Богач, бедняк, паупер

За счет чего Великобритания первой из европейских стран смогла совершить индустриальную революцию? Как ей удалось вырваться из тисков «мальтузианской ловушки» и проложить путь к государству «всеобщего благосостояния», положив конец ужасной нищете большого числа подданных королевства? Быть может, об этом нам расскажут романы Чарльза Диккенса, описывающие страдания тех, кто стал заложниками и жертвами эпохи раннего капитализма. В том, как роман «Приключения Оливера Твиста» связан с британским Законом о бедных 1834 года, разбирался Фонд Егора Гайдара, партнер N + 1 по проекту «Краткий курс по литэкономии».

Ужасающая бедность, работные дома, беспризорные чумазые дети, снующие по улицам карманники — с большой вероятностью, таким мы представляем себе Лондон викторианской поры. Ведь именно так описывал его Чарльз Диккенс в романе «Приключения Оливера Твиста» (1837–1839), а уж он-то видел все своими глазами! Романы Диккенса вообще производят на читателя странное воздействие. Вместо того чтобы судить о специфике взгляда популярного британского писателя на викторианскую Англию, читатель склонен изучать по ним саму викторианскую Англию. Так что сейчас уже трудно поверить, что Диккенс был вовсе не беспристрастным наблюдателем, а одним из участников дискуссии вокруг Закона о бедных 1834 года, причем едва ли не самым упертым — наряду с Томасом Мальтусом, Карлом Марксом и даже Чарльзом Дарвином. И что на самом деле роман «Приключения Оливера Твиста» — вовсе не о нищете и падении викторианского Лондона, а об экономическом росте индустриальной Англии, вечных вопросах социальной политики и поисках пути к государству «всеобщего благосостояния».

1

О голодном малютке-сироте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложили надлежащим образом приходским властям. Приходские власти с достоинством запросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы женского пола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту утешение и питание, столь для него необходимые. На это власти работного дома ответили, что такой особы нет. Тогда приходские власти великодушно и человечно порешили, что Оливера следует поместить «на ферму», или, иными словами, препроводить его в отделение работного дома, находившееся на расстоянии примерно трех миль, где от двадцати до тридцати других юных нарушителей закона о бедных копошились по целым дням на полу, не страдая от избытка пищи или одежды, под материнским надзором пожилой особы, которая принимала к себе этих преступников за семь с половиной пенсов с души.
Ч. Диккенс, «Приключения Оливера Твиста» (пер. А.В. Кривцовой)

«У меня были веские причины избрать подобный путь», — признается Чарльз Диккенс в предисловии к «Приключениям Оливера Твиста». Действительно, трудно найти сегодня биографию писателя, в которой эти веские причины не были бы расписаны во всех красках. Разорение семьи Диккенсов после переезда в Лондон, заключение родителей в долговую тюрьму, фабрика по производству ваксы, на которой двенадцатилетний Чарли работал за шесть шиллингов в неделю, — все эти личные обстоятельства очевидным образом легли в основу романа. Правда, продлились эти несчастья всего несколько недель — исследователи называют сроки от полутора до четырех месяцев — и завершились хеппи-эндом: отец получил наследство от бабушки. Но сам Диккенс еще долго избегал тех мест в городе, где ему пришлось обрести этот опыт, и не переносил запаха ваксы.

Однако психологическая травма была пусть и веской, но далеко не единственной причиной создания романа об Оливере Твисте. С первых же страниц сложно не заметить отношения Диккенса к работным домам — его описания буквально источают яд. «Семь с половиной пенсов в неделю — недурная сумма на содержание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной пенсов — вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать неприятные последствия», — цинично комментирует писатель практику содержания сирот, родившихся в этих учреждениях. Традиционный комментарий к роману гласит, что Диккенс «реалистически воспроизводит» принятую на тот момент систему работных домов «с их тюремным режимом».

Реализм 1830-х годов в исполнении Диккенса, однако, не был свободен от перегибов, свойственных этому направлению в тот момент. Английская литература, после нескольких десятилетий романтического подъема и возвышенных героев с их душевными метаниями, впала в другую крайность. У писателей проснулся жадный интерес к бытовым подробностям и таким сферам жизни, которые прежде не оказывались в поле зрения литературы или же максимально, в силу эстетических соображений, сглаживались.

