«Оппенгеймер. Триумф и трагедия американского Прометея»

В 1942 году США приступили к созданию ядерного оружия. Программу разработки, которая получила кодовое название «Проект Манхэттен», возглавил талантливый физик-теоретик Роберт Оппенгеймер. Уже в 25 лет он преподавал сразу в двух университетах (Беркли и Калтехе), где развивал американскую школу теоретической физики. В книге «Оппенгеймер. Триумф и трагедия американского Прометея» (издательство «АСТ»), переведенной на русский язык Владимиром Бакановым, историки Мартин Дж. Шервин и Кай Берд рассказывают историю ученого, который создал оружие, способное уничтожить мир, а затем приложил все усилия, чтобы установить контроль над ядерной энергией и помешать разработке водородной бомбы. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным визиту в Америку Нильса Бора, который посвятил Оппенгеймера в планы немцев по созданию ядерной бомбы и подтолкнул его к мыслям о возможных последствиях разработки такого оружия.

«Бор был богом, а Оппи — пророком его»

«Соревнование» за право создать атомную бомбу первыми, по сути, началось с отставания. Горстку ученых, почти сплошь европейских эмигрантов, в 1939 году охватила паника при мысли, что их бывшие коллеги в Германии могут опередить их, использовав открытие деления атомов урана в военных целях. Ученые указали на угрозу правительству США, которое начало поддерживать конференции и небольшие ядерные научно-исследовательские проекты. Комиссии, состоящие из ученых, проводили исследования и писали отчеты. Однако после открытия расщепления ядра в Германии прошло два года, прежде чем весной 1941 года Отто Фриш и Рудольф Пайерлс, немецкие ученые-эмигранты, работавшие в Великобритании, придумали, как еще до окончания войны создать практичный атомный боеприпас. С этого момента все участники американо-британско-канадского проекта атомной бомбы полностью сосредоточились на победе в смертоносной гонке. Мысли о том, какие последствия ядерное оружие возымеет в послевоенном мире, до поры никому не приходили в голову, пока в декабре 1943 года в Лос-Аламос не приехал Нильс Бор.

Оппенгеймер был чрезвычайно благодарен Бору за то, что он присоединился к проекту. Датского физика тайком вывезли из Дании на моторном баркасе ночью 29 сентября 1943 года. Он благополучно прибыл на шведский берег и был отправлен в Стокгольм, где немецкие агенты планировали его ликвидацию. 5 октября отправленные для эвакуации Бора британские пилоты помогли ученому занять место в бомбовом отсеке английского бомбардировщика «Москито» без опознавательных знаков. Когда фанерный самолет поднялся на высоту шести километров, пилот распорядился, чтобы Бор надел встроенную в кожаный шлем кислородную маску. Однако Бор не расслышал инструкций — потом он скажет, что шлем не налезал на его большую голову, — и потерял сознание от нехватки кислорода. Пассажир все же долетел живым и после посадки в Шотландии заметил, что неплохо выспался.

На летном поле Бора встретил друг и коллега Джеймс Чедвик. Они приехали в Лондон, где Чедвик начал вводить гостя в курс британско-американского проекта создания бомбы. Бор уже в 1939 году понимал, что открытие ядерного деления позволяло создать атомную бомбу, однако полагал, что инженерные работы по отделению урана-235 потребуют колоссальных, а потому непрактичных промышленных затрат. А теперь ему сообщили, что для этой самой цели предоставили свои промышленные ресурсы американцы. «Бору, — писал потом Оппенгеймер, — это показалось фантастикой».

Через неделю к Бору в Лондоне присоединился его сын Оге двадцати одного года, подающий надежды молодой физик, который в будущем сам получит Нобелевскую премию. В течение семи недель отца и сына посвятили во все подробности «Трубных сплавов», как для маскировки называли ядерный проект англичане. Бор согласился стать консультантом британцев, и те командировали его в Америку. В начале декабря Бор с сыном сели на борт корабля, идущего в Нью-Йорк. Генерал Гровс был не в восторге от присутствия Бора, но с учетом международного авторитета датчанина в мире физики неохотно выдал ему разрешение на посещение секретного «объекта Y» в пустыне Нью-Мексико.

