«Русское дворянство времен Александра I»

В начале XIX века правительство Александра I размежевалось на два лагеря: реформаторов и консерваторов в вопросах внутренней политики. Первые считали, что России необходимы фундаментальные политические, экономические и социальные реформы — вторые этому противились. Значительную роль в этом конфликте сыграло дворянство. В книге «Русское дворянство времен Александра I» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Алиной Шокаревой, историк Патрик О’Мара рассказывает о взаимоотношениях между императором и представителями высшего сословия и пытается разобраться, могла ли Россия в начале XIX века пойти по пути прогрессивных реформ. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным деятельности статс-секретаря Михаила Сперанского и конфликту с консервативным дворянством, которое в конце концов добилось его отставки.

М. М. Сперанский: нежеланный проводник реформ

Именно осознание Александром I своей ответственности за приведение России в начале XIX века в соответствие (в социальном и политическом плане) c принципами и наследием европейского Просвещения XVIII века заставило его возлагать столько надежд на экстраординарные административные способности М. М. Сперанского (1772–1839). Этот семинарист и сын деревенского священника, который, несмотря на свое скромное происхождение, стал графом Российской империи за год до своей смерти, оказывал сильное влияние на Александра I с 1807 года и особенно в качестве его неофициального премьер-министра и главного администратора в течение почти четырех лет с 1808 года. Прагматичное определение благого управления в стихах Александра Поупа, несомненно, вызвало бы у него отклик: «За формы правления пусть дураки ругаются, то, что лучше управляется, то и лучше».

Более чем через год после злополучной встречи на высшем уровне в Тильзите, в конце сентября 1808 года, Сперанский сопровождал царя на встречу с Наполеоном в небольшом городке Эрфурт в Центральной Германии. До середины октября у него была возможность присоединиться к обсуждениям с французским императором и его доверенным советником Ш.-М. Талейраном. Наполеон, очевидно, был чрезвычайно впечатлен быстрым и проницательным восприятием деталей русским администратором и даже заявил, что это «единственная светлая голова в России». Кроме того, французский император похвалил Александра I за то, что у него в штате был такой выдающийся человек, и заявил, что рад будет променять его на какое-либо королевство.

Сперанский был полностью убежден в достоинствах модели Rechtsstaat, в которой политическая власть подчинялась строгому верховенству закона. По крайней мере, на какое-то время он, похоже, убедил в этом и Александра I. Он был центральной фигурой целого ряда нововведений с 1808 года и до его падения в 1812 году: в финансовых делах, церковном образовании, создании Царскосельского лицея, крайне непопулярных квалификационных экзаменах для поступающих в высшие эшелоны бюрократии, присоединении Финляндии к Российской империи, планах полного пересмотра политической структуры России, включающей институты и законодательные органы, которые предусматривали ограниченную конституционную монархию по западным образцам, и кодификации законов Российской империи.

Вначале Сперанский действовал при полной поддержке царя. При этом условия, в которых он работал, всегда были непростыми, учитывая растущие трудности России как внутри страны, так и за рубежом, усугублявшиеся его непопулярностью при дворе. Помимо весьма спорной схемы «продвижения через образование» для дворян-чиновников, возможно, самый большой ущерб репутации Сперанского был нанесен повышением налогов, введенных по его инициативе постановлениями реструктурированного Государственного совета от 2 февраля 1810 года и 11 февраля 1812 года, которые увеличили более чем вдвое долю государства в прямом и косвенном налогообложении.

Это была запоздалая попытка поддержать рушащуюся экономику, которая к тому времени была явно не способна справиться с серией дорогостоящих военных кампаний. Экономику также преследовали слабая валюта (особенно бумажный рубль или ассигнация), инфляция и рост цен. В этой сложной экономической обстановке Александр I обратился к дворянству за поддержкой. Манифест 1810 года установил однократную подушную подать в 50 копеек с души, но неблагоприятное торговое положение России означало, к всеобщему возмущению, что сбор будет продлен на неопределенный срок с сопутствующим повышением других налогов и акцизов. Все эти меры сделали госсекретаря весьма уязвимым для заговоров против него, особенно тех, которые были организованы придворной элитой.

