, по словам британского историка и основателя Общества социальной истории Гарольда Перкина, сама аристократия предпочитала не вспоминать, что еще в конце XVIII века в Европе доминировало другое представление о британцах — как о людях шумных, жестоких, грубых и хитрых, добивающихся своих целей любыми методами.

Однако викторианская мораль стояла на страже не только нравственных, но и социально-политических устоев. По мнению того же Гарольда Перкина, ее жесткий кодекс должен был помочь старой аристократии отстоять свои позиции и привилегии под давлением капитала и приобретающей все большее влияние буржуазии. Фактически он призван был предотвратить размывание классической иерархии английского общества — отделить «старый» средний класс (upper-middle class) от «нового», состоятельных людей с богатой семейной историей от «нуворишей», владельцев мануфактур и торговцев, заработавших свой капитал на продаже колониальных товаров. Строгие устои высшего английского общества должны были служить дополнительным, по крайней мере психологическим, барьером, защищавшим старую политико-экономическую элиту от новой.

Но барьер этот работал откровенно плохо. С одной стороны, викторианская мораль проникала во все слои английского общества — не без помощи самой королевы Виктории, чьи сдержанность и патриотизм служили ориентиром для всех без исключения подданных. Капиталисты, заинтересованные в контактах с аристократией (прежде всего, по политическим соображениям), перенимали манеры высшего общества, взамен привнося в него деньги, роскошь и блага современности. С другой стороны, как пишет еще один английский историк и идеолог Либеральной партии Британии Джордж Тревельян, дух капитализма проникал в классическое английское общество через принцип «самодисциплинированности».

Экономический успех человека напрямую связывался с усердием в делах и сдержанностью в тратах. Подобные представления легко находили отклик у приверженцев пуританства — особой формы английского кальвинизма, возникшей еще в XVI-XVII веках, но именно в викторианскую эпоху проникшей в повседневные практики и ценностные установки английского общества. В результате капиталисты перенимали традиции высшего общества, а высшее общество нормализовывало меркантилистские практики и само заражалось предпринимательским духом.

На этом фоне в 1890 году был создан роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» — и ничего вышеописанного в нем нет. К концу XIX века викторианская мораль, с ее сдержанностью и рационализацией жизненного уклада, вполне ожидаемо успела нажить себе немало недоброжелателей, среди которых, может быть, не самое первое, но определенно самое яркое место занял Оскар Уайльд.

Принято считать, что именно неумеренный английский пуританизм стал катализатором развития декадентства. По крайней мере, английские декаденты — приверженцы так называемого эстетизма — бросили вызов пуританским установкам на скромность и благопристойность во всем, что касалось внешних проявлений. Сам Оскар Уайльд не боялся подливать масла в этот огонь. Он выходил читать лекции в фиолетовом пиджаке с пышными кружевами, являлся репортерам в меховой шапке и подбитом зеленым мехом пальто, легко относился к многочисленным карикатурам на себя, не скупился на головокружительные парадоксы и в каком-то смысле закономерно вызвал против себя гнев общества, наказавшего его тюремным заключением и публичным забвением. «Портрет Дориана Грея» стал настоящим манифестом эстетизма и гедонизма, но роман был направлен не только против викторианской морали. Декадентство стало культурным и философским ответом на прежде всего экономически детерминированные процессы, происходившие в английском и — шире — европейском обществе.

2

Знаю, что в Англии у нас не все благополучно, что общество наше никуда не годится. Оттого-то я и хочу, чтобы вы были на высоте. А вы оказались не на высоте. Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте. Вы заразили их безумной жаждой наслаждений. И они скатились на дно. Это вы их туда столкнули! Да, вы их туда столкнули, и вы еще можете улыбаться как ни в чем не бывало, — вот как улыбаетесь сейчас...
О. Уайльд, «Портрет Дориана Грея», пер. М. Абкиной

Судя по провокационному поведению Оскара Уайльда, легко поверить в один из самых распространенных мифов — будто бы в образе лорда Генри Уоттона писатель изобразил самого себя. Такого же парадоксального, с вечной циничной усмешкой (каким он запечатлен в знаменитом цветном памятнике в Дублине), легко готового оспорить принятые нормы и бросить вызов морали. Но сам Уайльд считал, что в нем уживаются все три центральных персонажа романа: «Бэзил Холлуорд — это я, каким я себя представляю; лорд Генри — это я, каким меня воображает свет; Дориан — каким я хотел бы быть, возможно, в иные времена». И эта авторская подсказка помогает довольно точно описать по крайне мере часть его внутренних противоречий.

Стараясь выглядеть эпатажно, Оскар Уайльд, тем не менее, был крайне рефлексивным человеком, и его внешний облик, поведение и занятия определялись хорошо проработанной эстетической позицией. Он умел погружаться в дела, продвигать модные направления, задавать мировоззренческие тренды. Но этот конфликт лорда Генри и Бэзила Холлуорда — между красочным фасадом и скрытой за ним кропотливой работой, прежде всего над собой, — понятен. Образ же Дориана Грея оказался для писателя не столько органичным отражение настоящего, сколько поразительным предвидением будущего.