Недовольство возникло у Гровса после чтения справок разведки, характеризирующих Бора как непредсказуемого возмутителя спокойствия. 9 октября 1943 года «Нью-Йорк таймс» сообщила о прибытии в Лондон датского физика, вынашивающего «планы нового открытия в области ядерных взрывов». Гровс был взбешен, но ничего не мог поделать, кроме как попытаться удержать Бора под контролем. Задача оказалась безнадежной — Бор был неукротим. В Дании, если ему требовалось увидеть короля, он просто приходил и стучал в ворота дворца. Примерно так же он поступил и в Вашингтоне — пришел на встречу с лордом Галифаксом, послом Великобритании, и судьей Верховного суда Феликсом Франкфуртером, близким другом президента Рузвельта. Посыл Бора был предельно ясен: создание атомной бомбы — решенный вопрос, пора подумать, что будет происходить после ее разработки. Бор больше всего опасался, что изобретение вызовет смертельную гонку ядерных вооружений между Западом и Советским Союзом. Чтобы ее предотвратить, доказывал он, крайне важно сообщить русским о существовании проекта бомбы и убедить их, что проект не направлен против них.

Подобные взгляды, разумеется, привели Гровса в ужас. Он отчаянно торопился увезти Бора в Лос-Аламос, где болтливых физиков можно было держать в изоляции от остального мира. Во избежание нарушений режима секретности Гровс лично сопровождал Бора и его сына на поезде из Чикаго. За компанию с ними ехал Ричард Толмен из Калтеха, научный советник Гровса. Гровс и Толмен договорились по очереди присматривать за датским гостем, чтобы тот не улизнул из купе в одиночку. Однако проведя час в компании Бора, Толмен вернулся издерганным и заявил: «Генерал, я больше не выдержу. Я беру обратно свое обещание. Вы — армия, вам и карты в руки».

Гровс, слушая характерное бормотание Бора, время от времени пытался прервать его и рассказать о необходимости неразглашения секретных сведений посторонним. Попытка была заранее обречена на провал. Бор имел широкое представление о Манхэттенском проекте и ощущал неизбывную тревогу за возможные общественные и международные последствия научных открытий. Мало того — более двух лет назад, в сентябре 1941 года, он встречался со своим бывшим учеником Вернером Гейзенбергом, возглавившим немецкую программу создания ядерной бомбы. Гровс выспросил у Бора все, что тот знал о немецком проекте, но, конечно, не желал, чтобы ученый обсуждал его с кем-то еще: «Мне кажется, я целых двенадцать часов объяснял, о чем нужно помалкивать».

Они прибыли в Лос-Аламос вечером 30 декабря 1943 года — прямиком на торжественный прием, устроенный Оппенгеймером в честь Бора. Гровс потом сетовал, что «через пять минут после прибытия Бор болтал именно о том, о чем обещал помалкивать». Первым делом Бор спросил Оппенгеймера: «А она действительно такая большая?» Другими словами, правда ли, что новое оружие настолько мощное, что сделает недопустимыми все будущие войны? Оппенгеймер немедленно понял глубину вопроса. Он больше года направлял всю энергию на административную работу по учреждению и обеспечению работы новой лаборатории, однако в последующие дни и недели Бор резко перенацелил разум Оппи на послевоенные последствия создания бомбы. «Ради этого я и приехал в Америку, — потом скажет Бор. — Для создания атомной бомбы моя помощь уже не требовалась».

