Феномен культуры

Широкой публике Умберто Эко известен прежде всего как автор «Имени розы», «Маятника Фуко», «Баудолино» и других романов — интеллектуальных, постмодернистских, но в то же время массовых, по-настоящему популярных и любимых.

Почти столь же знамениты работы Эко в научно-популярном и просветительском жанре: «История красоты», «История уродства», эссе о современной массовой культуре (например, сборник, посвященный «Бондиане») и многое-многое другое. Особняком стоит «Как написать дипломную работу» — вопреки нарочито «прикладному» заглавию, эта небольшая книжка представляет собой универсальное пособие по написанию, редактированию и анализу едва ли не любого текста.

Третья ипостась Эко, тоже весьма популярная, — публицист. Он как мало кто умел диагностировать состояние общества и культуры: нарочитую примитивизацию картины мира в СМИ и рождение из этой примитивизации химер и чудовищ. Например, именно Эко продемонстрировал, как современная конспирология, в частности фобия «жидомасонов», выросла из бульварной литературы XIX века («Шесть прогулок в литературных лесах). Он вывел хрестоматийные 14 признаков фашизма: традиционализм, антиинтеллектуализм и иррационализм, неприятие модернизма, неприятие несогласия и пацифизма и т.д.

Поклонники Эко-писателя, Эко-просветителя и Эко-публициста, конечно, знают, что прежде всего он был ученым — историком-медиевистом и специалистом по семиотике. Его достижения в этой сфере, по понятным причинам, наименее известны широкой публике. Между тем, Эко, прежде чем стать литературной звездой, уже был звездой поп-философии, а прежде чем стать звездой поп-философии, уже был звездой в академических кругах. В 1956 году он опубликовал исследование «Категория прекрасного у Фомы Аквинского» (она же «Эстетика Фомы Аквинского»), основанное на его дипломной работе, которую он защитил двумя годами раньше в Туринском университете. Из этой книги впоследствии выросли «История красоты» и «История уродства», известные отечественному читателю. На первый взгляд кажется, что это какая-то узкоспециальная тема, в которую непосвященному лучше вообще не соваться. На самом деле не требуется никакой особой подготовки, чтобы оценить, насколько она интересна.

Обыденному сознанию категории «красиво» и «безобразно», а равно «хорошо» и «плохо», «умно» и «глупо» и т.п. кажутся самоочевидными и, так сказать, предустановленными. Однако даже самое беглое знакомство с историей искусства убеждает, что категория прекрасного исторически изменчива — попросту говоря, люди разных эпох и разных культур имеют разные представления о том, что красиво, а что нет (а также что хорошо и что плохо, что умно и что глупо, что смешно и что грустно). То, что кажется человеку красивым, многое говорит об этом человеке. И уж конечно, коллективное представление о «прекрасном» — важнейшая характеристика любой культуры, которая в значительной степени проясняет смежные категории — «хорошее», «доброе», «правильное», «умное» и т.д. Эко исследовал, что считал прекрасным Фома Аквинский (1225–1274) — главный богослов и философ европейского Средневековья, «точка отсчета» всей последующей западной мысли, в том числе Возрождения, Реформации и Просвещения.

Вам наверняка доводилось видеть поделки современных дизайнеров типа «классические произведения живописи привели в соответствие с современными стандартами красоты» (увеличили грудь «Моне Лизе», уменьшили талию «Венере» Боттичелли, убрали целлюлит рубенсовским женщинам и т.п.). Так вот, это развлечение основано на идеях, которые начал развивать Умберто Эко в своей дипломной работе, защищенной в 1954 году, когда ему было 22 года.

Изучение средневековой эстетики привело Эко к семиотике — изучению символов и знаковых систем. Если говорить, опять же, попросту и максимально широко, это изучение средств, при помощи которых люди обмениваются идеями и представлениями. Экстремальный пример: реклама Coca Cola продает не напиток, а образ жизни; эти люди жизнерадостны, и они пьют колу; хочешь быть как они — покупай колу и радуйся жизни. Это — классическое семиотическое упражнение: за нехитрой комбинацией простеньких знаков открывается бездна, звезд полна. Подобным образом можно анализировать более или менее любой феномен культуры, в том числе романы Толстого (что, в конце концов, означают старый дуб и небо Аустерлица, которые играют столь важную роль в судьбе Андрея Болконского?), симфонии Шостаковича (настойчиво повторяемый в нескольких его произведениях мотив «ре — ми бемоль — до — си» — это музыкальная монограмма композитора: его буквенная запись — DSCH, то есть Dmitri SCHostakowitsch), архитектуру и росписи готических соборов или, скажем, вот этот текст с его наивными отсылками к современной интернет-культуре и русской классицистической поэзии XVIII века.

Собственно говоря, то же «Имя розы» можно считать специфической, но вполне основательной научной монографией по семиотике средневековой культуры. В центре сюжета — поиски утраченной второй книги «Поэтики» Аристотеля, посвященной комедии. Более или менее все современные представления о конструировании сюжета (хоть романа, хоть голливудского блокбастера), восходят к учению, изложенному Аристотелем в первой книге, посвященной трагедии. При переходе от возвышенной серьезности, свойственной трагедии, к насмешливой приземленности комедии эти представления работают плохо. Относительно того, как вызвать у читателя/зрителя/слушателя страх, сострадание и катарсис, существуют математически выверенные теории, в первооснове которых — выкладки, сделанные Аристотелем без малого две с половиной тысячи лет назад. А вот сколько-нибудь внятной теории комедии не существует до сих пор. Это священный грааль современной семиотики. Все вроде бы понимают интуитивно, что такое «смешное», но перевести это понимание в сколько-нибудь строгую и всеохватную систему так никому и не удалось. А поскольку Аристотель считается самым умным человеком всех времен (при том что едва ли не все его конкретные представления об устройстве мироздания были ошибочными), хочется верить, что такая теория некогда была им сформулирована, но мы ее лишились. Эко сам признавался в интервью журналу Esquire, что пока писал «Имя розы», начал догадываться, что Аристотель написал в этой самой второй книге «Поэтики».

Противопоставление смешного и серьезного, низменного и возвышенного рифмуется с противопоставлением красивого и уродливого, которое Эко изучал на заре своей научной карьеры. Вы, скорее всего, знакомы с модным нынче противопоставлением «хай-брау» (high-brow, «высокие брови» — нечто интеллектуально-снобское, «артхаусное») и «лоу-брау» (low-brow, «низкие брови» — нечто демонстративно простое и массовое, «попкорновое»), а также с концепцией «ноу-брау» (no-brow, «без бровей» — демонстративный отказ от противопоставления «высокого» и «низкого»). А теперь попробуйте осознать, как этот, извините за выражение, гламурный дискурс вырос из «Поэтики» Аристотеля, «Суммы богословия» и «Суммы философии» Фомы Аквинского и из дипломной работы, защищенной выпускником Туринского университета в 1954 году.