Жозеф де Местр, посол Сардинии и проницательный наблюдатель за общественным мнением в Санкт-Петербурге, заметил, что Александр I был фатально оторван от жизни своего народа и его проблем. В нарастающем разочаровании дворянство обратило свой гнев на Сперанского, который стал самой ненавистной фигурой своего времени. К 1810 году он был на пике своей карьеры и своей непопулярности. Сперанский был хорошо осведомлен о злонамеренных слухах, циркулирующих о нем. В начале 1811 года, обращаясь к Александру I с просьбой о сокращении своей рабочей нагрузки, Сперанский воспользовался возможностью, чтобы их перечислить:

Несмотря на близость к царю, Сперанский был фактически изолирован, не пользовался поддержкой консервативных придворных кругов и тем более большинства дворянства. Высказывались опасения, что его конечной целью было освобождение крепостных вместе с дальнейшими посягательствами на дворянский статус, о чем свидетельствовали уже предпринятые Сперанским на тот момент реформы.

Осознание Сперанским, что Россия остро нуждается в реформе местного самоуправления, учитывая, как провинциальная администрация влияла на жизнь большинства россиян, завоевали ему мало уважения и не множили число его друзей. Барон Розенкампф, например, от которого в качестве члена Законодательной комиссии можно было ожидать, что он найдет в Сперанском полезного сотрудника, явно не был сторонником исключительного исполнительного министра Александра I. Низкое мнение Розенкампфа о Сперанском широко разделялось среди элиты: «Он принял меня гордо, как обыкновенно выскочки принимают подчиненного. Он прошел по кабинету раза два, и мои вступительные слова к приглашению его посетить комиссию законов вызвали с его стороны выражения, указывавшие мне, что предо мною злой, надменный выскочка, вполне созданный для этой роли; он считал себя вознесенным особыми гениальными крыльями превыше всех затруднений, представляемых состоянием русского законодательства».

Однако, прежде чем Александр I наконец был вынужден уволить его, Сперанскому удалось произвести важные изменения в управлении государством в канцеляриях Санкт-Петербурга. Вигель приписывает Сперанскому ни больше ни меньше, чем появление нового класса — бюрократии. В ответ на эту точку зрения ЛеДонн указывает на то, что один из биографов Сперанского без колебаний утверждал, что «в России не было бюрократии до Сперанского, но был политический аппарат, неотличимый от помещичьей знати». Все высшие посты — президенты и вице-президенты коллегий, губернаторы, обер-прокуроры — вместе составляли небольшую группу, которую ЛеДонн назвал правящей элитой. Их набирали, за очень немногими исключениями, из потомственной знати, или 0,5 процента населения. По обычаю и сложившейся практике такие должности никогда не давались недворянам, но по мере того, как потребность в способных администраторах росла, назначалось все больше и больше чиновников.

Вигель идеалистически утверждал, что это изменение произошло, не вызвав зависти знати, в силу ограниченности ее кругозора. На самом деле события показали, что все было ровно наоборот. Несомненно, что многие дворяне не хотели занимать должности на государственной службе, которые они находили ниже своего достоинства или не представляющими никакого интереса, особенно если требовалось сдать экзамен за право эти должности занять. Это не означало, что они были равнодушны к появлению того, что Вигель назвал так: «Новое сословие, дотоле неизвестное, которое, беспрестанно умножаясь, можно сказать, как сеткой покрывает ныне всю Россию, — сословие бюрократов». Многие из них со временем, как и Сперанский, дойдут до дворянского звания, сравнявшись с потомственными дворянами. Как бы то ни было, многие инициативы Сперанского приводили в ярость придворную знать и дворянство в целом, потому что он не признавал статус дворян как традиционно привилегированного класса, из которого суждено было выйти правящей элите империи. Возможно, дворяне, в свою очередь, не осознали того, что их сословие, по сути служебный класс, в любом случае было не более чем одним из ряда компонентов жестко иерархической структуры гражданского и военного командования российского общества.

Как провокационно, но, на мой взгляд, правильно замечает ЛеДонн, в XIX, как и в XVIII веке, именно российское правительство, а не бюрократическая система «было политическим порядком, действующим без какого-либо попечения об общем благе, но ради эгоизма, сохранения своих привилегий и максимального увеличения военной мощи». Постоянная трудность Сперанского заключалась в кажущейся неразрешимой головоломке. Реформы, которые он проводил, должны были быть реализованы в высших эшелонах государственного аппарата той самой аристократической бюрократией, которая была заинтересована их не допустить, учитывая консервативные взгляды большинства знати. По проницательному суждению Мироненко, сравнительная легкость, с которой ведущие представители этой знати обеспечили падение Сперанского в 1812 году, и последующее длительное отсутствие этого потенциального реформатора на политической арене Санкт-Петербурга сами по себе были симптомами их растущего господства при дворе.

