В XVIII–XIX веке российское дворянство было всерьез увлечено всем французским. В частности, французский язык аристократы считали признаком благородного происхождения и использовали в устном общении, а также деловой и личной переписке. К франкофонству государственных элит относились с опаской, считая, что приверженность всему иностранному может навредить чувству национальной принадлежности и расколоть общество. В книге «Французский язык в России» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Ксенией Овериной, историки Дерек Оффорд, Владислав Ржеуцкий и Гезине Арджент рассказывают, как двуязычие и бикультурализм повлияли на общество, политику, культуру и литературу в Российской империи. Предлагаем вам ознакомиться с фрагментом, посвященным использованию французского языка в дипломатической среде.
К началу царствования Александра I французский стал главным языком российской дипломатии, несмотря на то что в конце правления Екатерины II русский язык активно продвигался в официальной сфере. Французский преобладал как в переписке с другими государствами, так и во внутренней корреспонденции Министерства иностранных дел. Министры иностранных дел и управляющие департаментов МИД практически постоянно пользовались им в переписке с российскими дипломатами в Европе1. Конечно, утверждать, что французский был основным языком российской дипломатии XIX века, едва ли оригинально. Однако небезынтересно понять, как чиновники сознательно или неосознанно ограничивали его использование, так как на этот вопрос, судя по всему, пока не давалось ответа.
Существует большое количество материалов в архиве российского посольства в Константинополе, которые помогают понять, по каким правилам в XIX веке происходил выбор языка для переписки с российскими чиновниками. Российские дипломаты в Константинополе, разумеется, пользовались французским в переписке с дипломатами других стран, таких как Персия, Пруссия, Испания и Швеция, также служившими в столице Османской империи. На рубеже веков российские монархи со своей стороны по-прежнему отправляли рескрипты российским представителям в Порте на русском языке, если судить по рескриптам от Павла за 1801 год и Александра I за 1803 год, хотя рескрипт Александра 1816 года написан по-французски. Сходным образом посольская переписка с российским Министерством иностранных дел в ранние годы александровского царствования по-прежнему велась как по-русски, так и по-французски. А начиная с 1830-х годов в течение всего царствования Николая I она велась по-французски почти всегда. Российские дипломаты в Константинополе также пользовались преимущественно французским в переписке с российскими генеральными консульствами таких городов, как Алеппо, Афины, Бейрут, Белград, Бухарест, Дамаск, Каир (хотя итальянский, традиционно служивший дипломатическим языком этого региона, также иногда возникал в переписке).
Следует принять во внимание, что многие служащие российских консульств были иностранцами по происхождению, на что указывают их фамилии2. Более того, в первой половине XIX века состав руководства в российском МИДе был весьма интернациональным. Поляк Адам Чарторыйский, немец Карл Роберт фон Нессельроде и грек Иоанн Каподистрия — все эти люди в то или иное время занимали пост министра иностранных дел Российской империи. В столь многонациональной среде французский был удобным lingua franca и, несомненно, более подходящим средством коммуникации, чем русский.
При этом, когда дипломаты из российского посольства в Константинополе вели переписку с российскими чиновниками, не относившимися к МИДу, или с военными, они, как правило, обращались к русскому языку. Среди этих лиц были чиновники разных министерств и губернских администраций. Многие из их корреспондентов, например губернаторы Екатеринослава, Казани, Каменца-Подольского, Киева, Полтавы и Саратова, занимали высокие должности. Мы подчеркиваем это потому, что с большой долей вероятности они владели французским, но тем не менее дипломаты не прибегали к нему в переписке со своими коллегами, не занимавшимися вопросами внешней политики. Ту же практику мы видим и в опубликованных документах, относящихся к другим дипломатическим миссиям и чиновникам других структур, обращающимся в МИД.