В тот вечер Бор рассказал Оппенгеймеру, что Гейзенберг очень активно работал над созданием уранового реактора, способного произвести безостановочную цепную реакцию и тем самым вызвать мощнейший взрыв. Оппенгеймер созвал совещание, чтобы в последний день 1943 года обсудить опасения Бора. На совещании присутствовали сам Бор, его сын Оге и лучшие умы Лос-Аламоса, в том числе Эдвард Теллер, Ричард Толмен, Роберт Сербер, Роберт Бэчер, Виктор Вайскопф и Ханс Бете. Бор попытался донести до собравшихся необычность своей встречи с Гейзенбергом в сентябре 1941 года.

Блестящий ученик Бора получил от нацистского режима специальное разрешение приехать на конференцию в оккупированный немцами Копенгаген. Не являясь нацистом, Гейзенберг тем не менее был убежденным патриотом, решившим не покидать нацистскую Германию. Он, несомненно, был наиболее знаменитым физиком Германии. Если у немцев был свой проект атомной бомбы, то Гейзенберг выглядел наиболее вероятным кандидатом на пост его руководителя. Приехав в Копенгаген, он посетил Бора. Сказанное друзьями с глазу на глаз долго оставалось под покровом тайны. Позднее Гейзенберг сказал, что осторожно упомянул урановую проблему и попытался объяснить старому другу, что, несмотря на принципиальную возможность создания оружия на основе расщепления ядер урана, оно потребует «невероятных технических усилий, которые, будем надеяться, не удастся осуществить в ходе настоящей войны». Он, по своему утверждению, говорил намеками, потому что из-за слежки и опасений за свою жизнь не мог сказать прямо, что он и другие немецкие физики пытались убедить нацистский режим в бесперспективности своевременного создания такого оружия для текущей войны.

Если Гейзенберг и пытался все это объяснить, Бор его не услышал. До ушей датского физика дошло лишь, что ведущий физик Германии считал создание ядерного оружия возможным и, если его создадут, способным принести победу в войне. Встревоженный и возмущенный Бор оборвал беседу.

Впоследствии он и сам признавал, что не был уверен в смысле сказанного Гейзенбергом. Спустя многие годы Бор составил по своей привычке несколько черновиков письма Гейзенбергу, но так его и не отправил. Во всех вариантах письма Бор признавался, что Гейзенберг шокировал его одним упоминанием атомного оружия. Например, в одном черновике Бор писал:

Сказанное или недосказанное в разговоре Бора и Гейзенберга до сих пор вызывает большие разногласия. Оппенгеймер позже уклончиво писал: «У Бора сложилось впечатление, что они [Гейзенберг и его коллега Карл-Фридрих фон Вайцзеккер] явились не столько рассказать о том, что знали сами, сколько чтобы выяснить, не известно ли Бору что-то такое, чего не знали они. На мой взгляд, это было похоже на дуэль».

Не вызывает сомнений только то, что Бор покинул встречу чрезвычайно напуганным способностью немцев закончить войну путем применения атомного оружия. Датчанин поделился этими страхами с Оппенгеймером и группой ученых Лос-Аламоса. Он не только сообщил им, что Гейзенберг подтвердил существование проекта бомбы в Германии, но даже показал схему бомбы, которую якобы начертил сам Гейзенберг. Ученым хватило одного взгляда, чтобы убедиться: перед ними схема не бомбы, а уранового реактора. «Боже мой! — воскликнул Бете, увидев рисунок. — Немцы собираются сбросить на Лондон реактор». Если новость о работе немцев над проектом бомбы вызвала беспокойство, то схема показала, что те увлеклись крайне непрактичной конструкцией. После обсуждения вопроса даже Бор убедился, что взрыв такой «бомбы» закончится пшиком.

На следующий день Оппенгеймер доложил Гровсу, что подрыв уранового реактора «практически бесполезен в качестве боевого оружия».

Подробнее читайте:
Берд Кай, Шервин Мартин Дж. Оппенгеймер. Триумф и трагедия американского Прометея / Кай Берд, Мартин Дж. Шервин ; [перевод с английского Владимира Баканова]. — Москва: АСТ, 2023. — 752 с.