Почему дальняя миграция стала распространенным явлением
Долгий XIX век стал эпохой глобального преображения жизни, а главным источником изменений, которые затронули общества по всему миру, была Европа. В трехтомной работе «Преображение мира. История XIX столетия» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Денисом Сдвижковым, Кириллом Левинсоном и Анной Ананьевой, историк Юрген Остерхаммель рассказывает о периоде с 1770 по 1914 год, объединяя политическую, экономическую, социальную и интеллектуальную историю, а также историю техники, повседневной жизни и окружающей среды. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом первого тома, посвященным дальней миграции, которая в XIX веке охватила почти всю Европу и страны Азии.
В нашем представлении «население» и тем более «общество» существуют как явления, для которых характерна связь с местом, некая оседлость в рамках пространственных границ, которые, в свою очередь, можно отобразить на картах. На первый взгляд это представление полностью соответствует ситуации XIX века, когда государственная власть все больше превращалась из власти над людьми во власть над территориями, а люди укоренялись на земле благодаря новым техническим средствам. Они прокладывали железные дороги, рыли каналы и сооружали шахты неслыханной прежде глубины. Однако в то же время это была эпоха возросшей мобильности. Характерной чертой этого периода была дальняя миграция: долгосрочное перемещение жизненных центров на большие расстояния и через границы между различными общественными укладами. Дальнюю миграцию следует отличать от приграничной миграции, когда на отвоеванные у дикой природы территории фронтиров вслед за пионерами продвигались переселенцы. В XIX веке дальняя миграция охватила бóльшую часть Европы и различные страны Азии. Повсеместно она была определяющим общественным фактором. Двигателем миграции стала необходимость в рабочей силе, вызванная расширяющейся капиталистической мировой экономикой. Миграция затрагивала представителей разнообразных профессий, людей из разных слоев населения, мужчин и женщин. В ее основе сочетались материальные и нематериальные мотивы. Под воздействием миграции менялись страны, откуда уезжали, и страны, куда въезжали.
В XIX веке национальная история повсюду искала мотивы основания нации как итога мобильности. В этот период был словно подхвачен мотив из мифа об Энее, где повествовалось о том, как этот троянский герой после долгих скитаний поселился в Италии. Подобно ему, другие народные массы, пережившие период перемещений, — германские племена эпохи Великого переселения народов, дорийцы в Греции, а в более позднее время норманны в Англии после 1066 года — заняли важное место в национальной историографии. Азиатские народы также размышляли о своем происхождении и развивали представления о миграции своих предков — в основном с севера; например, в случае с предками вьетов — из Китая. Оседлые общества XIX века обеспечивали себя «мобильным» прошлым, а новые общества, такие как австралийское, в то же самое время возникали в результате реальных и продолжавшихся передвижений людей. «Общество иммигрантов» — одно из великих социальных новшеств XIX столетия. Для этих обществ Нового времени миграция стала фундаментальным процессом. Миграция имела три тесно связанных между собой аспекта: выезд и основание новой общины (примером служили пилигримы, отправившиеся в Новый Свет на борту корабля «Мэйфлауэр»), обеспечение ее выживания благодаря дальнейшей иммиграции и, наконец, экспансивное освоение новых пространств. Миграционные процессы XIX века являются выражением трех разных временных пластов. Во-первых, они могли быть последствиями уже завершенных процессов миграции раннего Нового времени. Во-вторых, они могли представлять собой движение, начавшееся ранее и продолжающееся в XIX веке, как, например, принудительное перемещение рабов. В-третьих, обнаруживаются потоки миграции, обусловленные новыми силами XIX столетия, а именно революцией средств передвижения и капиталистическим производством, создававшим новые возможности для заработка. Эти потоки не всегда следовали за политической хронологией: многие из них резко сократились в 1914 году и еще больше — в эпоху мирового экономического кризиса с 1929 года.
Отличительной чертой европейского раннего Нового времени стала миграция за океан. В то время как правительства Китая и Японии фактически запретили своим гражданам покидать свои страны, европейцы рассеивались по всему миру. Особенно ярко это проявлялось в Англии и Нидерландах — значительная часть населения этих европейских государств отправилась в заморские земли. Англичане в основном ехали в Новый Свет, а жители Нидерландов — в Азию. Третье место, с некоторым отрывом, занимала Испания, тогда как Франция — самая густонаселенная среди стран, расположенных западнее царской России, — практически не оказывала влияния на поток миграции. Многие эмигранты возвращались, и их опыт обогащал общественную и культурную жизнь родной страны. Из 973 тысяч человек, состоявших с 1602 по 1795 год на службе в Ост-Индской компании и отправившихся в Азию (из них около половины немцы и скандинавы), приблизительно треть вернулась обратно. Не каждому, кто остался на чужбине, удалось выжить и завести семью.