На волне этого интереса писатели, что вполне естественно, нагнетали криминальные ужасы, живописали грязные подворотни и смаковали чудовищную нужду бедняков. Диккенс в этом отношении не был исключением. Тем не менее, его амбиции простирались гораздо дальше обычной жажды литературного успеха. Как бы ни нагнетал писатель натуралистичные подробности при изображении быта бедняков и воровских будней Лондона, в его романе легко заметить нехитрые манипуляции по выстраиванию довольно однобокой картины. Диккенс делает своим главным героем ребенка, заставляет всех заливаться слезами, придает любимым персонажам ангелоподобные черты, наделяет бедных сирот невероятной сознательностью и чувствительностью, а смотрителей работных домов – исключительно коварством и черствостью. Как тут не пожалеть несчастных бедняков и не ополчиться против создателей системы их призрения!

Но зачем это было нужно Диккенсу? Что и кому он хотел доказать своим черно-белым миром?

2

По обеим сторонам улицы дома были большие и высокие, но очень старые и населенные бедняками: об этом в достаточной мере свидетельствовали грязные фасады домов, и такой вывод не нуждался в подтверждении, каким являлись испитые лица нескольких мужчин и женщин, которые, скрестив на груди руки и согнувшись чуть ли не вдвое, крадучись проходили по улице. В домах находились лавки, но они были заколочены и постепенно разрушались, и только верхние этажи были заселены. Некоторые дома, разрушавшиеся от времени и ветхости, опирались, чтобы не рухнуть, на большие деревянные балки, припертые к стенам и врытые в землю у края мостовой. Но даже эти развалины, очевидно, служили ночным убежищем для бездомных бедняков, ибо необтесанные доски, закрывавшие двери и окна, были кое-где сорваны, чтобы в отверстие мог пролезть человек. В сточных канавах вода была затхлая и грязная. Даже крысы, которые разлагались в этой гнили, были омерзительно тощими».
Ч. Диккенс, «Приключения Оливера Твиста» (пер. А.В. Кривцовой)

Эти сцены ужасающей бедности, которую в духе новых литературных веяний воспроизводит Диккенс, несомненно, стали одним из самых узнаваемых элементов его творчества. Однако на самом деле к началу XIX века Великобритания имела неплохо развитую систему социальной поддержки. Уже в XVIII веке действовало так называемое «елизаветинское», или «старое», законодательство о бедных, которое возлагало ответственность за помощь неимущим на церковный приход — наименьшую политико-территориальную единицу королевства того времени.

С местного населения в приходе собирали специальные налоги, которые либо в прямой форме (деньги, продукты, одежда), либо в непрямой (ночлег, предоставление работы) шли в помощь нуждающимся. Рассчитывать на помощь прихода можно было в том случае, если человек оказывался нетрудоспособен или попадал в тяжелое положение. Такие люди назывались пауперами (от англ. pauper — бедняк), и с 1697 году каждому пауперу выдавался специальный «сертификат оседлости» — что-то вроде современной прописки, которая закрепляла его за определенным приходом.

С 1790-х годов, на которые пришлось несколько неурожайных лет, по всей Англии и Уэльсу стали применять «спинхемлендскую систему»: все пауперы получали доплату, которая рассчитывалась исходя из текущей стоимости хлеба, количества детей в семье и размера самостоятельного заработка до уровня прожиточного минимума. Изначально эта система появилась как низовая инициатива мировых судей графства Беркшир в стремлении спасти от голода нуждающихся, но за следующие полтора-два десятилетия распространилась на половину приходов страны.

В результате к началу 1830-х годов – времени, предшествующему событиям романа Диккенса, – примерно четверть всего населения Англии считалась пауперами и получала ту или иную форму социальной поддержки в своих приходах. Правда, количество нуждающихся было все-таки больше — за пределами категории пауперов оставались трудоспособные, но не желавшие работать люди или бедняки, покинувшие свой приход. Они на помощь прихожан рассчитывать уже не могли, более того, объявлялись вне закона, могли быть выдворены за пределы чужого прихода, принуждены к общественным работам или другим формам наказания. В целом же, хотя подобная «социальная политика» была децентрализованной, система работала довольно эффективно.

Почему же тогда в романе Диккенса бедные находятся в столь ужасном положении и, судя по всему, не получают никакой помощи? Дело в том, что вся эта налаженная система социальной помощи круто изменилась после того, как в 1834 году британский парламент принял новый Закон о бедных.