«Растрачивать свой гений и пускать на ветер вечную юность доставляло мне странное наслаждение. Устав от пребывания на вершинах, я намеренно спустился в самые бездны в поисках новых ощущений. Перверсии в сфере страсти стали для меня тем же, что и парадокс в сфере мысли» (пер. Р. Райт-Ковалевой), — эти слова легко можно принять за описание последних десятилетий жизни Дориана Грея, но на самом деле они взяты из послания самого Оскара Уайльда, написанного в тюрьме и получившего название «De Profundis» — «Из бездны».

Если пробежаться по гедонистическим увлечениям Дориана Грея после того, как он совершает фаустовскую сделку — отдает душу в обмен на вечную молодость, то мы получим, в общем-то, исчерпывающий каталог интересов типичного декадента конца XIX столетия. Дорогие ткани, старинные голебены, церковная утварь, драгоценные камни, восточные ароматы — все для того, чтобы погрузиться в исследование собственного эмоционального и чувственного мира. К этому стоит добавить удовольствия умственные — бесконечные словесные игры с едва уловимыми смысловыми нюансами. Наконец, даже любимую книгу, которая станет для него руководством, Дориан Грей выбирает предельно знаковую: вероятнее всего, это роман Жориса Карла Гюисманса «Наоборот» — «библия декадента».

Впрочем, не стоит думать, что для Оскара Уайльда провокация была лишь способом отмежеваться от чопорной традиционной эстетики и пошатнуть викторианскую мораль. Помимо этого, он помнил о необходимости наработать себе литературную репутацию и занять выгодное положение на рынке. Уже в середине XIX века писатели вполне усвоили традиции и дух капитализма — занятия литературой подразумевали не только творчество, но и другие виды деятельности, далеко выходившие за узкопрофессиональные рамки. Писатели встречались с публикой, активно участвовали в журнальной полемике и в целом понимали, что быть на виду — это хороший способ привлечь внимание к своим произведениям. Так что экстравагантный эстетизм Оскара Уайльда носил вполне рыночный характер. Все его громкие публичные появления были тщательно обставлены, он выступал с лекциями о моде в разных странах и сделал самого себя и свою жену живым воплощение собственной эстетической системы.

Проблема декадентов и конкретно Оскара Уайльда была не в том, что они отказывались соответствовать духу времени, не желали встраиваться в новые социально-экономические процессы и воспринимали экономический рост как признак упадка Золотого века. Многие из них прекрасно все это умели — но приоритетной считали жизнь эмоциональную, и чем тяжелее наваливалась на них реальность, тем ярче разгорался их изначально умеренный протест.

В свой роман, на первый взгляд решительно отгороженный от реальности, Оскар Уайльд, тем не менее, включил крохотный эпизод — лорд Генри наносит визит своему дяде, лорду Фермору, чтобы навести справки о Дориане, — который буквально на миллиметр приоткрывает дверь в большой мир. Лорд Фермор — не декадент, но консерватор, имеет в Лондоне два дома, но живет на съемной квартире, владеет угольными копями в центральных графствах и, судя по всему, довольно хорошо с ними управляется, но предпочитает, «как это прилично джентльмену, топить свой камин дровами». Коммерция — отдельно, а традиции — отдельно. И натиск новых денег совершенно не значит, что следует немедленно что-то поменять в привычном образе жизни и пуститься в неумеренное новомодное потребление. В этой крохотной детали не меньше декадентского протеста, чем в каталоге увлечений Дориана Грея.

Дориану Грею досталось огромное наследство, дядя лорда Генри разом распоряжается и наследством, и благоприобретенными угольными копями, тем не менее ни тот, ни другой (хотя интерес лорда Фермора к промышленности автор небрежно характеризует как «нездоровый») не готовы поступиться ни каплей того, что приносит им удовольствие. Где-то тут смыкаются два важнейших для своего времени принципа — философский и экономический — гедонизм и маржинализм.

3

Уродства жизни, когда-то ненавистные ему, потому что возвращали к действительности, теперь по той же причине стали ему дороги. Да, безобразие жизни стало единственной реальностью. Грубые ссоры и драки, грязные притоны, бесшабашный разгул, низость воров и подонков общества поражали его воображение сильнее, чем прекрасные творения Искусства и грезы, навеваемые Песней. Они были ему нужны, потому что давали забвение. Он говорил себе, что через три дня отделается от воспоминаний.
О. Уайльд, «Портрет Дориана Грея», пер. М. Абкиной

Промышленная революция и усиление торговых связей между государствами, в том числе между метрополиями и их колониями, привели к тому, что использование классических рыночных механизмов и стремление к личной прибыли стали доступны большому количеству людей. Говоря современными терминами, порог входа на рынок стал намного ниже, чем на протяжении всего предыдущего периода существования человечества. При этом степень насыщенности рынков и конкуренция на них еще не были такими высокими, какими станут к началу Первой мировой войны. Все это формировало стимулы и условия для погони за прибылью — золотой рыночной лихорадки.

