Что такое нация и можно ли ее построить в современной России
В понедельник Владимир Путин поддержал идею разработать «закон о российской нации». Никаких пояснений о том, для чего нужен такой закон и что в нем может содержаться, пока не последовало. Поэтому мы попросили историка Артема Ефимова рассказать об основных положениях современной теории национального строительства и вспомнить, как протекали похожие процессы в царской и советской России.
Существует общий вопрос: а что вообще такое нация, про которую собираются писать новый закон? Классическая задачка из общественных наук: являются ли Робинзон и Пятница из романа Дефо нацией? Они компактно проживают на определенной территории, у них самодостаточная социально-экономическая система, у них налажена устойчивая коммуникация и есть понятные отношения господства и подчинения.
Современную теорию наций в общих чертах сформулировали британские и американские ученые в 1980-е годы: Бенедикт Андерсон («Воображаемые сообщества»), Эрнест Геллнер («Нации и национализм»), Эрик Хобсбаум («Нации и национализм с 1780 года»). Исходный постулат теории: нация — это социальный конструкт, то есть она не существует «сама по себе, независимо от нас и наших знаний о ней» (в отличие, скажем, от физических или биологических феноменов), а лишь постольку, поскольку люди верят в ее существование и идентифицируют себя с нею. Причем не отдельные люди, а их группы, достаточно большие, чтобы не все были знакомы между собой. Так что Робинзон и Пятница отпадают.
Второй постулат: нации и национализм — феномены Нового времени, они возникли лишь в конце XVIII века, а к прежним людским союзам, будь то Римская империя, средневековые королевства или племена индейцев, эта терминология неприменима. Отдельный большой вопрос, применима ли она, скажем, к современному Ближнему Востоку или же нации и национализм — явление сугубо западное, и попытки «привить» их незападным обществам до добра не доведут (такой взгляд обосновывал, например, британский историк Арнольд Тойнби в книге «Западный вопрос в Греции и Турции» 1922 года, посвященной распаду Османской империи).
Хобсбаум, подчеркивая историческую новизну феномена нации, его географическую ограниченность и отсутствие объективных, не зависящих от чьих-либо убеждений признаков выделения нации, считал любой национализм иррациональным, и этот подход остается популярным у многих современных левых мыслителей и активистов. Но национальное чувство, как всякая эмоция, не исчезает от того, что кто-то объявляет его «воображаемым».
Ну и третий постулат: «вообразив» себя, нация стремится самореализоваться политически, т.е. стать государством. Процесс формирования национальных государств радикально перекроил Европу в XIX — начале XX веков: Германия, Италия, Чехословакия, Польша, Греция — эти и многие другие государства сначала возникли в чьем-то воображении, и лишь потом — на политической карте. Более того, один из архитекторов единой Италии Массимо д'Адзельо написал в своих мемуарах, вышедших в 1866 году: «Италию мы создали. Осталось создать итальянцев». То есть даже в уже фактически состоявшемся национальном государстве (к Итальянскому королевству тогда еще не присоединились папский Рим и Венеция) нация осознавалась скорее как идея, как образ желаемого будущего, чем как реальность. Принцип права наций на самоопределение прочно вошел в международное право после Первой мировой войны, и по сей день лучшие юридические умы бьются над тем, как примирить его с принципом территориальной целостности государств.
Общеевропейские процессы «строительства наций» в XIX веке не миновали, конечно, и Российскую империю. Армяне, грузины, татары, украинцы, литовцы, многие другие народы — все они «вообразили» (или, если угодно, осознали) себя нациями более или менее синхронно с французами, немцами, итальянцами и чехами. Самое беспокойное национальное меньшинство империи — поляки — трижды (в 1794, 1830 и 1866 годах) поднимали восстание против русского владычества, распевая: «Jeszcze Polska nie zginęła» («Еще Польша не погибла»). В 1860–1870-е годы педагог и миссионер Николай Ильминский изъездил вдоль и поперек все Поволжье, создавая письменные языки мордвы, удмуртов, марийцев и других народов, чтобы не допустить их ассимиляции татарами, и обращая их в православие, чтобы не допустить исламизации.