В марте 1812 года появилось необычное открытое письмо к Александру I от имени Ф. В. Ростопчина, который вскоре будет назначен генерал-губернатором Москвы. Автор письма резко осуждал Сперанского, называл его французской марионеткой, ослепленной Наполеоном, виновной в унижении России в Тильзите и регулярно подкупавшей французского посланника золотом и бриллиантами. В письме содержался призыв убрать Сперанского и заменить его «настоящими русскими». Самым замечательным в этой тираде является заключительная угроза: «Письмо сие есть последнее и если оно останется не действительным, тогда сыны отечества необходимостью себе поставят двинуться в столицу и настоятельно требовать как открытия сего злодейства, так и перемены правления».

Ростопчин был хорошо известен своими откровенными речами и не скрывал своей неприязни к царю и к его реформистским наклонностям. Но насколько слабой оценивал позицию Александра I человек, которого собирались назначить генерал-губернатором Москвы, чтобы позволить себе выставить царю такой наглый ультиматум? Неудивительно, что впоследствии Ростопчин отрицал, что написал письмо, утверждая, что оно было ошибочно (или злонамеренно) приписано ему. Он, конечно, не испытал никаких неблагоприятных последствий появления письма. Александр Мартин указывает, что «настоящий» Ростопчин в момент появления письма находился в Санкт-Петербурге, где консультировался с императором по поводу его предстоящего назначения военным губернатором Москвы. Впоследствии Комитет по общей безопасности проследил происхождение письма до двух чиновников среднего звена. Тем не менее Ростопчин не пытался отрицать свою оппозицию Сперанскому и всему, за что тот выступал. И при этом он не был новичком в искусстве бравады: во время оккупации Наполеоном Москвы он издал ряд вдохновляющих прокламаций, направленных на повышение морального духа осажденных граждан, которые были опубликованы спустя годы.

Во всяком случае, призыв Ростопчина (или не только его) удалить Сперанского был услышан. Изобретательность и успехи статс-секретаря к тому моменту оказались чрезмерными для Александра I, который, как выражается Дубровин, «как бы опомнился, не желал поступиться своею властью и стал прислушиваться к слухам, утверждавшим его в том, что в проекте Сперанского есть посягательство на ограничение его власти» и стал поступать «как монарх неограниченный и самодержавный». Серьезный удар обрушился на либеральную «партию» в Санкт-Петербурге, когда Александр I без предупреждения и с явной неохотой отпустил свою «правую руку», сослав его сначала в Нижний Новгород, а оттуда дальше на восток, в Пермь на Урале. Рассказывая о своей отставке Ф. П. Лубяновскому, ставшему его преемником на посту губернатора Пензы, Сперанский описывал, как после многих лет ежедневных контактов с Александром I он в течение семи недель оставался в подвешенном состоянии без объяснений. Внезапно, 17 марта 1812 года, его вызвали на аудиенцию в восемь часов того же вечера.

Александр I сначала приветствовал его спокойно, как ни в чем не бывало, и, как всегда, выслушал его доклад. Однако настроение быстро изменилось, поскольку царь заявил, что у него нет другого выбора, кроме как уволить Сперанского на том основании, что среди прочего он подстрекал к войне с Наполеоном, вмешивался в дипломатические дела, которые его не касались, и намеревался в одностороннем порядке изменить структуру Сената. Александр I, уже в слезах, обнял Сперанского и сказал: «Имел я несчастье — отца лишился; это другое». Мемуаристка Варвара Бакунина выразила широко разделяемую враждебную Сперанскому точку зрения, назвав верного фаворита Александра I «чудовищем»: «[М]ы должны просто предположить, что Сперанский намеревался предать страну и царя нашему врагу. Говорят, он хотел одновременно поднять восстание во всех уголках России и, освободив крестьян, передать им оружие против дворянства». Падение Сперанского было встречено с необузданным энтузиазмом в придворных кругах и за его пределами, и действия царя, несомненно, укрепили его собственные позиции. Растущие сомнения Александра I в отношении своего статс-секретаря к 1812 году совпали с нескрываемым и широко распространенным отвращением к нему среди консервативного большинства дворянства.

Подробнее читайте:
О’Мара, П. Русское дворянство времен Александра I / Патрик О’Мара; пер. с англ. Алины Шокаревой. — М.: Новое литературное обозрение, 2023. — 520 с.: ил. (Серия Historia Rossica)