Приведем несколько примеров, касающихся 1815 года: по-русски русский посланник в Вене Густав Штакельберг пишет министру финансов Дмитрию Александровичу Гурьеву; генерал-губернатор князь Григорий Семенович Волконский отправляет в МИД свои замечания на записку бухарского посланника Азимжана Муминжанова; посланник в Мадриде Дмитрий Павлович Татищев пишет князю Петру Михайловичу Волконскому, начальнику главного штаба при Александре I; генеральный консул в городе Яссы — военачальнику и гражданскому губернатору Бессарабии Ивану Марковичу Гартингу. Та же практика наблюдалась и в 1830-е годы. Так, в 1831 году вице-канцлер Нессельроде писал по-русски генерал-губернатору Западной Сибири Ивану Александровичу Вельяминову и начальнику морского штаба Александру Сергеевичу Меншикову. Генерал-губернатор Восточной Сибири Александр Сергеевич Лавинский также писал по-русски Нессельроде. Русский посол в Париже князь Александр Куракин переписывался по-русски с генералом-фельдмаршалом князем Александром Александровичем Прозоровским. Таким образом, в официальном мире за пределами той части правительства, которая занималась внешней политикой, выбор языка напоминал языковую практику середины XVIII века, когда Петр Семенович Салтыков, который был главнокомандующим русской армией во время Семилетней войны, его преемник Александр Борисович Бутурлин и Захар Григорьевич Чернышев, еще один выдающийся генерал того времени, в письмах к тогдашнему канцлеру Михаилу Воронцову пользовались русским языком, хотя умели писать по-французски.
Мы не хотим сказать, что французский никогда не использовался в переписке дипломатов с чиновниками других министерств или военными. К примеру, переписку с иностранцами, занимавшими официальные посты в империи, такими как губернатор Одессы герцог Арман-Эммануэль Ришелье, естественно, в основном вели по-французски, а не по-русски. Когда в 1805 году польский князь Чарторыйский, который в то время был министром иностранных дел России, обратился к генералу графу Петру Александровичу Толстому, он тоже писал по-французски, без сомнения выбрав язык, на котором ему было проще общаться. Иногда французский также появляется в переписке русскоязычных дипломатов с русскоязычными чиновниками других министерств или русскоязычными офицерами. Создается впечатление, что это происходит в основном в переписке людей высокого социального происхождения. Например, в 1812 году адмирал Павел Васильевич Чичагов писал министру иностранных дел графу Николаю Петровичу Румянцеву как по-французски, так и по-русски, не объясняя выбора языка и никогда не смешивая языки в одном письме. Дипломатам, представлявшим Россию в Вене и Константинополе, — Штакельбергу и Андрею Яковлевичу Италинскому соответственно — Чичагов также писал по-французски. Его французский отличается правильностью, ясностью и элегантностью, о чем свидетельствует следующая выдержка из письма к Италинскому:
Par l’ expédition d’ aujourd’ hui je vais vous fournir, Monsieur, de nouveaux moyens qui faciliteront, au moins pour les formes et l’ étiquette, vos premières démarches, auxquelles cependant j’attache une grande importance. Car ce sont leurs résultats qui vous éclaireront au point de vous faire apercevoir au juste ce qu’on peut se fl atter d’ obtenir, et ce que l’ on doit attendre.
(В сегодняшнем сообщении я хочу снабдить вас, милостивый государь, новыми средствами, которые облегчат, по крайней мере в том, что касается формы и этикета, ваши первые шаги, которым я, однако, придаю большое значение. Ведь именно их результаты дадут вам основание увидеть ясно что можно будет достигнуть и что дóлжно ожидать)
Возможно, обращаясь к этим дипломатам по-французски, Чичагов признавал, что французский был их профессиональным языком; эту мысль подтверждает тот факт, что письма, которые он в тот же год отправлял военным, в том числе высокопоставленным офицерам, были написаны по-русски.