Пересмотр закона был инициирован группой парламентариев, получивших мандаты в результате проведенной двумя годами ранее избирательной реформы, известной под названием «борьба с гнилыми местечками». Реформа дала голоса как раз тем приходским налогоплательщикам, для которых действовавшая «спинхемлендская система» была лишь источником обременения. Для изучения ситуации с ней была создана специальная комиссия, которой предстояло проинспектировать 15 тысяч приходов. Правда, комиссию почти сразу же обвинили в предвзятости: по некоторым вопросам было исследовано не более 200 приходов, а информация чаще всего черпалась из рассказов церковных старост и чиновников органов призрения, которые спешили указать на откровенно пользующихся своим положением пауперов.

Мотивы состоятельных домовладельцев были более чем понятны — к началу 1830-х годов они были вынуждены платить огромный, занимающий второе место в доле расходов семьи в месяц, налог на бедных, причем количество последних продолжало увеличиваться. Их оппоненты, защитники неимущих, не могли подкрепить свои доводы ничем, кроме гуманистических идеалов. К тому же, по мере разворачивания в парламенте масштабных дебатов о системе помощи бедным, стало понятно, что группа филантропов, без того немногочисленная, едва ли может рассчитывать на поддержку заметных экономических теоретиков того времени, взгляды которых были крайне популярны в высших английских кругах и которые уже несколько десятилетий обсуждали методы борьбы с бедностью.

Так, известный английский философ того времени Джереми Бентам, автор концепции утилитаризма, настаивал на позиции «самопомощи» и жестких стимулов для бедных. Никаких прямых выплат быть не должно — они лишь способствуют иждивенческим настроениям пауперов. Только работные дома с крайне непривлекательными условиями жизни — так у человека появится стимул выбраться из нищеты. Концепция Бентама подкреплялась расчетами его современников, демографов и экономистов Джозефа Таунсенда и Томаса Мальтуса, которые обосновывали необходимость жестких мер надвигающимся коллапсом и массовым голодом в связи с «безрассудным размножением бедных» и отсутствием у них протестантских добродетелей. Учение Адама Смита о «невидимой руке рынка», которому государство со своими социальными льготами лишь мешает, подлило масла в огонь, раздуваемый противниками старой системы социальной поддержки.

В итоге новый закон о бедных был принят.

Согласно этому закону, каждый приход обязан был создать на своей территории работный дом и отменить все прямые формы поддержки неимущих. С этого момента любая помощь могла оказываться только пауперам, помещенным в работный дом. Управление им, как и всей новой системой общественного призрения, возлагалось в каждом или нескольких соседних приходах на Совет попечителей о бедных, избираемый из числа наиболее крупных налогоплательщиков. Этот совет, действовавший на общественных началах, нанимал чиновника по надзору за бедными, главной функцией которого становилось поддержание окупаемости работного дома и предоставление отчетов Совету. Реальный же надзор за бедными делегировался местному церковному старосте — бидлу.

Закручивание гаек в системе призрения бедных оказалось таким резким, что каждый паупер, имевший надежду найти хоть какую-то работу вне стен работного дома, и правда прикладывал к этому все силы. Неслучайно в работном доме, который живописует Диккенс, практически нет взрослых бедняков.

Насколько «реалистичное» описание Диккенса исторически достоверно? Комментаторы единодушны — вполне достоверно. Недаром организация работного дома была крайне схожа с еще одним изобретением Джереми Бентама — Паноптиконом, идеально эффективной тюрьмой.

При поступлении в работные дома семьи разделялась — мужчины, женщины и дети должны были проживать отдельно друг от друга, так что люди не могли рассчитывать даже на психологическую поддержку близких. Условия жизни намеренно создавались такие непривлекательные, чтобы подданные королевства всеми силами стремились не оказаться в работном доме. Кроме того, поручив надзор за бедными бидлу, но не установив никакого контроля за его деятельностью, попечители обрекли неимущих на абсолютную зависимость от этого человека, способного превратить их жизнь в череду унижений и издевательств.

3

По направлению к Лондону медленно тащилось несколько деревенских повозок; изредка проносилась с грохотом почтовая карета, покрытая грязью, и кучер в виде предостережения угощал бичом неторопливого возчика <…> Уже открылись трактиры, и в них горел газ. Начали открывать и лавки, и навстречу изредка попадались люди. Затем появились отдельными группами мастеровые, шедшие на работу. Потом мужчины и женщины с нагруженными рыбой корзинками на голове; повозки с овощами, запряженные ослами; повозки с живым скотом и тушами; молочницы с ведрами — нескончаемая вереница людей, несущих съестные припасы к восточным предместьям города. По мере приближения к Сити грохот экипажей усиливался; когда они проходили по улицам между Шордитч и Смитфилд, шум перешел в гул, началась сутолока. Стало совсем светло — светлее уже не будет, — и для половины населения Лондона настало деловое утро.
Ч. Диккенс, «Приключения Оливера Твиста» (пер. А.В. Кривцовой)