История России неизменно писалась как история русских. Карамзин, Соловьев, Ключевский — все они исходили из представления о едином русском народе (включающем в себя великороссов, украинцев и белорусов) и о его непрерывной тысячелетней истории (IX–XIX века). По переписи 1897 года, этот народ составлял примерно две трети населения империи (великоросский в качестве родного языка указали 44,3 процента, украинский — 17,8 процента, белорусский — 4,3 процента). Историк Алексей Миллер в своей книге «Империя Романовых и национализм» (2006) пишет, что для русского национализма, который формировался вместе со всеми остальными, неявно существовали две России: меньшее по размеру «национальное ядро» — земли, которые считались исконно русскими (опять же, включая украинские и белорусские); и покоренные территории — таковы и Польша, и Прибалтика, и Кавказ, и, кстати, Крым. Любопытно, что, например, то же Поволжье, населенное в ту пору преимущественно неславянскими народами, относилось к «ядру» (Волга, как известно, «русская река»), а вот Сибирь — это скорее колония: вплоть до 1930-х годов ее присоединение к России описывалось в категориях завоевания — вспомните хотя бы знаменитую картину Василия Сурикова «Покорение Сибири Ермаком» 1895 года. По идее, рано или поздно русское население царской России тоже должно было поставить вопрос о создании современного национального государства — запустив, таким образом, процесс распада империи.
Швейцарский историк Андреас Каппелер, опубликовавший в 1992 году книгу «Россия как многонациональная империя», провозгласил, что революция 1917 года и приход к власти большевиков с их специфическими воззрениями на национальный вопрос отсрочили распад империи на несколько десятилетий. Известно, что для Ленина и его сподвижников царская Россия была «тюрьмой народов». Большевистский подход к праву наций на самоопределение и к «строительству наций» подробно исследовал американский историк Терри Мартин в книге 2001 года «Империя «позитивной дискриминации» (в оригинале — «The Affirmative Action Empire», в русском переводе 2011 года — «Империя «положительной деятельности»). Во имя преодоления «великорусского шовинизма» Ленин, его нарком по делам национальностей Сталин и прочие соратники сознательно оставили русских без собственной национальной автономии: была Украинская ССР, была Армянская, была Киргизская, была даже Автономная республика поволжских немцев — а Русской советской социалистической республики не было. В составе РСФСР выделялись по национальному признаку разные автономии (будь то Якутия, любая из северокавказских автономных республик или даже Еврейская автономная область), а собственно русские территории не выделялись никак. У РСФСР единственной из союзных республик даже формально не было собственной компартии.
Тогда же, на заре советской власти, была сформулирована идея «коренизации» — всемерной поддержки образования на национальных языках и целенаправленного продвижения «национальных кадров». Было принципиально важно, чтобы местные партийные и государственные органы возглавляли «коренные», представители титульной национальности. Это была прямая противоположность русификации, которую более или менее последовательно проводило царское правительство там, где у него руки доходили (прежде всего в мятежной Польше).
Все это продолжалось до конца 1930-х годов, когда Сталин осознал, что никаких центростремительных национальных сил в стране не осталось — только центробежные, и национальное единство СССР, по большому счету, ничто уже не удерживает в целости, кроме формальных структур. Политику коренизации срочно свернули, резко взялись проповедовать советский патриотизм, уважение к русской истории и культуре (под руку подвернулось, например, столетие гибели Пушкина в 1937 году, отмеченное с неуместной пышностью). Этому периоду посвящена книга американского историка Дэвида Бранденбергера «Национальный большевизм» (2002, русский перевод — 2009) — он там утверждает, в частности, что русский национализм, отличный от великорусского шовинизма и имперской спеси, возник именно благодаря сталинской русификации. Но от политической самореализации на этом этапе предполагаемая русская нация была даже более далека, чем при царе.
Распад Советского Союза — страны, в которой якобы национальный вопрос был решен и закрыт (конституция 1977 провозгласила возникновение «новой исторической общности — советского народа»), — сопровождался множеством конфликтов на национальной почве. Каппелер увидел в них тот самый распад многонациональной империи, отсроченный революцией 1917 года. Удельное значение национализма, капитализма и идиотизма в распаде СССР — вопрос остро дискуссионный, но нельзя не признать, что право наций на самоопределение было по крайней мере важнейшим его формальным обоснованием.
Дальнейший путь четырнадцати бывших союзных республик был очевиден — довершение строительства национальных государств. Поскольку краеугольный камень национального чувства — представление об общем прошлом, все они стали лихорадочно искать (и находить!) национальную историю: Украина заявила свои права на Киевскую Русь, Белоруссия — на Великое княжество Литовское, Узбекистан — на Тамерлана. Россия же по-прежнему была слишком велика и неоднородна: в ее составе существовали и продолжают существовать множество наций, и нетрудно догадаться, как отреагирует русский, чеченец, манси или калмык, если предложить ему отказаться от привычной идентичности и вообразить себя членом некоей «российской нации».
Таким образом, новое предложение по сути возвращает ситуацию на сто лет назад: гражданам России напоминают, что дело национального строительства в ее границах пока еще не доведено до конца. Остается вопрос, можно ли повернуть историю вспять.