Что же определяло выбор языка официальных лиц, которые пользовались французским и русским попеременно? На этот вопрос нам поможет ответить переписка Аполлинария Петровича Бутенева и Владимира Павловича Титова, которые много лет представляли Россию при оттоманском дворе, и графа (впоследствии князя) Михаила Семеновича Воронцова, новороссийского губернатора в годы царствования Николая I (и сына бывшего российского посла в Лондоне). Официальные бумаги, которые Воронцов посылал Бутеневу из канцелярии губернатора, всегда были составлены на русском языке. Бутенев и Титов, в свою очередь, также пользовались русским языком, чтобы сообщать Воронцову сведения, которые можно назвать исключительно служебными, например о крушении купеческого судна в Черном море или о финансовых счетах дипломатической миссии. Сходным образом черновик письма от 1841 года содержит сведения, полученные от турецких карантинных органов, о том, что у рыбака, погибшего в Черном море, была обнаружена чума. Пометка «sur pap de Dep» [на бумаге департамента] указывала на то, что это была официальная переписка.
Письма на французском по большей части были неофициального характера. Так, в письме 1840 года Воронцов благодарил Бутенева за новости из Турции и выражал удовольствие от того, что получил информацию из первых рук. Письмо Бутенева Воронцову 1841 года, написанное по-французски, больше напоминает салонную беседу о политике, чем официальный отчет. Возможно, смысл перехода на французский как раз и заключался в том, чтобы придать этой переписке менее официальный и более интимный характер. Действительно, в переписке этих лиц деловые сообщения чередуются с личными новостями и просьбами. Например, в недатированном письме, написанном по-французски, Воронцов просит Бутенева взять под опеку не кую мисс Хант, дочь английского архитектора, которая жила в доме Воронцова, во время посещения ею Константинополя. Воронцов просил Титова и его супругу доверить ему личные дела, которые необходимо было уладить в Санкт-Петербурге, куда Воронцов намеревался отправиться. Граница между официальной и неофициальной сферами была весьма размыта, как в этом отрывке из письма Воронцова:
Ma femme qui s’est toujours souvenu avec reconnaissance de l’ obligeance que lui a témoigné pendant son sejour à Consple Monsieur Bogdanoff, a été enchantée hier d’ apprendre son arrive. J’ai lu avec beaucoup d’ interet le paragraphe de votre lettre sur la proposition que pourraient faire quelques negocians de Constple d’ établir une communication réguliere avec nous même toutes les semaines pour une subvention aussi minime selon moi que de 50/m Rbls.
(Моя супруга, которая всегда с благодарностью вспоминает предупредительность, проявленную к ней господином Богдановым во время ее поездки в Константинополь, вчера была очень обрадована новостью о его прибытии. Я с большим интересом читал ту часть вашего письма, где говорилось о предложении нескольких торговцев из Константинополя наладить регулярное еженедельное сообщение с нами, с предоставлением незначительной, по моему мнению, субсидии в 50 рублей в месяц.)
Воронцов придерживался того же тона в более поздней переписке с Титовым: существуют русскоязычные письма чисто официального толка, написанные на гербовой бумаге, и письма достаточно неформальные, хотя в них и идет речь о профессиональных вопросах, и они написаны по-французски. Так, в письме от 1845 года Воронцов сообщает Титову по-французски свое мнение о решении императора добавить к его обязанностям новую должность на Кавказе, о том, как нелегко ему будет выполнять все эти обязанности, и о том, почему он не может отказаться от выполнения требования императора. Очевидно, мы имеем дело с переходом от языка профессиональной переписки дипломатов и чиновников, не служивших в МИДе, к языку, на котором было уместно поддерживать личную связь с человеком, принадлежащим к высшему обществу. При этом в переписке с градоначальником Одессы Алексеем Ираклиевичем Левшиным Бутенев не пользовался французским (хотя Левшин, который прежде служил в Министерстве иностранных дел и бывал во Франции, хорошо им владел), вероятно, потому, что эта переписка имела исключительно официальный характер.
Подробнее читайте:
Оффорд, Д., Ржеуцкий, В., Арджент, Г. Французский язык в России. Социальная, политическая, культурная и литературная история / Дерек Оффорд, Владислав Ржеуцкий и Гезине Арджент; пер. с англ. Ксении Овериной под ред. В. Ржеуцкого. — М.: Новое литературное обозрение, 2022. — 888 с.: ил. (Серия Studia Europaea)