Диккенс справедливо видит Лондон своего времени средоточием жизни, однако, читая его роман, впору решить, что столица, да и вся Англия переживали не лучшие времена. Количество неимущих увеличивается, налоговая нагрузка на население возрастает, люди устремляются в Лондон в надежде на лучшую жизнь, город утопает в нечистотах — и дело явно движется к коллапсу. Примерно так же считал уже упомянутый Томас Мальтус — демограф, священник, экономист, в 1798 году издавший свою работу «Опыт о законе народонаселения» и оставшийся в науке как автор знаменитой «мальтузианской ловушки».

Суть проблемы Мальтус видел в том, что человечество обречено ради выживания раз за разом проходить один и тот же малоприятный путь. Как только уровень жизни населения хоть немного повышается, сразу же повышается и рождаемость, производимые блага начинают распределяться на большее количество людей, численность которых всегда растет гораздо более быстрыми темпами, чем производство продуктов питания. В результате качество жизни стремительно ухудшается и человечество заходит в тупик, выйти из которого можно лишь путем огромных человеческих потерь — войн, эпидемий, голода, стихийных бедствий.

Таков естественных механизм регуляции — и, сознавая эту закономерность, человечество может найти ему альтернативу. В контексте теории «мальтузианской ловушки» не удивительно, что именно работа Мальтуса вдохновила создателей нового Закона о бедных 1834 года: помощь пауперам, как минимум, бессмысленна, а как максимум — приближает очередной закономерный коллапс и начало нового витка.

Но Мальтус не знал, что ровно в тот момент, когда он формулировал основополагающие идеи своей теории народонаселения, Великобритания нашла способ выбраться из «мальтузианской ловушки». Причины, обеспечившие успех британской промышленной революции, до сих остаются одним из самых темных вопросов: кто-то называет поворотным моментом изобретение в 1769 году Джеймсом Уаттом паровой машины с изолированной конденсационной камерой, а годом раньше — механического прядильного станка Ричардом Аркрайтом; кто-то, как, например, Дарон Асемоглу, считает, что почва для британской промышленной революции была подготовлена складыванием устойчивых политических институтов в ходе Славной революции конца XVII века, закрепившей институт частной собственности. Экономические историки, в частности Грегори Кларк, видят целый комплекс случайно сошедшихся факторов, в числе которых заметное место занимают возросшая добыча дешевого угля, развитие системы железных дорог и, в связи с применением машинного труда, повышение производительности сельского хозяйства.

Так или иначе, Великобритания стала первой страной, сумевшей загадочным образом преодолеть «мальтузианскую ловушку», свойственную доиндустриальным обществам. Другое дело, что эффект экономического роста, столь ярко наблюдаемый спустя десятилетия, проявился далеко не сразу.

А сразу обнаружился стремительный рост неравенства, ставший следствием периода накопления капитала, увеличение доли тех, кто находится за чертой прожиточного минимума, резкое высвобождение рабочей силы в сельской Англии, — организация пастбищ для текстильной промышленности стала в разы выгоднее обычного сельского хозяйства, — стремительное увеличение доли городского населения, куда эта лишняя рабочая сила и устремилась, и возросшая нагрузка на практически отсутствовавшую городскую инфраструктуру. Потоки людей, стекающихся к Сити, которые видят на своем пути Оливер и Билл Сайкс, — не что иное, как следствие и главный ресурс индустриализации государства.

Ко всему этому Великобритания, и в частности Лондон, довольно успешно адаптировались уже через несколько десятков лет, но в те годы, когда Диккенс писал «Приключения Оливера Твиста», он видел только то, что видел. Добавить к этому динамично меняющуюся картину профессиональной востребованности, в том числе разорение мелких ремесленников, которые не могли конкурировать с дешевым машинным трудом, — и становится понятно, почему Диккенс так язвительно шутил, вкладывая в уста приходского бидла одобрительные слова по поводу востребованности ремесла гробовщика в тяжкие для бедных времена: «Уверяю вас, вы сколотите себе состояние, мистер Сауербери!» – «Вы полагаете? Приходской совет назначил очень низкую цену». – «Да и гробы невелики».