Для объяснения этих феноменов в экономической науке ко второй половине XIX века оформляется направление маржинализма — как раз ориентированного на поиск и описание пределов возможного извлечения прибыли или любых других, не обязательно денежных, преимуществ. Человек мыслился маржиналистами — среди них были и француз, автор первой теории рыночного равновесия Леон Вальрас, и будущий основатель австрийской экономической школы Карл Менгер — как рациональный индивид, стремления которого направлены на максимизацию собственных удовольствий. Фактически это и есть идеальный гедонист, каким его описывал лорд Генри и каким стремился стать вечно молодой Дориан Грей.

Но маржиналисты знали то, чего на тот момент не могли предусмотреть ни Дориан Грей, ни, как оказалось, сам Оскар Уайльд. Судьба лондонского денди буквально списана с закона предельной полезности, придуманного маржиналистами, — чем меньше ограничены у вас ресурсы (в том числе временные, как у вечно молодого Дориана), тем меньше с каждым новым «благом» и месяцем беззаботной жизни оказывается «полезность» этих благ, а в конечном счете и удовлетворенность от жизни. На протяжении всего романа мы наблюдаем, как падает субъективная оценка стоимости, или «полезности», каждого нового удовольствия, которое пробует опускающийся на этическое дно Дориан. Если в свои двадцать юноша готов был радоваться ветке сирени, то к сорока его не могут удовлетворить ни коллекции драгоценных камней, ни алкоголь с наркотиками, ни любовь невинной девушки-крестьянки.

Но дело не только в убывающей полезности. Кажется, сам того не желая, Уайльд предвосхитил написанную почти десять лет спустя книгу Веблена «Теория праздного класса». Веблен описывает феномен «демонстративного потребления» в среде буржуа и попавшей к ним в зависимость прослойки обнищавших аристократов. Нередко они становятся потребителями бессмысленных вещей и «благ» только потому, что те дорого стоят и доступны лишь узкому круг действительно богатых лиц. Тем самым они подчеркивают свою принадлежность к элите. Но статусное потребление, по мысли Веблена, превращает высший класс в праздный. Его представители тратят время не на производительный труд, как это делают выходцы из среднего или низшего классов, а на виды деятельности, которые сопряжены с временными затратами, но не приносят доход, — коллекционирование, посещение светских раутов, погоня за модой.

Дориан Грей, гонимый идеями гедонизма, «болеет» всеми проявлениями «праздного класса», от которых так стараются убежать и против которых выступают сторонники декадентства. Отказываясь измерять жизненный успех новой рыночной рациональностью, декаденты стремятся продемонстрировать, что радость от жизни может быть связана с эмоциональными переживаниями, идеалами эстетизма и наслаждением красотой в противовес статусному потреблению. Главное при этом — найти ту тонкую грань, за которой все превращается в свою противоположность, и балансировать на ней — искусство, которым в совершенстве владеет лорд Генри.

Спор о «темной стороне» капитализма и разумных стимулах в жизни индивида продолжился и в XX веке. Философы Герберт Маркузе и Жан Бодрийяр критикуют «общество потребления», в котором видят подавление человека навязанной ему глобальной культурой и соответствующими его социальному статусу потребительскими практиками. Сторонники рыночных принципов и либертарианства, такие как экономисты Мюррей Ротбард и Дейдра Макклосски, формулируют идею «основополагающего факта» — кардинального роста уровня жизни населения Земли и снижения смертности, связанного с повсеместным развитием разных рыночных институтов, освобождающих индивида от социальных оков и дающих ему свободу выбора, слова, передвижения. На почве достижений маржиналистской революции возникло и несколько крупных современных экономических парадигм — теории рационального и коллективного выбора, теория неоинституционализма и теория игр.

Так, казалось бы, напрочь игнорирующий объективную реальность и сосредоточенный исключительно на мире эстетики, чувственности и парадокса «Портрет Дориана Грея» оказывается романом, нащупывающим самые острые конфликты своего времени. Гедонизм против пуританства, эстетизм против производительного труда, новые деньги против старых капиталов, буржуа против аристократии, новое потребление против духовных ценностей. Каждый из этих конфликтов находит едва уловимое отражение в романе, и за парадоксами лорда Генри, трудолюбием Бэзила и гедонизмом Дориана проступает новый вид протеста против надвигающегося века капитализма. На удивление, Оскар Уайльд предвосхищает и то, что произойдет много десятилетий спустя, когда современная поведенческая экономика продемонстрирует ограниченность наших представлений о рациональном индивиде и том, что может составлять его выгоду и чем определяется его выбор.

Михаил Комин, Татьяна Трофимова