В тропических регионах практически не было европейских поселений, способных на самовоспроизводство. Из 750 тысяч испанцев, оставшихся в Новом Свете, большинство селилось в высокогорье, где их здоровье не подвергалось серьезным угрозам. Испанские мигранты сформировали испанское общество, которое успешно развивалось за счет естественного прироста населения в результате смешанных браков с туземными женщинами, притом что число переселенцев с родины сокращалось.
Португальский опыт был совершенно иным. Португалия была гораздо менее крупным государством. До 1800 года численность португальского населения не достигла и трех миллионов. При этом поток португальских эмигрантов с 1500 по 1760 год составлял до 1,5 миллиона человек, что вдвое превосходило число испанских переселенцев. В эпоху своего золотого века, каковым стало XVI столетие, Португалия владела многочисленными опорными пунктами в Азии, Африке и на бразильском побережье; правда, природные условия там были значительно менее благоприятными по сравнению с высокогорьями Мексики и Перу. Кроме того, среди португальских эмигрантов было куда больше неквалифицированных работников, чем среди испанских, в этом Португалия походила на Нидерланды. На такой основе креольское общество развиться не смогло.
Нидерландцы, в свою очередь, использовали иную стратегию, посылая в самые нездоровые тропические районы прежде всего иноземцев. Вообще, такая «третья» группа населения присутствовала повсюду в колониальной истории наряду с колонизируемыми народами и подданными государства-колонизатора. Так, например, в конце XIX века в некоторых департаментах Алжира проживало больше испанцев, чем французов.
Английская эмиграция XVIII века была также избирательной. Нездоровый климат тропических островов привлекал лишь небольшое количество плантаторов. В результате, как и на юге североамериканских колоний, там приходилось трудиться африканским рабам. При освоении североамериканских фронтиров первопроходцами выступали по большей части шотландцы и ирландцы. Типичный же англичанин-иммигрант в Америке в период с 1660 по 1800 год имел достаточно высокую квалификацию и стремился поселиться в центральных районах старых поселений и в городах. На территории Индии британская потребность в рабочей силе не была такой высокой, как в нидерландской Индонезии. В то время как голландцы вербовали колониальных солдат в Северной Германии и Саксонии, британцы рано начали брать на службу сипаев — солдат индийского происхождения. В целом изначально только испанская эмиграция была полностью успешной, и таковой ее считала вся Европа. Для других готовых к переселению западных европейцев — англичан, ирландцев, шотландцев, немцев — Северная Америка стала привлекательной целью лишь около середины XVIII века. А значит, почти повсеместно находились пути для того, чтобы возложить самую тяжелую работу на плечи неевропейцев.
Впрочем, бывали и исключительные случаи, когда непрерывный миграционный поток из Европы не являлся главным источником роста населения колоний. Так, численность южноафриканских буров после иммиграции из Нидерландов в Южную Африку около середины XVII века росла не за счет вновь прибывающих, а благодаря местному воспроизводству. Франко-канадцы XIX века (в 1881 году их насчитывалось 1,36 миллиона) происходили по большей части от французских иммигрантов, переселившихся в Канаду еще до окончания французского владычества в Северной Америке в 1763 году.
Для социальной истории XIX века непосредственно предшествовавшая этой эпохе миграция является одной из предпосылок, и это надо учитывать. Основы многих обществ закладывались не столько во времена Великого переселения народов, сколько в XVII–XVIII веках. Поэтому в начале XIX века они представляли собой молодые общества, чем существенно отличались от таких древних социальных образований, как средиземноморское или китайское общество. Ни в одном другом регионе мира не проживает столько этносов, сложившихся в результате миграции, как в Латинской Америке и на Карибах. Латиноамериканские общества формировались на основе трех составляющих: туземцы, оставшиеся в живых после завоеваний и эпидемий, европейские иммигранты-колонисты и привезенные из Африки рабы. Различное соотношение этих социальных групп объясняет, почему в рамках общего процесса атлантической работорговли на протяжении раннего Нового времени и вплоть до XIX века в западном полушарии образовались четыре разных типа социальных формаций.
Подробнее читайте:
Остерхаммель, Ю. Преображение мира. История XIX столетия. Т. I: Общества в пространстве и времени / Юрген Остерхаммель; пер. с немецкого Анны Ананьевой, Кирилла Левинсона, Дениса Сдвижкова. — М.: Новое литературное обозрение, 2024. — 656 с. (Серия Historia mundi)