Закон о бедных 1834 года стал не только поводом для ожесточенных дискуссий, но и отправной точкой для многих популярных современных экономических теорий. Историческая встреча редактора радикального философского журнала Карла Маркса и начинающего текстильного промышленника Фридриха Энгельса также во многом была спровоцирована принятием этого закона. Закон о бедных действительно способствовал значительному притоку рабочей силы на фабрики, но к началу 1840-х годов рабочие были не особо довольны своим положением — настолько, что все чаще это недовольство перерастало в открытые бунты. Эти выступления, по мысли Маркса и Энгельса, были вызваны растущим самосознанием рабочих, желавших более равного распределения благ, и вот-вот должны были вылиться в революцию пролетариата. Что, впрочем, не мешало Энгельсу оставаться прямым бенефициаром британской промышленной революции, а Марксу — пользоваться устойчивым финансовым положением единомышленника.

Примерно тогда же зародилась идея «марксовой ловушки» — по аналогии с мальтузианской, — в которую может угодить общество, следуя по пути экономического роста. Сосредоточение капитала в немногочисленных руках, резкое расслоение общества и эксплуатация менее защищенных классов настолько повышают риски социального конфликта, что способны снова загнать общество в ловушку мальтузианскую.

Воспользовавшись социальным напряжением, Маркс попытался предложить самым недовольным новую перспективу. Манифест коммунистической партии 1848 года утверждал вечный конфликт рабочих и буржуазии, борьбу классов, нацеленную на достижение единственной важной цели — искоренение изначального неравенства. Коммунисты всех европейских, а затем и остальных стран мира должны были объединиться в движение и поддерживать любой революционный порыв своих в прямом и переносном смысле «коллег по цеху». Так размышления о последствиях английской борьбы с бедностью привели к появлению «бродячего» призрака коммунизма.

На этом же фоне в 1859 году появилась основополагающая работа еще одного выдающегося англичанина — натуралиста Чарльза Дарвина. «Происхождение видов» описывало механизмы эволюции и естественного отбора в мире естественной природы. Однако ключевое словосочетание — «борьба за выживание» — Дарвин позаимствовал опять-таки у Мальтуса.

Еще одна теория, корнями уходившая в споры англичан о методах борьбы с бедностью, была разработана в ХХ веке американским политическим философом Карлом Поланьи. В своей книге «Великая трансформация» (1944) он писал, что «обезумевший от ужасов Спинхемленда человек бросился искать спасения в утопии рыночной экономики», приводя новый Закон о бедных как один из ярких примеров вторжения рынка и рыночных правил в сферы, для которых они не были предназначены, в частности в сферу социальной защиты. Современный институциональный экономист Дуглас Норт, разрабатывая концепцию порядков ограниченного и свободного доступа, также отталкивался в том числе от дебатов в британском парламенте по вопросу принятия нового Закона о бедных.

Начиная с 1780-х годов, в течение восьми десятилетий, Англия проделала впечатляющий путь, став примером как минимум для остальных европейских стран. Ее население выросло почти втрое, при этом средний доход увеличился более чем в два раза, темпы роста вышли на уровень 2,4 процента в год, что сопоставимо с современными экономиками, возникли крупные промышленные центры вроде Манчестера и Ливерпуля. Тяжкие испытания бедного сироты Оливера Твиста, согласно сюжету романа, закончились вместе с получением наследства и восстановлением в правах. Аналогичным образом британское общество, пережив бедность, работные дома и ужесточение социальной политики, окупило все это стабильным ростом, который привел к формированию государства «всеобщего благосостояния».

Парадоксальным образом Диккенс написал роман о бедности, которая в исторической перспективе оказалась путем к богатству. Что характерно, сам писатель, хоть и яростно выступал против Закона о бедных 1834 года, все-таки неплохо ориентировался в современных ему экономических трендах. Выжимая из читателя слезы сострадания к обитателям работных домов, он прекрасно понимал, что эта система мобилизует рабочие руки, которые так необходимы фабрикам и в конечном счете обеспечивают рост экономики.

При этом Диккенс не переставал лить воду на мельницу нарождающегося марксизма, желая справедливой, то есть более равной, жизни для всех. Правда, тот же Энгельс, оказавшись по фабричным делам в Манчестере, не преминул заметить, что английские рабочие живут куда лучше немецких из его родного Вуппертале. Диккенс мог ответить на это лишь одно: политикам и экономистам необходимо «исповедовать взаимопонимание, терпимость и сочувствие; нечто, что трудно выразить цифрами». Цифры — святое, но им, когда дело касается судеб конкретных людей, немного не хватает «человеческой теплоты».

Михаил Комин, Татьяна Трофимова